Елена Кутинова - Банда слепых и трое на костылях[истерический антидетектив]
— Никотинова, здание банка на Черняховского знаешь?
— Нет.
— Ничего, найдешь. Пятая станция Большого фонтана, на седьмом троллейбусе доедешь — рядом скверик такой, жидкий. Рубль возьмешь у завхоза. Там идет реконструкция. Посмотришь, с рабочими побеседуешь — и чтобы вечером репортаж на полполосы был. Свободны.
— Ты нашу газету хоть раз целиком читал? — спросила я у Впальтохина, когда мы вышли из кабинета.
— Я что, такой дурак? Это же комиксы для ветеранов!
К одиннадцати в коридоре столпились секретари, фотографы, корректоры и корреспонденты с чашками и сигаретами. Все, как один — милейшие люди, за исключением руководства. И почему начальство так редко бывает милейшим? Исключения попадаются.
— Лена, пройдите ко мне в кабинет — позвал начальник отдела культуры, замечательнейший во всех смыслах Роман Петрович. Я прошла. — Извините, что я поучаю, но исключительно на правах более опытного коллеги. Меня в свое время тоже учили, за что я тем людям пожизненно благодарен. Вы задумывались о том, кто читает нашу газету?
— Честно говоря, мне даже представить этого человека трудно. Сейчас вообще никто не читает газет, тем более, таких, как наша.
— Почти верно. Нашу газету читают пенсионеры по старой советской привычке. В отличие от современного человека, они доверяют каждому печатному слову, в чем и специфика издания. Для них это целый ритуал. Выходит такой Семен Ибрагимович в парк, тщательно выбирает скамейку, садится, медленно надевает очки, разворачивает свежий номер и, не спеша, останавливаясь на каждой строчке, поглощает все — от корки до корки. И тут что–то цепляет его наивное сознание. Он перечитывает дважды, трижды и обращается к сидящей неподалеку Искре Михайловне, коленки которой прикрыты свежим выпуском, к примеру, «Известий». «Вы слышали — говорит он, — завтра ожидается землетрясение». Искра Михайловна делится страшной новостью с родственниками, соседями по коммуне, весть обрастает подробностями — так рождаются слухи. К вечеру на Дерибасовской выстраивается палаточный городок. Горожане выносят все самое ценное и с ужасом ждут катастрофы. Катастрофы не происходит. И знаете, что будет позже? Сотни престарелых активистов, забросив домашнее хозяйство, отправятся капать на мозги чиновнику. Чиновник, а деваться ему некуда, штурмует редакцию. А редактор, недолго соображая, указывает на рядового, каким являетесь вы, репортера. На вас и посыпятся все палки. Кому вы сможете доказать, что употребили слово «землетрясение» или какое–либо другое, в качестве метафоры, исключительно ради украшения текста? Поэтому умные люди с незапамятных времен пользуются штампами.
Публицистика не терпит художественности. Художественность подразумевает двусмысленность. Я вас умоляю, ради собственной же безопасности, пишите просто и однозначно. Это вам мой добрый совет.
— Спасибо — сказала я, преисполненная понимания и благодарности.
— Всего хорошего.
Наконец, я вошла в отдел. Сардина Валентиновна Ильина ошпарила меня строгим взором.
— Никотинова, где ты бродишь? Могу я знать на правах начальницы? Бери тряпку и мой подоконник. Впальтохин уже полы драит. Ко мне на интервью придет настоятельница монастыря матушка Серафима, а вы грязюку здесь развели. И стол приведи в порядок — там жуть, что творится! Бумаги в стопочку, цветы полей, все, как положено. И откуда вы только взялись на мою голову? Мне за ваше воспитание гонорар не платят. Мало того, что работаете плохо, да еще засранцы — один краше другого!
— Они просто творческие люди, — вступилась Оксана, наша с Впальтохиным ангел–хранительница. Оба — писатели. Романы пишут. Вы «Висячие сады в Воронцовском переулке» читали? В свежем номере — Никотинова написала — красота!
— Не читала еще. У меня времени нет. Завтра еще на дачу — огород пропалывать. Ты, Оксана, слишком для них добрая. Если бы тебя начальницей отдела назначили, даже не сомневаюсь — всю работу бы за них сама делала.
Эй! Никотинова! Чего это ты чайник разогреваешь? Сколько можно этот чай дуть? Я просто не понимаю, как в вас столько жидкости помещается? Иди работай!
Мрачный Впальтохин молча выжимал тряпку. Я покорно принялась поливать кактусы.
— Ильина уходит, — шепнул Впальтохин. — Скорее бы, иначе я на «вахту памяти» опоздаю с ее уборкой.
— Всем пока! — пропела Сардина. — Я в тюрьму, по поводу амнистии, будут звонить — все записывать.
— И я пойду, — сказала Оксана, — на открытие бассейна.
— Опять? — взвыли мы с Серегой сочувствующим дуэтом.
Мэр города придумал строить в детских садах бассейны. Дело, бесспорно, хорошее, со всех, вроде бы, точек зрения. Если бы бедолажной Оксане не приходилось открытие каждого освещать. Ну чего, казалось бы, сложного? Выступление представителей, разрезание ленты, показательный заплыв — и слава управлению дошкольных учреждений! Но в городе детских садов много. И каждый раз по–новому надо, чтобы читателю интересно. Нам с Впальтохиным такого бы не доверили. Здесь профессиональная изобретательность необходима.
Я смахнула с прошлогодней подшивки последнюю крупицу пыли. Впальтохин добросовестно утопил в ведре клетчатую тряпку, и вдруг — в кабинет ворвался взбешенный старик. Он был не один, а со здоровенным пулеметом времен Отечественной войны. От неожиданности я споткнулась и унизительно рухнула на пол, с грохотом опрокинув ведро.
— Стоять! — заорал старик, отряхивая бурые капли с сандалий. — Кто здесь Никотинова?
— Я — заблеяла я, вставая, чуть не подавившись собственным голосом.
— А Сергей Впальтохин?
— Я — прохрипел Серега.
— Такие? — разочарованно протянул старик и как–то потух. — Я думал, увижу перед собой матерых подонков, — пожаловался он, — а передо мной — суслики малолетние. Между нами, сколько вам заплатили?
— Е… е…сли вы о ставке то…о… то пятдесятп…люс…гон…ораротс…рочков зависит — зазаикалась я.
— Молчать! — завопил дед, снова рассвирепев. — Как жареные сплетни клепать, умеете, а отвечать? Да в военное время вас бы — э-эх! Вот вы, — сказал он Впальтохину, — такие как вы, под танки с одной гранатой… А дамочка?! Твои сверстницы раненых с поля боя на хрупких плечах! Я в прошлом разведчик. Мне девяносто лет! И у меня нет склероза, как у некоторых, — голова нормально функционирует!
В редакции наступил мертвый час. Корреспонденты разбрелись по мероприятиям, начальство по администрациям — как всегда бывает с полдвенадцатого до обеда. И под дулом своего антиквариата шизанутый ветеран беспрепятственно провел нас на улицу по пустынному коридору. Переулок, в котором располагалась редакция, оканчивался тупиком, и прохожие всегда были здесь в дефиците. Таким образом, престарелому террористу удалось спокойненько упаковать нас в «запорожец», в котором сидела еще парочка хмырей его возраста.
Мы с Впальтохиным не испугались. Мы просто охренели от неожиданности. Если бы в ком–то из нас затеплилась частица благоразумного беспокойства, подчиняясь инстинкту самосохранения, мы бы, может быть, взбунтовались. Ну кто мог подумать, что нас реально могут похитить? Абсурд!
Меня и Серегу, парализованных чудовищным недоумением, тепленьких, повезли куда–то.
«Просто какая–то банда слепых и трое на костылях!» — нервно хихикнул Впальтохин, зажатый между двумя сухопарыми дедками. Шутки никто не понял, включая меня.
* * *
Стащив, наконец, с лица тряпку, которую на меня намотали в машине, я увидела перед собой растерянного Впальтохина. Здоровенная комната с плесневело–кремовыми панелями была густо завалена агитационным барахлом из прошлого века: транспарантами, стенгазетами, плакатами, брошюрками, картинками и бюстами, покрытыми историческими слоями пыли. Кульминацией обстановки подразумевался монументальный стол с резными пудовыми лапами и настенный флаг с вышитым рельефом Ленина, отороченный желтенькой бахромой.
— Постмодернизм, — подытожил Впальтохин, слегка очухавшийся от стресса.
— И я о том же. На стройку теперь не попасть, ЖЭКи необзвоненными остались…
— А я на турнир юных физиков опоздал — вся работа к чертям пошла! Что им от нас нужно?
— Бред какой–то. Может, мы спим?
— Да, лежим сейчас и похрапываем в кабинете Жванецкой под ее ласковые монотонные окрики.
Когда Впальтохин закурил, я поняла, что нас, по всей видимости, заточили в глубоком подвале — воздух был спертый и тяжелый.
— Здесь нельзя курить, — захандрила я. — Мы скончаемся от недостатка воздуха.
— Сам знаю, — ядовито отозвался Серега и со всей дури гахнул ногой в обшарпанную, но без сомнений бронированную дверь.
Дверь со скрежетом отворилась, и за ней показалось знакомое дуло ветхозаветного пулемета.
