Шелегов Шелегов - Чифирок
Чифирок встрепенулся: оказывается, задремал. Как-то там лошади? Натянул валенки, телогрейку, выполз из палатки. Пустил в кромешную темноту ракету. Лошади не шелохнулись. Едва заметно, головами покачивали, вздохам в такт. Снег прекратился. Похолодало. И Чифирку стало ясно: осень повстречалась с зимою именно в эту якутскую ночь, хотя по календарю кончался октябрь.
В спальный мешок Чифирок залезать не стал. Нужно посматривать за лошадьми, подкармливать печурку дровишками. Но усталость взяла, и он, двигаясь во сне к остывающей печурке, проспал около часа. Но что-то страшное, далекое, из детства, ворвалось в сон. Минутой назад он видел себя идущим по заснеженному полю, среди которого одиноко стоит старая высохшая береза. Видел себя мальчишкой, идущим в школу с пещуром на холщевой лямке через плечо. Мать положила в холщовый мешочек к книжкам, краюшку ржаного хлебушка и малюсенькую дольку сала, которые обычно по приходу в школу требовал на высокую кафедру учитель. Требовал не для себя, а для того, чтобы урок был усвоен. Даст задание, выполнишь, ответишь, тогда и получай назад свою пайку. Видел себя идущим по полю из школы, по которому ни разу в жизни не ходил наяву. Видел себя. И серую стаю. Волки в поле. Бегут стремительно от далекого колка. Временами исчезая в весенних зажоринах. И он убегает от этой стаи. Стремится к дереву, задыхается во сне. Вожак настигает и бьет хвостом по ногам. Но он устоял, только бы успеть к дереву, только бы не упасть… Стая промчалась мимо жертвы. Проснулся Чифирок от страшной слабины в коленях, от дрожи, от холода, от… волчьего воя! За палаткой храп, треск ломающегося сухого дерева, к которому привязан гнедой жеребец. Не соображая, что делает, Чифирок выстрелил из ружья на звук прямо через брезент. Нащупал ракетницу и выполз из палатки. Пружинисто встал. Затрещала, рассыпая искры, яркая зеленая ракета, высветилась полянка. Лошадей нет! Оборванный конец веревки насмешливо мелькнул и исчез в ночи. От бессилья Чифирок заплакал. Заплакал тихо, по-стариковски. Давшие слабину ноги не держали, и он, на четвереньках, ползком забрался в палатку.
Печурка вновь задышала жаром и высушила слезы. Дырку от выстрела он прикрыл войлоком, присел на корточки подле печурки и старался унять дрожь в руках, поминутно потирая их. Задымилась засаленная телогреечка, ватные тонкие штаны, а он все не мог согреться, унять дрожь. Казалось, что не кровь, а спирт, принесенный с мороза, застыл у него в жилах, холодом и ужасом во всем теле.
На рассвете лошади вернулись. Не было одного старого меринка. Несмотря на утрату, Чифирок радовался, как ребенок:
— Паря… Гнедой мой… Паря, друг мой, — дышал он горячим лошадиным потом и шептал ласково. — Товарищ мой верный. Пришел, привел лошадок. Не бросил старика погибать в тайге.
Чифирок никогда не бил лошадей. Не водилось такого за ним. И лошади верили этому маленькому человеку. У другого каюра совхозные лошади, привыкшие к вольному выпасу, иногда в начале лета разбегались. Гнедой принадлежал экспедиции. Могучий жеребец умел подчинить себе и приручаемых каждое лето Чифирком вольных якутских лошадок. От него они не отходили ни на шаг. Приходила осень и Чифирок сдавал лошадей на центральную усадьбу совхоза. Лошади из-под его руки были настолько хорошо обучены и приручены, что якуты-коневоды оставляли их при себе для нужд в хозяйстве. А приходила весна, он опять приезжал в Оймякон за молодняком. Объезженную лошадь, как задранного волками меринка, редко удавалось заполучить. Да он и не просил. Сила гнедого жеребца да его, Чифирка, ласковое обхождение быстро ставили вольных лошадок в рабочую связку.
2
Около двух часов Чифирок двигался по долине большой реки. Впереди лежала еще добрая сотня километров до жилья. Он не спешил. День с утра выдался морозный, с белесым синеватым небом. Первородный снег слепил глаза, терпко пахло гниющим листом, корой древесины. Звериная тропа, набитая на переходах, едва приметная под снегом, петляя, тянулась по краю обрывистой полки над рекой. Синеватая дымка хоронилась среди лесов. Молодой снег всполохами играл под солнцем сквозь морозную дымку. Щедрое тепло октябрьского светила, быстро разогнало утренние туманы и парное тепло. Каюра начало морить в сон. Чифирок не сразу обратил внимание на гул, пролетающего где-то за сопками, вертолета. Сообразив, что может разжиться куревом, он поспешно выхватил из вьюка ракетницу и выстрелил. Красную искру в голубом небе с вертолета заметили: зов на помощь по таежным законам. Гул и хлопанье винтов стали раскатистее, громче. Вертолет шел низко над долиной, высматривая человека, который позвал, бедствуя в такой глуши, вдали от поселков и дорог. Сверху были хорошо различимы лошади и с ними человек в тулупе. Сделав круг, вертолет завис над речной косой. Чифирок подбежал к выскочившему механику.
— Дай закурить! Закурить дай! — заорал он что есть силы.
— Чего тебе?! — изумился механик.
— Закурить! — орал ему на ухо Чифирок. — Курево кончилось. Волки лошадку съели!
— Какую лошадку?! Я тебе дам сейчас закурить! — сгреб механик Чифирка за ворот телогрейки. — Вертолет идет по санзаданию, а он его сажает! Закурить взять!
Чифирок вывернулся из цепких рук механика и отскочил к лошадям. Механик откричался в открытый боковой фонарь командиру о причинах посадки. И тот, смеясь, подал пачку сигарет.
— Под лесину положи, а то унесет! Под валежину сунь… — не поверил в удачу Чифирок.
Механик догадался. Сунул пачку под сухой плавник на косе, показал беззлобно кулак Чифирку и нырнул в вертолет.
Вертолет снялся и исчез за кромкой леса.
— Теперь живем, паря! — Закурил сигарету Чифирок. — Теперь дойдем, шутя, до базы.
Пять суток радист с базы партии следил в эфире за Чифирком. Но тот на связь не выходил. К концу шестых суток, уже в сумерках, раздались знакомые матерки. Каюр костерил и гнедого, и начальство, за то, что до него нет никому дела, и никто не встречает. Накинув бушлат, радист Савелий вышел из домика. Чифирок подобрел при виде живой души, поздоровался. Савелий помог ему развьючить лошадей, снести имущество под навес, где лежали мешки с овсом.
— Где народ-то? Чо, база пуста? Геологи наши где, бичи?
— Все в поселке. Ликвидируют партию.… На связь, почему не выходил?
Вопроса Савелия Чифирок будто и не услышал. Сообщение о ликвидации партии сквознячком обдало душу. Тоска, от которой он устал в одиночестве среди тайги, вновь охватила своей неспокойной завистью о мечте побыть среди нормальных людей. Спешил к людям душу отогреть. Представлял, что вот он приедет — событие целое! Мужики будут радостно похлопывать его по плечу, тискать ладонь, потянут с разговорами к столу. С устатку не грех будет и спиртом погреться. А потом — всю ноченьку разговоры, планы на будущее, мечты об отпуске, воспоминания минувшего. И так, до утра. Выспится. В тепле, в нижнем белье в простынях, на нарах. Ах, хорошо-то как жить! За лошадьми не надо смотреть. Овса и без него дадут. База пустая?! Один полусонный радист. «На связь, почему не выходил?» Смешно. Больно он, Чифирок, кумекает в обращении с радиостанцией? Топограф сбежал…
Пока Савелий соображал на стол, Чифирок разделся до байкового белья. Натянул сухие валенки радиста и подсел к столу. Осмотрел свои замурзанные руки, черное от палаточной копоти лицо в осколок зеркала. Вздохнул и пошел к умывальнику. В избушке для него душновато без привычки. Крепкие стены, нагромождение аппаратуры, позвякивание капель в таз, тихая музыка из приемника, стол, заваленный Савелием свежими огурцами, холодной вареной олениной, чесноком, луком и мягким хлебом — все это умиротворяло и как бы отодвигало в далекое прошлое пять морозных суток в седле, проведенных в одиночестве среди снегов и гор. И вспомнилась весна, когда на базе жило полно народу. Когда ждали с нетерпением вертолет для выброски. И прощались в спешке до осени. А осень пришла и «здравствуй» сказать некому.
— Иди к столу. Хватит тебе там плескаться, — позвал Савелий. Сам вышел в сени, принес оттуда бутылку, заткнутую капроновой пробкой. Самогонка. Водки-то, сейчас ни за какие деньги на прииске не достать: на золотодобыче — сухой закон!
Чифирок без спешки вытерся тряпицей, что висела для рук рядом с чистым полотенцем. Повесил ее аккуратно на гвоздь. Рядом с печкой заприметил прикрытую войлочной попоной флягу. «Самогоночку, значит, гоним для старателей», — подумал про Савелия. «Зачем гнуться за рубли возле костра или на шурфах? Прижился…» Самогонку гнал Савелий и весной, сахар списывал на отрядный котел. Начальство гоняло за спаивание своих рабочих, продавал старателям. Тех же начальников, поил задарма.
— Ты, Савелий, Чифирком меня кличешь. Иль я скотина, какая, имени у меня нет? — Чифирок захмелел. В душе возникли болезненные обиды, солью разъедающие всю его оставшуюся жизнь. Он и сам понимал, что не так прожил, не к тому стремился, не о том мечтал. И при случае, досаждал собеседника. — Может, я бичара какой? Ха-ха! На таких бичах вся геология держится. Север подымали. Ты еще не родился, когда я уже здесь стране валюту добывал. От цинги пухли. Как звери по склонам ползали весной, жрали от цинги бруснику. Вишь? — раззявил беззубую пасть. — Нет зубов! Думаешь, годы Чифирка подперли? Какие мои годы?!
