Алексей Свиридов - Те, которые знали
Как и было договорено неофициально, по дороге Володя сделал остановку и, навестив стариков, явился на завод сияющий — еще более чем обычно. Этот парень вообще редко обходился без улыбки. Стремясь компенсировать опоздание, он с энтузиазмом впрягся в работу…
Дефект в самолетах действительно был, причем во всей серии. Скорее всего причина крылась в какой-то электронной комплектующей, затерянной среди тысяч таких же, составляющих систему управления. Проявлять себя на земле он отказывался напрочь да и в воздухе каждый раз начинал ощущаться на разных режимах — и тут же исчезал, как только изменялся хотя бы один параметр. Возни с ним ожидалось много, и Сергей Васильевич решил, что не слишком нужный на первый взгляд в этой командировке Володя на самом деле будет здесь очень к месту.
Неделю все шло по плану, кольцо поисков дефекта потихоньку сужалось, выходные Володя опять провел у родителей — словом, беды ничто не предвещало. Тяжелый день понедельник ничем себя не проявил, а потом наступил вторник В этот день у них был запланирован полет на спарке (опять спарка!), с Володей на месте командира. Беды ничто не предвещало до тех пор, пока на одном из режимов самолет так резко закрутило, что сомнений не осталось: дефект наконец-то проявил себя всерьез, выбивая из работы то каналы управления, то регулировки двигателя. Дальше была борьба со взбесившейся машиной, дальше Володя (да, именно он!) нащупал очень тонкую грань, на которой самолет можно было держать, а дальше…
— Второму пилоту — покинуть борт!
Сергей Васильевич сначала не понял:
— Володь, ты чего?
— Садиться буду, вот чего. Повторяю приказ: покинуть борт! Лучше сам, а то выкину.
Первым позывом Сергея Васильевича было продолжить спор, но он сдержал себя. Сколько было потеряно машин, сколько погибло людей именно из-за этого — из-за того, что кто-то решал, что он умней другого! Даже если так оно и было на самом деле…
И летчик взялся за держки катапульты: действительно, лучше прыгнуть самому, а не ждать, пока Володя нажмет на кнопку принудительного покидания самолета. Катапультирование вещь такая — даже если все по правилам, то есть риск, а если уж она срабатывает в неожиданный момент, шансы получить серьезную травму возрастают в несколько раз.
— Понял, выполняю, — сообщил Сергей Васильевич и добавил: — Счастливой посадки!
А вот посадки-то как раз и не было.
Прыжок и приземление были сравнительно удачными, но пять дней в госпитале Сергею Васильевичу провести пришлось. Не выпускали его ни под каким видом, и поэтому обо всем он знал только со слов заводских.
Самолет окончательно вышел из-под контроля за несколько километров до полосы, когда до счастливой развязки оставалось буквально несколько секунд. Машину закрутило, и даже попытаться спастись Володя уже не мог.
Приехавшие родители настояли, чтобы его как можно скорее отпели в церкви в родном селе и похоронили там же, — к счастью, они не требовали, чтобы гроб для прощания можно было открыть. Ребята из института еле успели на похороны, а Сергея Васильевича врачи отпустили, когда все уж было кончено. И теперь он шел по грязной дорожке, ежась под противным ветром, и прикидывал, что надо сделать, — вернее, не что, а как.
Следующие два дня и ушли на это «как». Он поговорил с людьми с аэродрома, выпив при этом совершенно нездравое количество водки, и кое с кем даже договорился, несмотря на все грозящие неприятности. Также Сергей Васильевич сделал то, что ему всегда было делать омерзительно — а именно дал взятку трем должностным лицам при исполнении служебных обязанностей, причем двоим из них брать было так же противно, как и ему давать. Оформил несколько «левых» документов, а еще один попросту подделал, после чего на их основе сделал еще несколько, уже «почти настоящих». Все эти действия привели к тому, что к четырем часам вечера старенький «Миг-21», числящийся при заводе как учебно-пилотажный, был выкачен из ангара на рулежку, подготовлен к полету и заправлен. Топлива должно было хватить в обрез, но по сравнению со всем остальным посадка «на лампах» была такой ерундой!
Карту Сергей Васильевич изучил хорошо, характерную излучину реки заметил еще издали, и ошибки быть не могло. Вот деревня, вот церковь, вот кладбище… Он потянул ручку управления на себя, другой одновременно включая форсаж. Самолет свечой пошел вверх, и летчик вдруг почувствовал, что переносит перегрузку гораздо хуже, чем обычно. Или может, это была совсем другая перегрузка?
Володя появился слева — в высотно-компенсирующем костюме и защитным шлеме с разбитым стеклом и оборванным кислородным шлангом. Шланг слегка вело назад, но совсем не сильно, как под ласковым майским ветерком. Володя шел рядом с кабиной «Мига», как бы поднимаясь по лестнице, без труда сохраняя одинаковую с истребителем скорость, — словно он шагал по бетонке, а самолет рядом тащил неторопливый буксировщик.
Сергей Васильевич сглотнул. Так же, как и до этого, когда он провожал — или уводил? — погибшего товарища, и каждый раз на его глаза навертывались слезы. И каждый раз их, проклятых, надо было сдерживать — кроме того, что зареванный мужчина вообще картина малоприятная, лететь и садиться в таком состоянии было бы просто опасно.
Володя повернул голову и улыбнулся. Такой улыбки у него еще никто и никогда не видел: не было в ней ни задора, ни подначки, ни приглашения улыбнуться в ответ. Была только печаль. Не горе, не отчаяние, а именно печаль, избыть которую невозможно.
— Спасибо, Серега Васильевич! — произнес Володя. Голос его не был громок, но легко отстранил рев двигателя и потока.
— Оказывается, там… — Он коротко показал глазами вниз. — Там очень плохо, когда ты, что называется, после того.
«Мы… мы свидимся?» — Разумеется, Сергей Васильевич не сказал об этом вслух. Это было бы таким же нарушением законов природы, как и попытка что-то рассказать Внешнему. Это была всего лишь мысль, но Володя эту мысль услышал и слегка пожал плечами:
— Откуда я знаю? Но вы в любом случае не торопитесь!
После этих слов он повернул голову вперед и… Самолет остановился, а потом воображаемый буксировщик мощно потянул его назад. Володя не ускорял шагов, а просто, поднимаясь по невидимой лестнице стал уходить все выше и быстрее, выше и быстрее, пока в несколько секунд не пропал из виду.
Внешний стоял у широкого окна своего кабинета, откуда была прекрасно видна заходящая на посадку пилотажно-тренировочная машина. Он уже знал, каким путем попала она в план полетов, кто ее поднял в воздух, и уже нажал кнопку селектора… Но глаза его вдруг перестали быть стеклянными, а лицо каменным. Он, живущий по законам совершенно чуждым и даже враждебным тому, чем жил Сергей, тоже — Знал. С большой буквы. Знал свое, собственное, доступное лишь таким же, ничем не связанное ни с небом, ни с авиацией, ни с летчиками вообще, ни с летчиками-испытателями, — но знал. И сейчас когда остатков его души коснулось то, что Сергей про себя называл «чувствовать», и эти глубоко запрятанные остатки души вдруг не дали, запретили сделать Внешнему то, что он собирался.
— Петр Эдуардович? Вы чего-то хотели? — напомнил селектор женским голосом.
— Да… э-э-э… Лена, сделайте мне большую чашку кофе. И коньячку туда грамм пятьдесят. Того, что в холодильнике слева.
Отключив селектор, Внешний развернул кресло к окну и принялся глядеть на полосу, хотя она уже опустела.
