Джейн Крэмер - Об Эмманюэле Бове
Бов родился в 1898 году, в доме по бульвару Пор-Рояль. Его настоящая фамилия – Бобовников, и его отец, Эмманюэль, был эмигрировавшим из Киева евреем, который, по семейному преданию, был выслан за активное участие в движении нигилистов. Его мать была горничной в гостинице, в которой поселился его отец, и познакомилась с ним, убирая его комнату. Она была пышной уроженкой Люксембурга, и Бобовников, должно быть, привязался к ней, поскольку та родила от него и второго сына, Леона, в 1902, за четыре года до того, как ее любовник разделит судьбу с юной англичанкой, Эмили Оттенсоер, которая, в свою очередь, родила ему дочь. У Эмили были деньги… ее отец был британским консулом в Шанхае… но также обаяние и большое терпение. Ее сын, Виктор, до сих пор живет в Париже. Это адвокат семидесяти восьми лет, весьма утонченного вкуса, который каждое утро ездит верхом по Булонскому лесу и отдыхает в Швейцарии. Несколько лет назад, во время прогулки в Вале, он, с воинским крестом на груди, пустил коня галопом и спас девушку, под которой понесла лошадь. Виктор предпочитает Эмманюэлю Бову классиков. "Быть может, я придаю грамматике, прозрачности стиля большее значение, чем Эмманюэль, – говорит он. – Эмманюэль имел слабость к форме имперфекта условного наклонения. Но три раза в одной фразе – это ужасно".
Эмманюэль Бобовников представлялся в Париже литератором. В его документах значилось: "без профессии", но он и в самом деле написал книгу. Это был разговорник, предназначенный для богатых русских, приехавших на Всемирную выставку 1900 года; может быть, это и не было шедевром нигилистической литературы, но он хорошо разошелся, потому что содержал много полезных выражений, типа: "Я хочу зарезервировать столик в Максиме", "У вас есть номер окнами на парк Монсо?", или еще: "Отвезите меня к мадмуазель Кано". Бобовников совершенно не интересовался своим сыном Леоном. Леон был несколько простоват… вроде персонажа, которого Бов мог придумать позже (Леону сегодня восемьдесят три года, и живет он в небольшом домике в Версале; он ведет дневник и каждую неделю заносит в маленькую школьную тетрадку то, что, на его взгляд, представляет важную информацию… в котором часу он лег спать, сколько раз он сходил на рынок, сколько стоили помидоры, которые он там купил, количество сделанных звонков, дозвонился или нет, свои разочарования). Эмманюэль преуспел с Бобовниками лучше, чем Леон. Отец его любил, а Эмили Оттенсоер, казалось, обожала. Она определила его в Эльзасскую школу, лучшую частную школу Парижа. Когда семья переехала в Женеву, Эмили забрала его с собой, и, поскольку началась первая мировая война, отправила в интернат в Англию. Он находился там, когда его отец умер от туберкулеза, и вернулся в Париж только в восемнадцать лет. Кусс составил список некоторых из тех работ, за которые брался Бов тот год в Париже: …трамвайный кондуктор, шофер такси, мойщик посуды, рабочий Рено. Бов был новым бедняком (девальвация, вызванная войной, почти полностью разорила Оттенсоеров) и некоторое время был на подозрении по причине, как тогда называли, "сомнительного происхождения". Кончилось тем, что парижская полиция его даже арестовала. Он пробыл в тюрьме месяц, и вышел из нее, призванный на воинскую службу. Согласно Раймону Куссу, это опустошающее чередование бедности и богатства объясняет его будущую нервозность.
Подобно двум его детским жизням, у Бова была двойная писательская жизнь. Одну он посветил работе над тем, что составит двадцать восемь книг Эмманюэля Бова.
Вторую (она была краткой) он провел за написанием, под псевдонимом, простеньких романов, которые мог производить очень быстро; он клал свои часы на стол и устанавливал ритм в сто строк за час, восемьсот строк в день. Он был уже женат, когда начал писать. Его первая жена была школьной учительницей, и звали ее Сюзанн Валуа… Он взял это имя, "Валуа", в качестве псевдонима; это был короткий и бурный брак; у них родилось двое детей, которые редко видели своего отца после развода.
Бов опубликовал свой первый рассказ в 1923 году. Его прочитала Колетт и заказала ему роман для серии, которая выходила под ее руководством в издательстве Ференчи. Бов явился с рукописью "Мои друзья". Именно Колетт вывела его на литературную сцену Парижа. Он стал посещать Флора и познакомился как с Чарльзом Анри Фордом и Андре Бретоном, так и со всеми сюрреалистами и дадаистами; но он не особенно вписывался в жизнерадостную богему Парижа 20-х годов, какой ее представляют, – непрерывно справлявшей праздник. Колетт не очень хорошо знала, что думать о Бове ("Ваш друг Бов, – сказала она однажды Супо, – уведите его; он слишком молчалив для меня"), но она любила его книги, и его манера писать ее забавляла. Он выбирал заглавие. Затем, он писал над ним свое имя. Если сочетание ему нравилось, он на этом и останавливался. На следующее утро он принимался размышлять над историей, с которой начать. Он много читал об этой эпохе. Он вел записи. Он любил шелковые рубашки и покупал их по шесть штук, когда бывал при деньгах, а когда они кончались, пытался перепродать их своим друзьям. Он часто переезжал. Ему сдавали дома, квартиры, а нет, – он селился в гостинице. За исключением рубашек, он редко на что тратил деньги. Он никогда никого не приглашал к себе. Люди не придавали этому значения. Они списывали это на застенчивость и бедность, или даже на "духовность". Жан Кассу рассказывает, что в то время, на левом берегу, жизнь состояла из кафе, табака, галерей, бистро, кровати, и что при такой жизни было трудно на кого-либо сердиться. Культивировалась эксцентричность, и загадочность Бова, его молчаливость и прижимистость делали из него "персонажа".
Мари-Антуанетт Эме, вдова Марселя Эме, полагает, что если никто никогда и не был приглашен на обед к Бову, то потому, что в доме было грязно. Эмманюэль, как она его называет, был настолько неврастеничен, что даже шум пылесоса его угнетал, и потому пылесосы были запрещены. Она говорит, что все то, что мужчины, вроде ее мужа, называли чувствительностью Эмманюэля, было одними лишь черными мыслями, а черные мысли совершенно не вяжутся с пастельными шелками и подвесками времен Империи, которыми мадам Эме (…которая была столь образцовой "дамой интерьера", что ее муж никогда не мог по настоящему выйти из дома, чтобы найти вдохновение…) любила украшать свою жизнь. Она познакомилась с Бовом в 1936 году, когда он снял дом в Кап-Ферре, к югу от Бордо, рядом с загородным домом Эме. После обеда он прогуливался по пляжу с Марселем Эме и мадам Эме подозревает, что это ее муж помог ему оплатить аренду, если только не член семейства Ротшильдов, остановившийся в окрестностях, оказал ему финансовую поддержку. Кого она любила из Бовов, так это Луизу, его вторую жену. Луиза была скульптором. У нее не было особенного таланта, но это была женщина жизнерадостная и очень светская… Бов познакомился с ней в Доме в 1928 году… и в молодости она была очень красива. Виктор Бобовников говорит, что она с такой легкостью называла по имени любого в Париже, что он никогда не знал, о ком она говорила, когда рассказывала свои воспоминания. Она знала артистическую среду так же хорошо, как Эмманюэль Бов знал обитателей литературных кафе. Она ходила на выставки с Бетти Парсон. Она обедала с Луизой Лери, могла пропустить по рюмочке с Пикассо. Она происходила из богатой семьи эльзасских банкиров и, по выражению Кассу, "принесла Бову деньги", но всю свою жизнь она была страстной и роскошной коммунисткой.
Она держала в доме портрет Сталина, организовывала для рабочих сирот отдых на побережье и по воскресеньям, в Париже, она ходила по квартирам, продавая "Юманите", партийную газету… но, утверждает Виктор, никогда не снимала при этом свои меха и золотые браслеты. В Кап-Ферри она шокировала жен рыбаков тем, что курила и носила шаровары. Зажигалку она держала в одном из карманов и, иногда, запустив руку в штанину, вынимала ее и закуривала, стоя в очереди в деревенскую молочную лавку, держа в руках фарфоровый ночной горшок вместо молочника. Она называла своего мужа Бобби… "на английский манер", говорила она. Бов писал ей письма и, когда не был в дурном настроении, подписывался своим новым именем; Луиза хранила их в старом чемодане. Когда она умирала, в 1977 году, в Париже, чемодан был под ее кроватью, и письма все еще были там, вместе с семнадцатью страницами дневника Бова, двадцатью фрагментами неизданных произведений, правок и рукописей. Эти бумаги и составляют архив Бова, если сюда можно применить это слово. Остальное было оставлено в доме Кап-Ферри, и дом этот был то ли разграблен, то ли сожжен… никто точно не знает… местными фашистами в начале войны.
Кусс включил дневник и четыре из тридцати одного письма в небольшую брошюру, вышедшую одновременно со сборником рассказов последнего года жизни Бова, озаглавленным "Вечер у Блютера". Дневник был "литературным". Бов говорит в нем о чувствительности, отмечает прочитанное и высказывает свое мнение о прочитанном. Ему есть что сказать "О противоречивости", он жалуется на муки, которые доставляет ему создание персонажей, обладающих чувством юмора ("у меня есть склонность к меланхолии, мне следует этого остерегаться"). Он восхищается Робинзоном Крузо. Он хочет, чтобы его герои походили на Робинзона, чтобы они боролись за жизнь, за уважение и славу, пытались переписывать свое прошлое. Эти письма – письма любви – несколько напыщенны, несколько плаксивы и не очень вдохновенны. Но письма, которые Кусс не включил в брошюру, юмористические письма – интересны. Бов привык к тому, что женщины заботились о нем. Это Луиза писала его первой жене, когда ему хотелось видеть своих детей… и которая получала отказы, упреки и требования денег, заканчивающееся словами: "У вашего мужа, мадам, имеются обязанности"… и это Эмили Оттенсоер, его мачеха, по большей части виделась за него с его детьми. Эмили любила дочь Нору. Но она замечала Бову, что мальчик, Мишель, был ворчуном. Нора вышла за журналиста и работала в Парижском университете. Теперь она на пенсии и живет в деревне. Мишель стал масоном. Он женился на набожной католичке, крайне неодобрительно относившейся ко всем другим Бовам, и они живут недалеко от Тулузы. Когда им звонят, чтобы задать вопросы об Эмманюэле, они твердят о растлении.
