Анатолий Азольский - Еврейская песня
— Она здесь ночевала и дневала, кабинет свой, уходя, закрывала на три ключа. Сюда я стал вхож только после ее смерти.
Брезгливо осмотрев содержимое, ценность которого оказалась ничтожной, гости вновь уселись в кресла. Правда, задержался у фолианта Фима. “Восемнадцатый век, — промолвил он, — переиздание, три экземпляра в Ленинке, а штук пятнадцать в Тель-Авиве”. Борис Иванов подтверждающе кивнул, задумчиво поглядывая на копию нотариально заверенного завещания.
— И это все? — с некоторой угрозой вопросил Григорий Сагайдачный, профессор из Одессы. — И ты для этого тащил нас к себе? А ты знаешь, как трудно достать билет до Москвы в курортный сезон?
— Хватит прибедняться! — подал голос Зяма-старьевщик. — Ты ведь только тогда оживаешь, когда чего-то нет в продаже, а если и есть, то обязательно с длинной очередью. Однако в самом деле, раз ничего больше нет, в чем я сомневаюсь, то не пора ли…
— Не пора, — вяло возразил Боря Иванов. — Некоторый ликбез необходим. Кроме статьи 88-й существуют, как я уже сказал, еще надправовые, так можно выразиться, акты. Указы Президиума Верховного Совета, а также разъяснения пленумов Верховного Суда СССР и РСФСР по практике применения как указов, так и упомянутой статьи. Вам, Григорий, и карты в руки, вы ведь ведете в родной Одессе уголовное право в тамошнем вузе…
— Ничего я не веду, “Волгу” разве во сне. Напомню, я торговый техникум кончал.
— Не знаю, что он кончал, — презрительно процедил Зяма. — Но меня-то он кончит, уж это точно, если не перестанет выпендриваться. Ты ж не под следствием!
— Пока, — уточнил профессор и дал развернутый анализ всех государственно-правовых и нормативных актов, касающихся статьи 88-й и сводящихся к тому, что “вышка обеспечена”. Из блестяще аргументированной речи его следовало, что уж лучше гражданину пройти мимо валяющейся на улице долларовой купюры, чем поднять ее, ибо последнее означало дознание, следствие, суд и конфискацию.
Речь была выслушана вполуха, ядерщик высказал желание взять на память о тетушке Берте древнюю книгу, поскольку за время лежания ее в столе шифр, за которым гоняются все разведки мира, устарел.
Борис-билетер молчал, продолжая размышлять о чем-то. Встрепенулся.
— Текст завещания вам известен. По нему как письменный стол, так и содержимое его делится на равные доли. Содержимое! Поэтому прошу вас всех осмотреть стол и убедиться, что кроме находящихся в ящиках предметов в нем ничего более нет.
Кто остался сидеть, кто поднялся и сел. Все глянули на часы.
— По рюмке коньяка не мешало бы… Да по домам. Нам эта рухлядь ни к чему, — сказал Григорий, выразив общее мнение. И поскольку никто из прибывших никогда ранее в Доме полярника не бывал, то все поднялись, желая осмотреть картины, висевшие в коридоре. Зяма, правда, оглядел стол со всех сторон, как бы про себя промолвив: “Рублей сто сорок дадут в комиссионке…”
— Минутку… — остановил всех Борис.
Он отодвинул кресло, в котором сидел, наклонился к ближней ножке стола, чуть-чуть повернул ее, затем просунул руку в верхний ящик слева, что-то сделал ею там, затем резко задвинул ящик — и вдруг из столешницы выползло некое продолжение ее в виде доски, на которой высились стянутые аптекарскими резинками пачки каких-то аккуратно нарезанных бумаг.
Впечатление было оглушительное. У всех, кроме Бориса, пресеклось дыхание. Мертвая тишина воцарилась в комнате, стал отчетливо слышен шум бульвара. Все зажмурились, будто из доски бил резкий ослепляющий свет…
Прошло несколько минут. Борис Иванов в обратном порядке повторил манипуляции — и доска вошла в углубление тайника.
— Итак, — сказал он, — подведем некоторые итоги. От тетушки Берты мы унаследовали некоторое количество бумажек неизвестного назначения… да, повторяю, неизвестного и, более того, непонятного назначения, на части которых изображен в овале длинноволосый мужчина, причем указана фамилия его — Франклин, латинскими буквами, без имени и отчества. Теми же латинскими буквами под овалом на других бумажках находится бородатый гражданин, указана фамилия — Грант. Как вы думаете, кто эти люди? И что это за бумажки?
— Тут и думать нечего! — фыркнул Зяма-старьевщик. — Это же…
На уста его наложил пятерню профессор Григорий, а затем другой рукой стиснул горло королю Нижних Мневников.
И тут же Фима-ядерщик внес важное разъяснение:
— “Франклин” — единица электрического заряда, равная 3,3356, помноженная на десять в минус десятой степени одного кулона. А “грант” — нечто вроде стипендии от благотворительных фондов на разные полезные исследования.
Вариант обсудили молча — и так же молча признали его неподходящим. Вернулись к тому, который едва не высказал Зяма. Но с существенными сокращениями.
— Франклин — это Бенджамин Франклин, иностранный член Петербургской академии наук, то есть почти русский ученый. Основал первую публичную библиотеку. Мыслитель века просвещения. Прославился своими трудами в области атмосферного электричества, изобретатель молниеотвода, или — в просторечии — громоотвода.
Последнее уточнение пришлось по сердцу, все зашевелились, заерзали, раздался еле слышный вздох облегчения. Кто-то, впрочем, заметил, что уж лучше бы Франклин был Вениамином, а не Бенджамином, тем более — почти русский. Сомнений прибавил Зяма, напомнив о том, что оный Франклин славен не только громоотводом, но и деятельностью на государственном поприще.
На него шикнули. Но черту под дискуссией подводить не стали. Потому что ждали слова Бориса.
— На унаследованных нами бумажках изображен, мне кажется, полярный исследователь Джон Франклин, родившийся в…
— …1786 году, — вспомнил Зяма-старьевщик, самый читающий человек среди племянников (карьеру свою он начинал сбором ненужных книг). — И героически погибший во льдах со своими спутниками в 1847 году. На острове Кинг-Уильям.
— Абсолютно верно! — Григорий Сагайдачный резво поднялся и заходил по кабинету, воодушевленно жестикулируя.— Как я мог забыть! Он же искал, исследуя арктическое побережье, Северо-Западный проход на кораблях “Эребус” и “Террор”. Смелый, бесстрашный человек!
— Он англичанин или американец? — вяло поинтересовался Борис.
— Англичанин. Но в то время разницы между тем и другим не было. Наконец, исследовал-то он — северное побережье Америки.
— Тогда все ясно, — кивнул Борис. — Мы на правильном пути. В 1847 году он погиб, и в столетие гибели его выпущены те памятные знаки, которые вы увидели несколько минут назад. Вот почему на всех бумажках цифра 100. И упоминание о побережье Америки, латынью: Соединенные Штаты Америки, Ю-ЭС-ЭЙ.
Раздались возгласы одобрения. Правда, Фима-ядерщик проявил некоторую неудовлетворенность, скромно заметив, что кроме числа 100, портрета и наименования страны, на бумажках много как бы посторонних цифр.
У Бориса нашлось и этому казусу объяснение.
— Народы всех стран чтили арктического исследователя, для чего в большом количестве и выпущены эти памятные знаки. Более того, ряд музеев и благотворительных обществ разыгрывали лотереи, потому и пометили знаки разными буквами и цифрами. Наконец, мы плохо осведомлены о деяниях славного полярника.
Слово это напомнило собравшимся наследникам название дома, в котором они увидели памятные знаки.
— Кстати, — осторожно подбирая слова, осведомился Григорий Сагайдачный, — как тетушке достались эти памятные знаки?
— Тут двух мнений быть не может, — веско произнес Фима-ядерщик и сделал паузу. Все смотрели на него во все глаза и с великим уважением. — Ее первый и единственный муж, тоже полярный исследователь, мог найти эти знаки там, на Севере. В айсберге каком-нибудь.
— Послушайте вы, Рабинович или как вас там! — пылко возразил Зяма. — Никто не требует с вас знания иврита или идиша, не говоря уж о… Но родной русский вы обязаны знать! И употребление предлогов тоже! Поэтому правильнее говорить: “У Айзберга” или “У Айзенберга”!
На нетактичного старьевщика набросился Григорий из Одессы. Завязавшуюся перепалку прервал Борис на правах не только хозяина дома, но и человека, близко знавшего тетушку Берту.
— Хочу напомнить: на лицевой стороне этих знаков портрет как полярника Франклина, так и некоего Гранта. А он, мне кажется, — Борис-билетер усмехнулся, — личность незаурядная, хотя и менее чтимая, поскольку рядом с ним число 50. А не тот ли это капитан Грант, детям которого посвящен знаменитый роман Жюля Верна?
Все погрузились в раздумья. Первым вышел из них Зяма, бесплатно получавший талоны на произведения классиков. Он уверенно предположил, что на знаках не может быть отпечатан литературный герой, тем более что в знаменитом романе капитан Грант описан так: “Высокий, крепко сложенный человек… черты его кроткого и вместе с тем отважного лица выражали…”
