Владимир Холодов - Sarah-fan: Еврейский романс
Он пытался спорить. Приводил доводы, но логика, которая ему противостояла, была, как бы это сказать… другой ментальности, что ли. И опять все свелось к еврейскому вопросу, как в анекдотах про Вовочку… Ну, хорошо, люди ищут выгоду, им наплевать на условности, они готовы сжечь любые мосты, в том числе и чужие, но откуда в них такая нравственная нечистоплотность? Готовность стать кем угодно — революционером, правоверным коммунистом, американцем, политическим беженцем, — лишь бы обеспечить себе место под солнцем. Андрей понимал, что он сейчас не совсем справедлив, что он сам себя и распаляет, но остановиться уже не мог… Откуда, например, они знают, что машину и мебель надо продавать сейчас, а гараж, квартиру и дачу — через три-четыре года, когда цены достигнут максимума? Они не экономисты, не торгаши, — откуда им знать? Кто вообще может знать состояние рынка в распадающейся стране через три года? Бред какой-то! Но говорят уверенно, словно им по секрету сообщили. Господи, но — кто?.. Получается, — тот, кто знает, кто управляет процессами и финансовыми потоками.
Андрею приходилось читать так называемую патриотическую литературу, и он мог представить это мифическое мировое правительство, состоящее из одних евреев. Но поверить, что “закулиса” по секрету консультирует его жену и тещу?.. Это уже надо быть полным идиотом. Но тогда опять повисает вопрос: откуда? Сначала все происходящее его страшно бесило, он места себе не находил, но потом внутренне смирился и сдался: не все ли теперь равно. Он знал, что американцем не станет никогда, что хорошо ему там быть не может по определению. Пусть повезет детям, пусть они будут счастливы. Он предчувствовал, что семья, скорее всего, распадется. Она уже и сейчас на ладан дышит. Ну, ничего, как-нибудь перебьемся. В конце концов, можно жить одной работой: это всегда доставляло ему удовольствие, легко заменяя весь спектр обычных мужских радостей.
Предотъездная лихорадка выводила его из себя, он старался как можно реже бывать дома. Но в институте уже практически нечего было делать, финансирование урезали, все проекты его лаборатории зависли в неопределенности. Работа, конечно, всегда находилась, но общая суета делала ее малопродуктивной. О его отъезде практически все знали, но он продолжал вести себя так, словно все это еще весьма проблематично. Впрочем, он и на самом деле до конца не верил в свой отъезд и малодушно надеялся, что по какой-то причине все сорвется.
Дети жили на даче, под присмотром тещи. Андрей наезжал туда через день, но прежней, привычной радости от общения не испытывал. Пребывание во взвешенном состоянии и общая неопределенность во всем придавала разговорам с детьми ту нервозность и суетливость, от которой он и бежал из дома. Тем временем Сандра, распродав практически всю мебель и бытовую технику, взялась за библиотеку. Книги по специальности она, естественно, не трогала, да и кому они сейчас нужны; а вот всю художественную литературу распродала буквально в два дня. Было несколько авторов, на которых, как ему казалось, у нее не поднимется рука. Скажем, Трифонов. Этот коричневый четырехтомник был их семейной библией: сколько раз вместе перечитывали, обсуждали, спорили… И вот, словно вынули что-то из сердца. Было такое ощущение, что в сумку рыночного барыги были брошены не книги, а нечто глубоко личное, почти интимное. Андрей злился весь вечер. “Зачем тебе там Трифонов?” — жена смотрела на него как на глупое, несмышленое дитя. Он взорвался, наговорил резкостей. Долго в одиночестве курил на кухне, потом пошел мириться. Жена права, думал он. Решение принято, все остальное технология. Бессмысленно начинать новую жизнь, цепляясь за рудименты старой. Все увезти невозможно, пересылать дорого, книги — особенно. Станет в Америке тоскливо без Юрия Валентиновича — выпишу по каталогу или куплю на Брайтоне; в любом случае выйдет дешевле. В ту ночь они любили друг друга с почти юношеской страстью. Гулкая, полупустая квартира, отсутствие в соседних комнатах детей и предвкушение грядущих глобальных перемен позволили на время ощутить себя молодыми, полными сил и надежд.
В течение двух дней был решен вопрос с визами и билетами. Оставалась еще неделя на окончательные сборы. Андрей взял расчет на работе, отгулял отвальную, почистил последние дела и ощутил себя свободным как птица. Которая, правда, лететь еще не готова. Чтобы не путаться у жены под ногами, он решил съездить куда-нибудь дня на четыре. Сначала хотел по Золотому кольцу или в Питер, но потом вдруг возникло желание посетить свою малую родину, где не был почти двадцать лет. Без этого прощание казалось не полным. Сандра, как он и предполагал, это решение одобрила.
Проблема, как это ни странно, образовалась там, где ее меньше всего можно было ожидать, — с деньгами. Точнее, с рублями, ибо все вырученное от продажи вещей было обращено в доллары, а в сбербанке, где Андрей закрывал свой едва не забытый в суете счет, оказалась проблема с наличностью. Пришлось брать мелочью — получилась чуть ли не полная сумка из двадцатипятирублевок. Чертыхаясь на власти и инфляцию, Андрей поперся с этим непредвиденным багажом на вокзал. Билетов в кассе, понятное дело, не было, хотя через его городок проходят почти все поезда, идущие на Урал. Впрочем, он уже несколько адаптировался к нынешней жизни и знал, что за два-три номинала можно купить практически все и везде. Так и оказалось — крутящийся у касс вокзальный жучило предложил ему свои услуги, и уже через пять минут Андрей заходил в купейный вагон своего поезда.
Внутри все показалось ободранным, грязным, вонючим. Купе было заставлено сумками и тюками, за столиком, не дожидаясь отхода поезда, пировала полупьяная компания. От предложения присоединиться к ним Андрей отказался, забросил наверх свою сумку, сел в уголке. Из разговоров он понял, что все его попутчики возили в Москву продукты, назад тащили барахло; тем и жили. Судя по всему, жили неплохо, хотя власть костерили нещадно. Андрей вышел покурить в тамбур, такой же загаженный, как и весь вагон. В окне проплывали московские окраины, на душе было зыбко и неспокойно.
Проводник выдал ему серое влажное белье, предложил расплатиться сразу за все, включая не выпитый чай, и посоветовал не оставлять на полу обувь, чтобы не сперли. На верхней полке, где Андрей читал перед сном, было все так же неуютно и дискомфортно. Ноги упирались в чью-то сумку, снизу доносился пьяный матерок, пахло дешевой водкой, потом и кислой капустой. Он думал, что не уснет, пока эта пьяная братия не угомонится, но веки отяжелели, мысли спутались, и он провалился в крепкий, глубокий сон.
Разбудил его пробившийся сквозь оконную штору солнечный луч. Попутчики вместе со своими тюками куда-то исчезли, в купе было светло, чисто убрано, на столе появилась скатерть. Ему показалось, что даже белье утром выглядит вовсе не серым, а полотенце так вообще белоснежным и приятно пахнущим. Андрей открыл дверь в коридор и удивился еще больше: опрятный, вежливый и совсем трезвый проводник пылесосил ковровую дорожку. Он первым поздоровался, предложил чаю, предупредил, что через час его станция. В замызганном и еще вчера подтекавшем туалете сегодня тоже было чисто и сухо, даже мыло появилось. Андрей улыбнулся в зеркало своему отражению и решил, что и сам себе сегодня нравится значительно больше, чем вчера.
На станции выходил он один. Огляделся, втянул в себя воздух: пахнуло чем-то забытым и очень родным. Город, как ему показалось, совсем не изменился — такой же маленький, уютный, по-провинциальному тихий. На привокзальной площади сиротливо стояло несколько такси, но он прошел мимо. Проводил взглядом автобус, старый допотопный ЛАЗ. Сзади, у окна стояла девчушка, чье лицо ему показалось знакомым. Глупость, конечно — все его знакомые девчушки давно уже тетки взрослые. Разве что дочек нарожали, вот ему и почудилось… Он все же помахал ей рукой, она после некоторых колебаний ответила ему тем же. Почему-то было приятно, что смутилась, что ответила.
Судя по всему, рыночная стихия до городка пока не дошла. Никаких тебе ларьков, иностранных названий, кричащих реклам, — все тот же советский набор: гастроном, ткани, обувь. И даже главная гостиница по-прежнему называлась “Мир”. И мест в ней, разумеется, по-прежнему не было. Андрей не терял надежды уболтать администратора, говорил, что ему всего на три дня, что положение у него безвыходное, что больше остановиться негде. Дама была суха и непреклонна, подействовала на нее, как ни странно, лишь информация о том, что он не был в городе двадцать лет и что, скорее всего, никогда уже не будет, поскольку вообще уезжает из страны. Она, наконец, смилостивилась и предложила люкс, предупредив, что он дорогой. Андрей попросил уточнить степень этой дороговизны. Десять в сутки плюс пятьдесят процентов “бронь”, всего за три дня выходит тридцать пять. Номер хороший, убеждала она, — две комнаты, телевизор, холодильник, телефон.
![Владимир Рыбин - Включите вашу память [=Если разбудить память]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)