Анджей Брыхт - Дансинг в ставке Гитлера
Я не курил, но девушка спрашивает, значит, хочет, чтобы я закурил. Она выбежала из домика в темном тренировочном костюме, волосы, раньше подобранные кверху, были распущены, в далеких отблесках костра, который на краю поля развели яхтсмены, она выглядела куда красивее, чем там, на берегу.
— Жаль, — сказала она грустно, — что у нас всего одна сигарета. Придется курить вместе…
— Как трубку мира, — сказал я, так как ничего лучшего мне в голову не пришло, и тут же подумал, что все-таки я ужасно серый.
Она тем временем щелкала зажигалкой.
— Хорошая штучка, — сказала она, — два режима: при одном короткое пламя, при другом высокое. Вот!
Наконец-то огонь зажегся.
— Видите, надо только покрутить вот это колесико.
Я нагнулся, а она медленно двигала колесико, и действительно, пламя то вырастало, то опадало. Я все разглядывал — меня такие штуки интересуют, и она раз десять повторила фокус, но вот я взглянул на нее поверх пламени и увидел такой пристальный взгляд, устремленный на мое лицо, что сразу понял: вся эта игра для того, чтобы меня лучше разглядеть.
Я отстранился. А она:
— Курите первый, — и подала мне сигарету.
Она все время из меня дурака строила, потому что сигарета была с фильтром, а я по глупости ее не тем концом в рот сунул и, когда она дала мне прикурить, стал тянуть изо всей силы, а она держала зажигалку, смотрела на все это, и даже рука у нее не дрогнула; наконец фильтр загорелся, и тут я как затянусь! — даже кашель на меня напал, но я хоть бы что, говорю:
— Крепкие вы сигареты курите.
Тут она выхватила у меня сигарету, оторвала фильтр и велела мне еще раз прикурить, но я так и прокашлял все время, вернее, пока сигарета до половины не сгорела, а уж другую половину она выкурила сама.
Ей захотелось пройтись, и мы пошли к моему домику; там я тоже надел спортивный костюм, мы вернулись на берег, и она велела играть, но мне что-то не игралось, робость одолела. Она вытащила из кармана целую пачку сигарет, и мы опять курили, а я и внимания не обратил, что курева у нее было хоть завались и что с первой сигаретой она меня разыграла. Только потом, уже дня через два, она сказала:
— Я хотела проверить, опытный ли ты — ведь если девушка хочет курить на пару с парнем, значит, она хочет с ним целоваться. Но ты оказался темный-претемный, и это мне даже понравилось.
А на берегу я спросил:
— Почему вы сказали, что я странный?
Она рассмеялась.
— Потому что странный.
— Это потому, что я такой тощий? Что не на моторе езжу? Или что?
— Нет… Какой-то такой… несовременный.
— Это значит — не модерный?
— Нет. Не то. Хотя…
Она задумалась. Комары влетали в дым. Сонно плескалась рыба. По небу пробегали серо-голубые сполохи, словно откуда-то, из-за три-девяти земель надвигалась гроза.
Мы сели на бревно и долго сидели, я, наверно, пять сигарет выкурил, но зря их извел, стараясь не затягиваться, все равно меня мутило и голова кругом шла. Наконец она даже рассердилась:
— Может, вы хоть расскажете, как ехали сюда или какую профессию собираетесь выбрать?
Она снова закурила и несколько раз жадно затянулась.
Я долго и спокойно рассказывал ей, как проехал пятьсот километров за три дня, как латал камеру под дождем, как собака стащила у меня на привале последний кусок хлеба, как меня погнали ночью из сада, где я натряс яблок, — и она даже слушала с интересом, и злость у нее прошла, но когда я спросил, как ей ехалось, она буркнула:
— Это не тема для разговора.
Я уж и не знал, о чем говорить, да вспомнил, что она еще и о профессии спрашивала, и ни к селу ни к городу сказал:
— Что бы мне ни привелось делать, я все буду делать как следует.
— Это чудесно. Так вот, сделайте мне завтра как следует переключатель, там пружина барахлит. А теперь спите спокойно.
Я не понял.
— Ступайте, ступайте, я и сама доберусь.
Я чувствовал себя последним дураком.
— Как же так, мы ведь вместе пришли…
— Ну и что? А приехали порознь. Спокойной ночи, — сказала она таким тоном, что я едва пробормотал:
— Спокойной ночи.
Я поклонился, хотя она уже отвернулась, и быстро пошел в гору, к своему домику — одуревший от курения, с хаосом в голове, весь измочаленный и потерянный.
А теперь я буду хоронить память о ней, как паршивую кошку, которую убил тяжелым горбылем, когда мне было не то восемь, не то девять лет.
Утром я всюду искал ее, раз пять обежал залив, перед запертым домиком торчал, потом, наконец, в полдень вскочил на велосипед и погнал в город.
На базарной площади я увидел ее, она медленно ехала с этим испорченным переключателем, пружина и верно сдала, цепь болталась, как хвост у старой коровы; я догнал Анку, она была в том же тренировочном костюме, что и вчера, хороший был костюмчик, бордовый, классный костюмчик, я медленно поехал рядом с ней, наконец мы свернули к кафе «Альга», там она остановилась, остановился и я, и в первый раз мы посмотрели друг на друга так близко при дневном свете, а день был холодный, ветреный, тяжелые тучи быстро плыли по небу, воздух отдавал влагой.
— Я иду обедать, — сказала она.
А когда я в нерешительности промолчал, добавила:
— Если хотите, можем вместе пообедать.
Она прислонила велосипед к стене, рядом с вереницей автомобилей и мотоциклов, врывшихся в песок на маленькой площади, и пошла к лестнице.
— Нельзя так оставлять велосипед, — сказал я. — Украдут.
Она пожала плечами и даже не обернулась.
Я поставил свой велосипед рядом, достал из кармана цепочку с замком, который на числовой набор запирается, и скрепил оба передних колеса — если скрепить одни рамы, могут открутить барашки и свистнуть передние колеса, минутное дело, один раз со мной уже такое было.
Я догнал ее в холле. Мы выбрали столик у окна, там стояла бутылка лимонада, липкая и красная, Анка откупорила ее и налила в стаканы.
— За твое здоровье, Аист, — сказала она и засмеялась. — А ведь мы могли бы и на «ты» перейти, называть друг друга просто по имени, я же все равно за ремонт не заплачу… Анка, — представилась она, подняв стакан.
— Аист, — сказал я, ведь мы же еще со вчерашнего дня знали, кого как зовут.
— Долго здесь пробудешь? — спросила она.
— Увидим. Погода не для купания, может, лучше уехать куда-нибудь, на что-нибудь поглядеть.
— А на что тут глядеть? Занудство эта Августовщина. Тоска. Памятники старины… Есть они тут, не знаешь?
— Никаких не знаю. Может, и есть. Хотя вряд ли, откуда им тут взяться.
— У меня домик только до сегодняшнего числа, — сказала она.
— У меня до завтра. Ну, это ерунда, всего несколько монет…
— Какое благородство!
— Это для тебя.
Рядом засуетился официант с тарелками в руках.
— Кто тут отбивные заказывал? Отбивные кому?
Никто по соседству не отзывался.
— Нам, — сказала Анка, хотя мы еще ничего не успели заказать.
— Ловкая ты, — сказал я жуя. — В момент подзаправились.
— Ты бы и час прождал, — отрезала она.
Потом мы вернулись к велосипедам, и я отыгрался за вчерашний трюк с зажигалкой.
— Открой, — показал я на замок. — Надо только колесики покрутить.
Она присела на корточки и принялась крутить колесики, пытаясь подобрать правильный набор цифр, чтобы замок открылся, но этих комбинаций девятьсот девяносто девять тысяч, и в таком виде спорта не очень-то отличишься. Я все смотрел на нее, а она увлеченно возилась, впервые не я ее занимал.
— Нет, — сказала она, поднимаясь, даже лицо ее покраснело. — Предпочитаю колесико моей зажигалки.
Мы вернулись к себе, и там, сидя на ступеньках домика, я починил переключатель — достаточно было подтянуть пружину и дожать винт, но в этом надо малость соображать, не каждый до этого дойдет, переключатель штука тонкая; наконец я сказал:
— Теперь можно ехать вокруг света.
— Очень надо, — огрызнулась Анка. — Свет — он свет и есть.
— Тогда куда же? — спросил я и встал перед нею, растопырив жирные от смазки руки. Мы поглядели друг другу в глаза, и она, решительная, спокойная, даже не моргнула.
— Хватит и на Мазуры съездить. Там зелень погуще.
Мы быстро уложились, у меня были два контейнера у задних вилок, они хорошо держались, Анка прикрепила — ремнями к багажнику рюкзачок, и мы молча сели на машины; я первый погнал по тропинке, она за мной, пока не выбрались на шоссе, и так началось
ПУТЕШЕСТВИЕк месту моего позора, к месту, где я сейчас нахожусь, чтобы убить тот мой позор и похоронить его как паршивую, злобную кошку, которая давно уже сгнила и перестала отравлять мое дыхание, рассыпалась на белые, хрупкие, как мел, косточки.
Погода, как я уже сказал, была ветреная и ненадежная, но для велосипеда в самый раз, легко поддувало в спину, плоская равнина Августовщины до сумерек осталась позади, не спеша мы накрутили шестьдесят километров и, только когда пошли мягкие холмы Мазур, остановились на ночлег.
