Джеймс Херлихи - Полуночный ковбой
— Ты смотри, сколько дерьма, а? — сказал он. Джой остановился рядом с ним.
— Слышь, я вроде бы в самом деле двигаюсь на Восток. — Он закурил.
Мужчина глянул на сумку Джоя.
— И на работу больше не выйдешь?
— Не-а, думаю, что нет. Я просто зашел попрощаться, сказать тебе, что двинусь на Восток.
— На Восток?
— Ага. Ну да, черт возьми. Вот захотелось попрощаться и глянуть на все вокруг.
Открылась дверь, и на пороге с криком возникла толстая женщина с лоснящимся лицом: «Чашки!» — заорала она на пределе голоса и исчезла, захлопнув двери.
Цветной протянул ему руку.
— Ну, что ж. Пока. — Они обменялись рукопожатием, и какое-то мгновение Джою не хотелось отпускать его руку. Совершенно неожиданно его потянуло надеть передник и приступить к работе, но об этом не могло быть и речи.
— Черт возьми, чего я тут забыл, верно?
— Это верно, — сказал мужчина, глядя на свою руку, которую Джой все не выпускал. — А чем ты собираешься заниматься на Востоке-то?
— Женщинами, — сказал Джой. — Они за это платят.
— За что платят? — Мужчина наконец высвободил свою руку.
— Мужики там, — объяснил Джой, — большей частью педики, и поэтому бабам приходится платить за то, что им надо. И они только рады, потому что лишь так получают то, в чем нуждаются.
Цветной покачал головой.
— Должно быть, там все с ума посходили. — Он взял очередной пустой поднос и стал заставлять его чашками.
— Ну да, посходили. А я собираюсь за это получать наличными. Что, не так?
— Не знаю. Я ничего не знаю на этот счет.
— Что ты имеешь в виду? Я же только что все тебе растолковал.
— Ну да, ясно, но я все равно в этом ничего не понимаю.
— Ну ладно, нет смысла и дальше болтаться здесь. Пора двигаться. Ясно?
Джой Бак, ковбой с головы до ног, внезапно понял, что никакой он не ковбой с раззявленым ртом, в котором виднелись большие неровные белые зубы, он стоял, уставясь голубыми глазами в лицо старика. «Папа, — словно говорил его взгляд, — я отправляюсь в поисках счастья и пришел к тебе за благословением». Но, конечно же, этот бедняга-цветной не был его отцом. Да и сам Джой не был ничьим сыном. Так что он просто вышел из моечной. Заведение еще должно было ему плату за день работы, но у него не хватило бы духа вести об этом разговоры с розовощеким человечком, который был управляющим «Солнечного сияния». Никогда он не сможет засунуть его задницу в моечную машину.
Пройдя через помещение кафе, он вышел на тротуар, окунувшись в чистый и свежий воздух весеннего вечера, и очень скоро четкое клацанье каблучков подняло его дух и привело в хорошее настроение, когда он направлялся на автобусную станцию; чувствовал теперь он себя великолепно, и мысли его были в тысяче миль отсюда: он прогуливался по Парку-авеню в Нью-Йорке. Богатые леди толпились у окон, чуть не падая в обморок от желания увидеть настоящего ковбоя. Бармены похлопывали его по плечу; лифты, журча, возносили его к пентхаусам, и золотые двери открывались перед ним, приглашая его в апартаменты, от стены до стены устланные мягкими коричневыми коврами. Перед ним предстала мадам, поддерживая коротенькую сползающую черную комбинацию. При виде Джоя Бака дыхание у нее прервалось. Она была потрясена. Содрогаясь всем телом от наслаждения, она опустилась на мягкий ковер. Опьяняющая влага ее женственности уже была готова встретить его. Не было времени даже раздеться. Он взял ее сразу и решительно. Дворецкий протянул ему торопливо заполненный чек с пустой графой суммы, предоставив ему возможность вписать туда столько, сколько заблагорассудится.
В Хьюстоне на вокзале стоял музыкальный ящик. Когда Джой сел в автобус, он услышал призывный и звучный голос полногрудой женщины с Востока, которая пела о «колесах фортуны, которые кружатся, кружатся, кружатся»; и ему казалось, что женщина поет, обращаясь лично к нему. Пробираясь по проходу, он криво улыбался, обнажая щербатые зубы, тая в себе то, для выражения чего у него не было слов: когда удается ухватить время за хвост, у человека появляется ощущение, что весь мир принадлежит ему, и когда это происходит, раздается этакий щелчок — клик! — и когда затем ты слышишь, например, музыкальный ящик, он играл только то, что ты хочешь услышать, и все вокруг, даже автобусы «Грейхаунд», подчиняется твоей воле — вот идешь ты на станцию и говоришь: «Во сколько отходит автобус на Нью-Йорк?», а тебе отвечают: «Сию секунду», и тебе остается только залезть в него, и все идет, как надо. Весь мир плывет на волнах музыки, а ритм ей задаешь ты. Тебе не нужно даже прищелкивать пальцами, потому ритм и так живет в тебе, и когда ты думаешь об этих бабах с Востока, ящик заканчивает песню словами, которые так и крутятся у тебя в мозгу: «Томлюсь по тебе, томлюсь, томлюсь» — вот чем они занимаются на Востоке. (О'кей, вот он я, леди, только что залез в автобус и мчусь к вам.) Вот и сиденье для тебя, даже два, одно для задницы, а второе, чтобы вытянуть ноги, и больше тебе ничего не надо, потому что и так весь мир принадлежит тебе, и как только закидываешь свою вьючную сумку на полку над головой, водитель включает газ и двигается с места секунда в секунду. Все идет точно по расписанию, может и не с точки зрения компании «Грейхуанд», но для тебя. Потому что ты и никто другой определяет его и потому что автобус все же едет.
2
Когда Джой Бак решил с помощью автобуса компании «Грейхаунд» перебраться с Запада на Восток в поисках счастья, ему уже минуло двадцать семь лет. Но несмотря на свой возраст, он обладал жизненным опытом, присущим восемнадцатилетнему или даже меньше того.
Воспитывали его несколько блондинок. Первые трое, с которыми он жил до семи лет, были молодыми и красивыми.
Хозяйство у них было беспорядочное, вечно к ним кто-то приходил и уходил, и Джой никак не мог разобраться, кто к кому приходил. Время от времени кто-то из блондинок принимал на себя роль его матери, но позже он понял, что двое из них были просто ее подружками, с которыми его настоящая мать вела общее хозяйство. Но блондинки хорошо относились к нему, позволяли ему делать все, что он хочет, дарили подарки и часто возились с ним. Кто-то из них, слоняясь по дому, постоянно напевал «Смотри, дитя мое домой вернулось», «Напевы вереска», «Леди в красном», «У него пара серебряных крыльев» и другие. Вспоминая эти дни, Джой неизменно предполагал, что певица и была его настоящей матерью.
Началась война, и блондинки оказались втянутыми в нее. Уходя из дома, они натягивали неуклюжие штаны, заматывали головы платками, которые назывались странным именем «бабушка» и таскали с собой коробки с ленчем. Порой они путешествовали между Хьюстоном и Детройтом на автобусах, и Джой припоминал, что ему доводилось жить в этих городах. В любое время в доме показывались мужчины в военной форме, которые проводили в нем время, а потом исчезали. Некоторые из них именовались мужьями, но Джой не помнил, чтобы кого-то из них представляли ему в качестве его отца. (Лишь позже он стал подозревать, что рожден вообще вне брака.)
В один прекрасный день, который запомнился ему белесым от жары небом, он был переправлен к четвертой блондинке в Альбукерк, Нью-Мехико, и отныне ему уже никогда не довелось увидеть остальных трех. И когда он вспоминал о них, то первым делом видел то белесое небо и женщину со светлыми волосами, чей облик таял на фоне неба.
Четвертой блондинкой оказалась его бабушка, тощее костлявое и глупое маленькое существо по имени Салли Бак. Но несмотря на свою костлявость, она была симпатичнее, чем вся остальная троица, вместе взятая. У нее были огромные серые глаза с густыми черными ресницами, а вид ее шишковатых бедных колен мог вызвать слезы. И если созерцание какой-то части тела любимого существа могло вызвать такую глубокую печаль, то для Джоя это были костлявые, бедные и печальные коленки Салли Бак. Салли содержала косметический салон, который требовал ее присутствия десять, а то и двенадцать часов в день, так что мальчику, к сожалению, приходилось добрую часть времени после школы проводить в компании самых разных женщин, очищавших кожу лица. Среди них никогда не встречалось блондинок; они никогда не носили платья светло-зеленого или лимонного цвета, не говоря уж о лавандовом; они практически никогда не обращали на него внимания, а если им и случалось бросить на него взгляд, то он замечал, что у них почти не было видно ресниц.
По воскресеньям было не лучше. Салли, как правило, отправлялась на свидания. Она испытывала слабость к мужчинам, особенно к приезжим, многие из ее избранников обитали на фермах и носили стетсоны. Эти огромные широкоплечие мужики с просторов Запада, с выдубленными лицами, просто сводили с ума обаятельную малышку Салли. Она была такая тонкая, хрупкая, благоухающая, у нее всегда были наманикюрены ногти, а они были образцами мужественности, обтянутые дубленой кожей, под которой так и ходили мускулы, и этот контраст приятно возбуждал обоих. Порой она брала Джоя с собой на эти свидания, которые ему страшно нравились, и он прямо обмирал от восторга при виде этих мужиков, но только один из них уделил ему больше, чем беглое внимание.
