Михаил Попов - Большой укол
Был только один вопрос.
Кто я?
Ведь не Гунчиков же Александр Борисович, как написано в паспорте, который расплющен в левом кармане моей рубашки… Мне захотелось перевернуться на спину, ибо невозможно разгадать какую–нибудь приличную тайну, уткнувшись мордой в липкий линолеум. Но мне не удалось перевернуться. Боль, занявшая в моем теле определенные полыхающие позиции, как только я начал осторожное шевеление, пустила мне в мозг несколько предупреждающих молний.
Интересно, порвал я ко всем чертям свои связки и мышцы, или только растянул?
Да, лежать придется только на животе. Кому? Кому лежать придется на животе? И сколько?! До прихода жены? Впрочем, моя ли это жена?
Кто я? Кто я такой?!
Надо куда–то позвонить подумал я и понял, что никуда звонить не надо. За о, что сделано моими толстыми руками, не погладят по головке. Милиция обидится.
В подтверждении моих опасений за спиной раздался грохот. Кто–то могучий одним шумным движением выбил дверь квартиры и, топоча сразу дюжиною ног, ворвался внутрь.
В мою спину в разных местах впились тупые холодные предметы: стволы, надо полагать. На фоне установившейся тишины, заглушаемой только спертым дыханием вбежавших, раздались одинокие шаги… Главный. Шаги остановились в прихожей, и оттуда послышался вопрос, заданный скрипучим, как бы болезненным, голосом.
— Он лежит?
— Так точно.
— Как?
— Лицом вниз.
Шаги в комнату.
— Что будем делать? — было у них подобострастно спрошено.
— Как что, большой укол…
2
— Врешь, дед, ничего такого на свете быть не может!
Пожилой круглолицый человек в дорогом черном костюме встал, бережно придерживая респектабельного вида дипломат. Бегал он с голой панцырной сетки, на которой сидел во время разговора. Его собеседники — трое парней — располагались вокруг обшарпанного нечистого стола на разнокалиберных стульях. Один стул был вырван с мясом из шеренги собратьев в киноконцертном зале; второй, белопластмассовый, похищен из летнего кафе; третий подобран на помойке и еще сохранял следы былого мебельного величия… Мы описываем стулья, потому что молодых людей, сидевших перед вставшим дядей, описывать нет никакого смысла. Обычные наркотизированные тени в момент среднетяжелого отходняка. Таких и подобных им будет впереди слишком много, и поэтому нет смысла тратить на них имена. Респектабельный гость представился Иваном Иванычем, что явно не свидетельствовало о желании познакомиться как следует.
Итак, Иван Иванович сделал вид, что собрался уходить (будучи уверен, что его не отпустят).
— Следи за базаром, — зло оборвал концертный пластмассового.
— Я слыхал о таком, у нас многие пацаны слыхали.
— А бывал там кто–нибудь? — поинтересовался помоечный.
— Алик Дикий.
— Алик Дикий только до Челябы доехал, его с товарняка сняли.
— А Долбик в тайге замерз.
— Ну, что, я могу идти?
— Погоди, дед, ты, значит, проводник?
— Я уже трижды и подробно объяснил вам, кто такой и зачем сюда пришел, — сухо сказал Иван Иванович.
— Да-а, ты проводник, — многозначительно протянул пластмассовый.
— А что, проводник, там колют, или допустим, сном лечат? И жрачка какая?
— Я уже говорил вам, что моя задача довести вас до места, а там вы попадаете в руки специалистов… Врачей.
— Ну, что врачей, сами понимаем, что врачей, а не поваров. Чем они лечат и как?
— Такой базар идет, что навалом любой наркоты и бесплатно.
— Так не бывает.
— Кому травка, кому черная, кому кислота, и без отходняка или совсем по–мягкому.
— Так не бывает.
— Идет такой базар, идет.
— Потому оттуда никто и не спешит, не встречал я таких.
— Если туго на винт сесть, можно в три недели в ящик сыгрануть.
— Нет, я слыхал, там не травка, не черная, а какая–то другая химия. Такая химия, что кайф ловишь, а ломки нет.
— Так не бывает. Жизнь так устроена, сначала кайф, потом ломка.
— Философ, блин, а почему все так ломятся туда? Под пули идут, гнуса кормят, мерзнут, а?
— Все равно не верю я, чтобы кайф был вечный, без обломов, или какой другой хреноты. Не может переть все время.
— Да тебя никто и не зовет.
— А вы что, ломанетесь? Послушаете того дедка и ломанетесь?
— Кто знает. Сколько говорить у тебя Иваныч, такса?
— Двести.
— Рузвельтов?
— Да, долларов.
— Да, да, вы сейчас скиньтесь, а он устроит себе вечный кайф на багамских канарах.
— Деньги я у вас возьму, если доведу без приключений до места. Если вы не захотите там остаться, можете вернуться, никто задерживать вас не станет.
Стулья переглянулись.
— А что, наука все время вперед идет, могут такую новую химию замастырить… не то что экстази. Я так соображаю, что подпишусь.
— Конкретно? — поинтересовался самый недоверчивый, тот что с помойки.
— А хотя бы и конкретно.
— А ты что, отец, нас по одному будешь туда сплавлять?
— До определенного места вы будете следовать группой.
— А что будет в определенном месте?
— Это вы будете обсуждать с теми, кто вас там встретит.
— Со специалистами?
— Именно так.
Еще минуты две вялого перетрепа меж разнокалиберными стульями, в результате которого все они оказались в состоянии принятого решения ехать. Произошло это настолько для них незаметно, что когда они это осознали, то прониклись особого рода уважением к своему немногословному круглолицему гостю.
— Значит, так, никаких фамильярностей, называть меня не дед, не дедок и даже не отцом. Называть меня по имени отчеству. Все мои приказы выполнять беспрекословно, иначе будете немедленно отправлены обратно, за этот стол.
Все посмотрели на стол и очень остро ощутили, что не хотели бы провести за ним остаток жизни: окурки, трепанированные консервные банки, лужа портвейна. Не смея уже сомневаться по–существу вопроса, пластмассовый задал задал косвенно оппозиционный вопрос.
— А почему это место так странно называется «Замок уродов»? Может, из нас там тоже что–нибудь…
— А сейчас вы кто? Вот я и собираюсь отвести вас на истинное место обитания. Туда, где вам будет хорошо. Хоть это вам понятно? Да, чуть не забыл.
Он достал из кармана плоскую белую коробочку и вытряхнул на ладонь несколько продолговатых голубых пилюль.
— Примите сейчас каждый по одной. И до встречи.
3
Очнулся в кровати в полулежачем положении. Ноги, руки, спина — все болело. Но боль была сглаженной, просматривалась как пейзаж сквозь затуманенное стекло.
В комнате (не моей квартиры) четыре человека в черной униформе с направленными на меня автоматами фантастического вида. На лицах маски.
Я похлопал веками — может, все–таки мираж? Нет, черные были реальны. И комната с белыми стенами без окон тоже реальна.
— Что вам надо? — спросил я, чтобы прервать молчание. Спросил, хотя был уверен, что никто из этой четверки мне не ответит. Ответ прозвучал сверху. Вернее, не ответ, а вопрос.
— Проснулся?
Я попытался запрокинуть голову, что определить источник звука, но нарастающая боль отсоветовала мне это делать.
— Не нужно шевелиться. Через пару дней вам станет намного легче. Через неделю–полторы вы сможете ходить.
Голос был знакомый, чуть скрипучий, как будто в горле у говорящего застряла крохотная колючка.
— Что вам надо?.. От меня.
— Во–первых, познакомиться. Меня зовут Роберт Игоревич. По профессии билетер.
— Это я по профессии билетер. Зовут меня…
— Гунчиков Александр Борисович, не так ли?
Я промолчал.
— Молчите? Значит не догадываетесь, что никакой вы не Александр Борисович, и никакой не билетер.
Преодолевая болевые ощущения в грудной клетке, я вздохнул.
— Откуда вы знаете?
— Да знаем, знаем, мы многое о вас знаем.
Кто это «мы», и что это обо мне можно <МI>такое знать, подумалось мне с тоскливым любопытством.
— Может, и мне что–нибудь расскажете?
Наверху молчали.
Автоматы смотрели на меня, не отрываясь.
— Эй, — позвал я, — Роберт Игоревич, — и снова попытался запрокинуть голову, но из заслоняющего боль тумана высунулась плеть и стегнула меня по позвоночнику.
Внезапно прямо передо мною открылась дверь, и в проеме я увидел невысокого лысеющего мужчину лет пятидесяти. Одной рукой он держался за круглый подбородок, другой опирался о железный косяк двери. У него был вид человека, собирающегося принять серьезное и опасное решение. Например, войти в клетку к тигру. И тигра этот — я. Какой уж там Александр Борисович, а кто–то опасный.
Автоматчики по сигналу вошедшего явно приготовились стрелять по мне. Я так остро это почувствовал, что невольно подобрался, постарался уменьшиться в размерах. Боль, донимавшая меня исчезла, временно прекратила вражду со мной, как это делает нормальная внутренняя оппозиция при появлении внешнего врага.
