Петер Хандке - По деревням
Доведи игру до конца. Пусть твоя работа пострадает еще больше. Не претендуй на роль главного действующего лица. Попытайся встать на другую сторону. Но не замышляй ничего. Избегай задних мыслей. Ничего не умалчивай. Будь мягким и сильным. Будь хитрым, отдайся течению и презри победу. Не наблюдай, не проверяй, храни бодрость духа, дабы не пропустить знаки. Будь готов к потрясениям. Покажи твои глаза, влеки других в глубину, не потеряй пространства и рассматривай каждого в его образе. Решения принимай только восторженно, поражения – спокойно. Главное, давай себе время и Не бойся обходных путей. Позволяй себе отвлекаться. Предоставляй себе, так сказать, отпуск. Не пропускай шума дерева и воды. Поворачивай туда, куда тебя тянет, и не жалей для себя солнца. Забудь своих ближних, поддерживай незнакомых, уделяй внимание мелочам, уклоняйся в безлюдье, наплюй на драму судьбы, презирай несчастье, смейся над конфликтом. Двигайся в своих собственных красках, пока ты не почувствуешь свое право и шелест листьев не станет сладок. Иди по деревням. Я пойду тебе вслед.
Уходят. Один – направо, другой – налево.
2
Первая картина. На заднем плане фрагмент строительной площадки, завешенный холстиной. На среднем плане жилище рабочих. На переднем плане пожилая комендантша: администратор, экономка и ключница в одном лице, обслуживающая довольно большой строительный барак. Грегор. Ровный ясный свет закатного солнца на протяжении всей сцены.
КОМЕНДАНТШАВам повезло. Удачный день. Работы здесь постепенно движутся к концу. На следующей неделе вся компания перебирается на другую стройку, в другую долину. Основная часть уже переехала. Ваш брат остался тут с несколькими рабочими, чтобы подправить кое-какие мелочи. Сейчас они вернутся и будут праздновать. Я уже и пиво приготовила, только в холодильник не ставила. А то у них у всех с почками проблемы. На стройке ведь сплошные сквозняки, со всех сторон дует. Во всей долине дует. Прежде на этом месте был строевой лес. Я выросла в здешних краях. Рабочие-то все кто откуда. На выходных я всегда тут оставалась одна, сторожила дом. По воскресеньям здесь бывает очень тихо. Даже звон колоколов сюда почти не долетает. Раньше я много читала. Теперь же включаю себе радио или смотрю какую-нибудь программу, это успокаивает. Начальство поставило нам в барак телевизор. И все равно, когда ребята в понедельник утром возвращаются, я всегда радуюсь. Два года мы тут вместе. Скоро барак разберут и перевезут в другую долину. Я-то, наверное, туда не поеду, в деревню вернусь. Там у меня есть хибарка, кошку себе заведу. Деревня старая. Церковь у нас на горе. Только вот почти всегда закрыта. Зато скоро будут показывать дрессированных собак. Вот времена. Я к вашему брату привязалась. Кое-кто считает его тут шалопаем, никчемным балбесом, и он даже сам, похоже, верит в это. Как правило, он работает больше других, прямо как бешеный. Но, бывает, возьмет и уйдет куда-то, спрячется, так что его приходится искать по всем углам. Начальство тоже считает его ненадежным и уже много раз грозилось уволить. Я-то знаю, что он не бездельник, просто такой беспокойный. Из всей бригады он единственный, кто за все эти годы так и не свыкся с оторванностью и отдаленностью. Когда он сидит и смотрит в пространство, оно для него живое. Он ведь тут самый храбрый и сильный, а все равно, бедолага, больше всех нуждается в помощи и поддержке. Хотя при этом он у нас заводила – петь мастер, и голос будь здоров. Правда, в торжествах-то по случаю открытия объекта им уже не поучаствовать, все будут вкалывать где-нибудь в другом месте, а я буду ходить с бидоном за молоком для себя и своей кошки. Но кто услышит мой голос? О времена!
ГРЕГОРПуть мой был долог. Клубы пыли от строек застилают долину. Вода в реке от того замутилась. За каждой табличкой с наименованием места высится гигантский щит, на котором обозначен номер строительного объекта. Но я выбрал другую дорогу, по верху, среди фруктовых садов. Противоположный склон весь утонул в пыли, колонны грузовиков поднимали по ходу движения тучи мелкого песка, отчего в иных местах свет окрашивался сернистой желтизной, но все со временем выправилось, и тогда издалека накатило нечто вроде красоты. Единственный человек, попавшийся мне навстречу, был одет в темный костюм: он возвращался с похорон, и внизу, в долине, я увидел тогда могильщиков в пестрых жилетах с серебряными пуговицами, а потом услышал шорканье их лопат, заглушившее урчание грузовиков на противоположном склоне и шуршание листвы на моем. Передо мной предстала вседневная притча, и потому я могу сказать: когда закончится строительство, когда залатают пыльные ямы, весь этот ваш край станет как новый. Проследите за взглядом вашей кошки, когда он, минуя острые бетонные углы, устремится в пустоту. Там дрожит вода, собравшаяся в ложбинке чуть свернувшегося листа, и отзывается в вас учащенным биением сердца, отчего вам захочется вскинуть руки. Вашей долине, быть может, суждено в одночасье снова состариться, и бетонные своды обратятся тогда в связующие формы древнейшей из всех древностей. Когда я шел сюда, мне попадались то и дело темные землянки: разве не может случиться так, что это строение здесь в скором времени превратится в часть той системы подземных катакомб? Разве нельзя представить, что этот бетон превратится в древнюю породу? Под строительным мусором бьют источники, и они проложат себе новые пути и образуют новые долины. Земля сохранит свою красоту, дабы и впредь радовать душу, подумал я. Не обращайте внимания на все эти машины, которые блуждают тут, словно Франкенштейновы чудища, – пусть себе блуждают. Однажды я угодил в снежную бурю. Это была такая свистопляска, что мне даже стало страшно, но потом я заметил, сколько спокойных вещей было вокруг меня. Стоило обломиться какой-нибудь толстой ветке, как тут же в углубления искореженного обрубка устремлялись мягкие снежинки и мирно оседали там, а темные пятна, проступающие на заснеженном поле, оказывались липовым цветом. Ведь недаром часто говорят: «Дети резвятся под снегом». Вот почему не говори: «О времена!», а говори: «О время!» (Пауза.) Но буду ли я завтра еще в силах верить в то, что знаю сейчас?
КОМЕНДАНТШАНикогда еще никто не говорил ни единого слова о здешних местах. Когда я была молодой, в деревне рассказывали об одном скульпторе, который тут родился в прошлом веке. Сегодня спросите любого ребенка, он вам ничего об этом не скажет, но тогда он был негласным героем всей долины. Всякий раз, когда я проходила мимо его дома, я испытывала гордость от того, что такой человек, как он, происходит из той же общины, что и мы, остальные. Его статуи удерживали течение времени. Его дом казался мне таким большим и просторным. В действительности он был обычной развалюхой, в которой еще жили люди и велось какое-то хозяйство, он стоял в одном ряду с другими и все же казался каким-то тихим и возвышенным. В моем сердце скульптор продолжал быть живым человеком. Он даже был для меня «сыном человеческим»: то есть одновременно воплощал в себе все возрасты, и в первую очередь – самый ранний. В отдельные моменты я была его двойником, его восставшей из праха тенью: вот я, ребенок, иду, обратившись им, ребенком, по деревне, и глаза мои объемлют весь мир. Да-да, именно я, старуха из рабочего барака. Бывает и такое, прошу заметить. Это реальность. Сквозь утренний туман проступали тогда на повети шесты, поддерживавшие сено, – глядели указателями, показывающими на восход. Осенью на голых ветках сверкали яблоки круглыми шарами, выложенными для игры в бильярд. Высокие снопы гостеприимно открывали свои чертоги. В сумерках шумела вода, перекатываясь через валуны, служившие путевыми знаками, поблескивающие каменные плиты отрывались от земли, наступал час фантазии, аэрокорабли стремили свой лёт, и вся местность предавалась тогда в руки художнику; он был вездесущ, он единил предметы, чеканил неповторимый образ всей долины, одухотворял нищих духом, к каковым относилась и я сама, и он одарил их покровом невинности, каковой я, та самая старая выпивоха, которую вы видите перед собой, все еще не перестаю чувствовать на своих плечах невесомой ношей, отличной от обычных тягот. И в этом нет ничего особенного, это – нормально, зарубите себе на носу, вы, рабы факта. Только вот наши долины нынче совсем покинутые. Вы не заметили, что та верхняя тропинка, по которой вы шли, называется «Учебная природоведческая тропа для наших гостей», где каждое дерево снабжено табличкой с названием, и такие же таблички стоят перед придорожными киотами, только на них вместо «Бук» и «Лиственница» написано «Место для молитвы»? Совсем я одна, никого у меня нет, ни близко, ни далеко. Когда-то мне объясняли: колокола не время отбивают, а напоминают о вечности, но нашему брату они теперь ни о чем не напоминают, и ничего не возвещают, и никого не призывают, не зовут – бренчат, как бубенцы, чугунные погремушки, только ворон пугают. Собаки хозяйничают в церквях, всю святую воду уж вылакали. Никому здесь ничего не нужно. А сколько всего знаменательного происходит тут вокруг, даже у нас на стройке, и никто ничего не запоминает, никто ничего не хранит, никто ничего не передает дальше. В лучшем случае откопает кто-нибудь в мусоре какую-нибудь корягу, возьмет ее себе, покроет лаком и выставит потом дома в саду. Мне хочется сказать: долой всех этих коряжников! Долой все эти цветники – художественные композиции, устроенные на старых тележках или в пустых собачьих будках! Дикие заросли, где вы? Иногда о нас пишут в газетах, когда что-нибудь происходит – несчастный случай или преступление. И это уже, поверьте, кое-что: такие сообщения мы читаем все вместе, не пропуская ни единого слова, и название деревни сияет нам яркой звездой, как родное имя. Однажды явился к нам какой-то тип с магнитофоном и камерой, пожалел нас и ожидал, что мы тоже себя пожалеем и начнем жаловаться. Но мы хотели предстать иначе. Мы хотели, чтобы нам воздали хвалу. А еще лучше, чтобы прославилась наша деревня, с ее красками и формами. Неизвестный мастер-строитель, где ты? Приди сюда, меси тут глину, трудись, твори, и пусть твои творения оправдают наши дела, и пусть они наполнят нас восторгом, дабы снова взывалось к вещам и наполнялись звуком имена. Ибо нигде не сыщешь теперь места, где бы взывалось к вещи или оглашалось имя. Ubi est domus dei in qua invocabitur nomen eius?[2]
