Гурген Ханджян - Тени улицы марионеток
— Ну почему так случилось, это же несправедливо! Другие женщины не хотят и рожают, а я... Жизнь стала бы осмысленной, полноценной. Это же невыносимо! До того бессмысленно и грустно... А, Каро? — продолжала она.
— Знаешь, я много думал об этом. Видно, так угодно Богу, раз он не хочет, — успокаивал ее Каро.
— Богу? Но ты же не веришь в Бога, а, Каро?
— Ну почему? — избегал прямого ответа муж.
— Хотя твоя вера тут ни при чем, я сама во всем виновата.
— Какая-такая вина, милая моя, никакой вины тут нет, простая анатомия.
— Не знаю... Но я все равно не теряю надежду. Помнишь, что сказал врач? «Масса случаев, когда бесплодные женщины беременеют через десять, а то и через пятнадцать лет». Помнишь?
— Помню, милая, конечно помню. Наверно, это именно тот случай. Только ты не расстраивайся, — утешал Каро, продолжая гладить начинавшие отливать серебром волосы жены.
Сам Каро давно уже свыкся с мыслью о том, что ему не суждено иметь детей. Более того, после долгих раздумий он пришел к спасительному выводу: так правильнее — им ребенок не нужен. Этой безжалостной мыслью он, разумеется, не делился с женой, чтобы не дополнять ее горя, но сам продолжал думать именно так. «Кем может быть наше дитя, если не похожим на нас кротким, покорным существом, иначе говоря, еще одним несчастным страдальцем, еще одним козлом отпущения, который не в состоянии разобраться в этом хаосе. Новой пружиной, не способной разжаться. Нет-нет, все правильно, такие люди миру не нужны. Но как все это втолковать жене, моей наивной бедной женушке, уверенной в том, что с рождением ребенка все в этом мире изменится?! Моя несчастная малышка!..» — мысленно шептал Каро, нежно целуя печальные глаза, бледные щеки и пухлые губы жены. А та вопросительно смотрела на мужа, пытаясь вникнуть в смысл ласк, и, в конце концов придя к превратному выводу, игриво щурила глазки и многозначительно улыбалась, словно подсказывая, что она бы не прочь... А в Каро уже разгоралась страсть: искаженно толковавшая его ласки и своей загадочной улыбкой намекавшая на постель эта женщина была поистине лакомым кусочком. Каро хватал ее, раздевал донага и крепко сжимал в объятиях такое родное, теплое, горящее желанием тело. Любовные наслаждения обычно продолжались долго, до самого рассвета, когда их усталые, умиротворенные тела сами проваливались куда-то. Каро даже во сне не выпускал жену из своих объятий, а та, захватив коленями одеяло, сжималась котенком и мерно сопела на его груди.
Так и шли они, прижавшись друг к другу, неведомой дорогой бытия, хотя их движение скорее напоминало бег на тренажере: уставали, покрывались потом, задыхались, но вперед ни шагу. Взявшись за руки, они бежали, не успевая перевести дух, а вокруг бурлила безучастная, хаотичная масса людей, железобетона, стекла и бумаги, ржавой жести и всякого прочего мусора. Кругом царили грохот и скрежет, дым и взрывы, надменность и ругань, причитания и вопли, а они все бежали, бежали... А когда выдавались передышки, когда появлялась возможность оглянуться, выяснялось, что они блуждают в той же темной и тревожной безвестности, с той лишь разницей, что прибавилось усталости и недоумения. Но они жались друг к другу и снова бежали. Бег ради бега, до тех пор, пока нелепость движения не сменится столь же нелепой неподвижностью...
2
Уже второй день в глазах жены блуждала лукавая улыбка. Обычно бледное лицо покрылось розовой краской. Время от времени она мурлыкала какую-то веселую мелодию, глядя на Каро так, словно желала сказать: «Ну что же ты ничего не спрашиваешь, дурачок? Спроси». Но Каро молчал. «Какой ты у меня непонятливый», — слегка обиженно улыбались глаза жены, не подозревая о том, что Каро уже догадался, просто он настолько растерян, что не представляет собственной роли в новой, нежданной ситуации. Утром третьего дня, когда Каро брился, стоя перед зеркалом, жена не выдержала:
— С сегодняшнего дня бросаю курить. Все! — заявила она и выжидательно взглянула на него.
Каро выключил жужжащую электробритву и вопросительно уставился на нее.
— Я говорю все, бросаю курить, — повторила жена.
— Правда? Сможешь?
— Я обязана.
— Кому?
— Ребенку.
— Ребенку?.. Ты уверена?
— Ага. А ты не верил в мой сон! Я же говорила, что лошадь во сне — к добру.
— Может, все-таки зайдем в поликлинику?
— Мне без поликлиники все ясно. Я чувствую: он есть, он тут, — с этими словами она нежно провела ладонью по животу. — Ты что, не рад? — забеспокоилась она.
— Нет, что ты... Просто неожиданно...
— Я знаю, ты волнуешься за меня, — произнесла жена, — только ты не бойся. Правда, я уже немолодая... И таз узкий... Но я рожу, вот увидишь, рожу преспокойно. Все будет хорошо. А, Каро?
— Все будет хорошо, милая, конечно, я и не сомневаюсь, — ответил Каро и снова включил бритву.
Бритье он завершил уже без помощи зеркала: руки сами довершили привычную работу, пока отупевший взгляд Каро то блуждал по шлепанцам, то, устремившись к потолку, уносил его куда-то вдаль.
Но до того, как выйти из дома с привычно натянутым на глаза кепи и поднятым воротом пальто, он тем не менее почувствовал мимолетное желание взглянуть на себя. Бывало, Каро грезилось, что если разбить зеркало, можно наконец избавиться от себя самого. Увы, мгновенно зарождалась отрезвляющая мысль о том, что его самого нет в этом зеркале, нет...
«— Что за ноша! Нет мне избавления от этого «я».
— Избавления?
— Ну да, да, избавления. Я же разбил отражение, чтобы навсегда закрыть глаза.
— Навсегда? Смешно звучит. Избавления не будет, есть лишь продолжение.
— Зачем оно?
— Ради бесконечного совершенствования.
— Глупость! Иллюзия! Вечность и совершенствование несовместимы. Совершенство окончательно. Мне не нужно ни того, ни другого, я мечтаю лишь об избавлении, неужели я лишен права даже на это?
— Тебе не принадлежит ничего.
— Ловушка какая-то. Водят за нос, не объясняют ни черта.
— Тайна.
— Которая никогда не станет явью?
— И это — тайна.
— Плевал я...
— Плюй не плюй, все равно не доплюешь...»
У газетного киоска Каро очнулся от бредового диалога и пристроился в хвосте очереди. Очнулся он скорее не от столкновения с киоском, а от того, что диалог зашел в тупик: эти внутренние диалоги вечно заходят в тупик, проклятые диалоги о проклятых проблемах. Тупик неизбежен уже потому, что диалог неизменно происходит с самим собой.
Он смотрел на невыспавшихся, не успевших позавтракать людей с блестящими от информационного голода глазами и думал: «Чего они ждут, зачем? Ждут всегда, тысячелетиями, ждут от небес, ждут от недр, ждут от света, от тьмы, океана, леса, ждут от пророков, друг от друга, от политиков, от газет... Неужто не устали?! Тысячелетиями стоят под высохшим деревом и все равно лелеют надежду на то, что безжизненные ветви вот-вот дадут плоды.
Но почему жду я, я-то чего жду?»
— Ждем, дорогой, скоро отцом стану. Кто бы мог подумать! — услышал Каро за спиной.
— Правда? Рад, рад за тебя, — откликнулся собеседник.
«Ну что ты здесь торчишь, что ты каждое утро пристаешь к этой очереди? Или тебе, дураку, кажется, что в один прекрасный день ты развернешь газету, а там все-все расписано? Идиот!» — обругал себя Каро и резко, словно боясь передумать, вышел из очереди.
В конторе царило суетливое, отдающее людьми, тоскливое тепло. Так, во всяком случае, казалось в первые минуты. Спустя некоторое время начинаешь чувствовать, что здесь не тепло, здесь царит холод — суетливый, отдающий людьми, тоскливый.
Не успел Каро снять пальто, как сослуживец отметил:
— А вот и Каро. Даже газет не купил, хоть и опоздал на целых десять минут.
Холодный, бесстрастный голос — ни удивления, ни иронии, ни намека, ни злобности, никакого чувства вообще, просто констатация факта. Прибудь Каро верхом на коне, тот же лишенный интонации голос зафиксировал бы: «А вот и Каро. Сегодня он прибыл верхом».
Сев за стол, Каро потер ладонями замерзшее лицо, бросил взгляд на бумаги и, пытаясь сосредоточиться, стал листать их. Мысли витали слишком далеко и никак не соглашались собраться, словно взрывом разнесло сознание, осколки которого разлетелись по лабиринту воспоминаний, ассоциаций, забот, и каждый осколок тащил с собой что-нибудь, убежденный в том, что именно его ноша в состоянии распутать клубок. Мозг напрасно наполнялся негодованием, в котором так же трудно было разобраться, как и в лежащих на столе бумагах, нанесенных на них словах и цифрах. Служебная атмосфера не давала сконцентрироваться мыслям, которые, в свою очередь, мешали работе.
Наконец, улучив миг, Каро тихонько выскользнул из комнаты. Стараясь неслышно ступать по скрипучему паркету, он достиг конца коридора и толкнул ту из двух дверей, черное изображение на которой символизировало мужчину. Нужда не подгоняла его и, тем не менее, перед тем, как устроиться на унитазе, Каро спустил мгновенно сморщившиеся под костлявыми коленями брюки, и кончик потрескавшегося кожаного ремня заскреб по мокрому, в желтых бликах полу.
![Анатолий Шалин - Бунт марионеток [Сборник]](/uploads/posts/books/146701/146701.jpg)