Анатолий Иванов - Нужный Урванцев
Она запахнула на груди телогрейку и выступила с тазиком из избы, оставив взамен себя белый бугор морозного пара.
«Пойти побриться», — Урванцев посмотрел в зеркало на свои рыжие, ощетиненные скулы и пасмурно усмехнулся. — Папка-царапка! — Так его называл когда-то маленький веселый сын. Урванцев любил колыхать над зыбкой небритым подбородком, а Ленька, повизгивая от восторга, хватал отца, а потом прятал уколотые пальчики в рот.
«За что я его хотел постегать? — снова задумался Урванцев. — Кажись, матери опять записка от учителки…»
Урванцев смотал, как с клубка, с электробритвы провод, потыкал вилкой в розетку, но не попал и задумался: «Парня зря подыму!» В тулупе, придерживая его за шерсть изнутри, Антон выбрался сквозь двое дверей во двор, нацедил через нос полную грудь веселого мороза.
В первые годы после женитьбы Урванцев любил подолгу стоять во дворе вот так, при месяце. Тогда еще не было кругом этих мелковолнистых шиферных крыш над безглазым амбаром, сараями, над баней по-белому, не было и самих построек, не блестела в вышине свежей медью телеантенна. Ничем не загроможденное небо Урванцев сравнивал тогда с неприбранной площадкой зернотока, и появлялось желание смести звезды, как рассыпанную пшеницу, в общую кучу. Иногда с ним стояла Маруся. Светясь глазами, они рассуждали о том времени, когда Ленька встанет на ноги, а отец заведет для него голубей…
Открылась дверь хлева, окантованная толстой бахромой инея, и с полным ведром молока показалась переломленная в пояснице Маруся.
— Вроде как у нас сегодня воскресенье? — угодливо выхватывая у жены ведро, поинтересовался Урванцев. — Может, в Свердловск Леньку свозить? Давно парень просится…
— Заждались вас там, — с трудом выпрямилась жена. — Пьяницу да двоешника.
— Что ж, — шевельнул языком Антон. — Раз такие мы, дак куда деваться.
С улицы кто-то несмело пошатал калитку, спросил вежливым басом:
— Не спите, хозяева?
— Маруся, это он! — передернулся и замер Урванцев.
— Кто?
— Который с топором…
Жена с сердитым сочувствием посмотрела на широкоглазое от страха лицо Антона:
— С ума начал сходить, мужик. Это же Ваня Мохнаткин…
— Верно, что Иван, — с облегчением хватаясь за карман с сигаретами, согласился Урванцев: — Он, знать-то, и приснился.
— А я на конюховку побежал, — войдя на шажок в ограду, сообщил гость — головастый, несуетливый колхозник в ватных брюках. — Думал, пока спишь, за сеном сползать. А ты уж на ногах. Тогда, может, сейчас и пойдем? — он, оглянувшись на уходящую в избу Марусю, понизил голос. — Здоровье поправишь. Я вчера успел запастись…
Урванцев растерянно моргал ресницами: на что понадобился он Мохнаткину.
— У тебя полуторник? — начал, наконец, догадываться он.
— Ну да, Мартик. Ты ведь вчера смотрел.
Урванцев с досадой сплюнул горькую от табака слюну. Действительно, он вчера заглядывал к Ивану в пригон и, кажется, обещал… Установленный за ночь порядок в мыслях нарушился: как теперь отвильнешь? Да и захотелось посидеть со стаканом. За неторопливой, толковой беседой может выпрямится душа…
— Вообще-то надо с этим делом останавливаться, — сомневался и медлил он, уже готовый уступить. — А сам-то не справишься?
— Сам? — сконфузился Мохнаткин. — Откуда! Я ножика-то сроду в руках не держал, не способный. Сердце, понимаешь…
Под кожей на губе Урванцева вдруг затормошился нерв.
— Сердце! — закричал он хрипло и зло. — А у меня, значит, мерзлая картофелина?! На мясо-то все падки, а в крови Урванцев булькайся… Хватит!
— Раз так, извини! — обиженно оттопырил нижнюю губу Мохнаткин. — Я ведь вчера тебя за язык не дергал… Счастливо оставаться. — Он воткнул кулаки в карманы и пошел, горбясь. А Урванцев глядел вслед и думал:
«На закуску, наверно бы, рыжики выставили. Теща у него каждый год помногу солит…»
Вернулся он в дом сердитый, мелко вздрагивающий от холода, и, стараясь не думать о пропавшей возможности опохмелиться, долго пил голый кипяток.
«Хитро придумано! — бросал он едкие взгляды в окно. — Я, дескать, нож в руках не держивал, значит, как юный пионер свят…»
Проснулся сын — длинный, худой подросток, — прошел мимо Урванцева с отрешенным лицом и стал щелкать белыми клавишами радиоприемника.
«А сны Ваньке, пожалуй, веселые снятся. Надо бы спросить», — с унылой завистью подытожил Урванцев и позвал непривычно добрым голосом сына:
— Леня, в Свердловск поедешь со мной?
— Зачем? — тот, осоловелый со сна, неохотно покосился через плечо.
— В зоопарк сходим, — неуверенно ответил Урванцев. — Так пошастаем… Лампы какие-то тебе надобились.
— Хватился, — вмешалась жена. — Этих ламп-то он прошлой осенью добивался. Я тот приемник давно парунье под гнездо приспособила.
— Говорят, там на маленьких лошадях ребят катают, — хмурясь, продолжал Урванцев. — Поедешь?
— В одной тележке с ушатиками? — усмехнулся Ленька. — Мы с парнями в Заячью согру собрались. Белкин сказал, что стрельнуть даст.
— Егерь-то вам стрельнет! — затолкав чугунок в огненный зев русской печки, выкрикнула из кухни Маруся. — Оштрафует дак…
— Побьете друг друга, — вставил Урванцев и потянулся за чайником.
— Не бойся! — одной матери откликнулся Ленька. — Егерь-то к теще на похороны уехал.
— А задачи по алгебре решил?
— Вечером решу. Все равно к Саньке за учебником бежать, у меня страница выдрана.
Урванцев, обиженный непочтительным поведением сына, отдернулся от кружки с чаем:
— А зачем рвал?
— По литературе я пару вчера исправил, — Ленька опять мимо отца обратился к матери. — Теперь только тригонометрия… Никак не спрашивают.
— Ну и живите! — с тупым и тоскливым равнодушием Урванцев посмотрел в окно и вдруг оживился: за стеклом кто-то мелькнул, и снова осторожно забрякала калитка.
