Александр Тарнорудер - Продавец красок
Я все еще молчу, я хорошо знаю непостоянство Марципана под его глазурной оболочкой.
— Согласен?
— Согласен… — выдавливаю из себя ответ и все еще не верю своему счастью.
Марципан нажимает кнопку на своем телефоне и нетерпеливо слушает гнусавую мелодию давно надоевшего шлягера.
— Моше, — приказывает он моему офицеру безопасности, — я беру Влади к себе. Приведи завтра с утра кого-нибудь другого.
— Яков, ты что, с ума сошел!? Кого я тебе достану за один день? Вот прямо завтра утром? Ну дай хоть до конца недели, у меня и так проблемы.
— Да не интер-ресуют меня твои пр-роблемы! — рычит Марципан и демонстративно отключается.
— Иди, поработай еще день на этого бандита, — кивает он мне, — а в обед зайди к Вики — она тебя оформит. Испытательный срок — три месяца, не потянешь — сам виноват. Шмулик тебя натаскает, не хуже него будешь. Иди…
Марципан делает хорошо известный жест рукой, выдворяя меня из кабинета. Но мне не до обид, ведь он взял меня к себе на работу. Несмотря на холод, по позвоночнику течет струйка пота. Я медленно спускаюсь в зал и бреду в туалет плеснуть себе на лицо воды. Тепловатая вода не освежает. Из зазеркалья на меня смотрит потная и красная рожа с кривой усмешкой и всклокоченной шевелюрой. Волосы пепельные, глаза слегка монголоидные, но добрые (Ильич все же), щеки едва заметно обвисли, лишь подбородок остается волевым. Раз за разом набираю полные ладони воды и брызгаюсь во все стороны, как отряхивающийся спаниель.
Казенная белая рубашка вся в мокрых пятнах. Ничего, думаю, просохнет на жаре минут за десять. Теперь надо стереть с лица эту проклятую ухмылку и спокойно сообщить новость «ребятам». На посту меня встречает полный состав нашего охранного батальона — Боря и Витя.
— Задал тебе жару Марципан? — участливо спрашивает Борис, оглядывая мокрую рубашку.
Я собираюсь с духом и выпаливаю:
— Он берет меня в штат.
На лицах моих приятелей читается недоумение и зависть.
— Кем?
— На краску, вместо Шмулика.
— Поздравляю! — Виктор протягивает мне руку. Он явно радуется, если не за мою удачу, то освободившемуся месту на внутреннем контуре обороны. Виктор лелеет надежду перебраться со въезда на стоянку ко входу в наш ангар.
Борис откровенно завидует, считая, что по праву «деда» место должно принадлежать ему. Непонятным образом новость разлетается по залу, подходят с поздравлениями мои новые сослуживцы. Ко мне хорошо относятся, особенно женщины, из-за расписания автобуса я прихожу до открытия и никогда не отказываюсь помочь передвинуть коробки или что-нибудь перетащить. Рот у меня до ушей, я стою у входа в Хоум Центер с магнитометром, как Статуя Свободы с факелом. Редкие покупатели улыбаются, здороваются со мной, как со старым знакомым, и без напоминаний протягивают сумки и рюкзаки для проверки. После года, проведенного у входа в хозмаг, я, как бабка на лавке, могу всласть посудачить обо всех.
Как, спросите, мне это удается? Да очень просто. Я-таки имею, как говорят в Одессе, замечательный вид на стоянку. А по поведению граждан уездного города N на стоянке я многое могу о них рассказать. Места всегда хватает на всех — еще не было случая, чтобы огромное пространство было забито под завязку. Большинство сразу отправляется на гарантированно свободные места, но некоторые просто обязаны досконально проверить ближние ряды. Но есть и такие, что долго ждут, чтобы освободилось место прямо у входа — они считают ниже своего достоинства пройти лишние метров сто — лучше прождать полчаса. Кто-то всегда стремится идти впереди… кто-то придерживает дверь для своей спутницы… кто-то возвращается к машине от самого входа, чтобы еще раз дернуть ручку запертой двери… кто-то бросается за первой же тележкой, несмотря на то, что тележек тоже всегда хватает на всех…
Но интереснее всего поведение обладателя места. Пробовали засечь время, которое требуется, чтобы покинуть стоянку у магазина с момента открытия двери машины? Я-то пробовал — в среднем секунд тридцать: двигатель завести, ремень пристегнуть, но если в это время кто-то другой ждет, пока освободится место, то, представьте себе, товарищ будет копаться побольше минуты! Он сполна насладится самим фактом, что кто-то ждет его монаршего волеизъявления это место покинуть, и совсем не торопится.
В обед я проглатываю дежурную питу, даже не заметив, что в нее запихнула моя жена Инна, и бегу к Вики оформляться. Она терпеливо объясняет, что и где писать. Завидев мою докторскую степень, она недоверчиво спрашивает:
— Диплом небось купил?
— Зачем купил? Подарили! — отвечаю я переводом на иврит старого мохнатого анекдота, стараясь оставаться серьезным как можно дольше.
Это всегда хорошо действует — первые секунды человек в шутку не врубается, но потом начинает понимать, что его разыграли, и недоверчиво улыбаться. Реакция Вики так и остается при ней, потому что в этот момент моя рация оживает: Виктор сообщает со стоянки о приезде Моше.
— Потом-потом, — машу я Вики рукой.
Я вылетаю из подсобки и несусь во весь опор на пост. Еще не хватало, чтобы Моше меня там не обнаружил — вполне может не заплатить мне за сегодняшний день. Спасибо Вите, успеваю вовремя. Как и ожидалось, начальник наш находится в весьма разъяренном виде.
— Пойдем поговорим, — кивает он мне в сторону стоянки.
Мы садимся в его машину, стоящую у входа на месте для инвалидов.
— Твою! Душу! Мать!! — произносит Моше на чистом русском языке без акцента и с падежами.
Я раскрываю рот: оказывается, этот тип понимает по-русски. Продолжение, однако же, следует на арабском, где к маме по традиции присоединяются сестры, которых у меня никогда не было. Затем Моше переходит на родной иврит, поминая всех чертей. До меня, наконец, доходит, что он виртуозно владеет только одной ключевой фразой про душу-мать.
— Ты не знаешь Марципана! — вопит Моше и бьет зачем-то руль. — Это такая сволочь! Он эксплуатирует своих работников! Он за всеми следит и записывает, только чтобы лишнего шекеля не дать.
Ого, думаю, а ты, ягненок беленький, никого не эксплуатируешь? Держишь всех по две смены, платишь минимальную зарплату без надбавки за дополнительные часы, пенсии и в помине нет, и еще считаешь себя благодетелем. И в бухгалтерии каждый раз найдут, что вычесть по мелочи.
— Он к девкам пристает, он сексуальный маньяк! Ты его совсем не знаешь, а я знаю, ты от него взвоешь через месяц, а у нас тебе хорошо, у тебя перспективы.
— И какие, — интересуюсь, — перспективы? — Я вижу, что Моше слегка занесло, но он, нисколько не смущаясь, продолжает гнуть свое.
— Я всегда к вам хорошо относился (он сделал едва заметную паузу перед «вам»). Неблагодарные вы все! Обратно проситься придешь, а не возьмем. Мы добро помним, но и предательства не забываем.
Мне становится весело — точь-в-точь реакция моего бывшего завотделом на отъезд в Израиль.
— И кого же я предал?
— Ты по договору две недели должен отработать, да Марциано за тебя так просил, только что в ногах не валялся, это я для него одолжение делаю, а не тебе. Ты это понимаешь?
— Угу, — я вспоминаю рык Марципана и прилагаю все усилия, чтобы не расхохотаться. Договора никакого у меня нет — лишь листок учета кадров да разрешение на оружие.
— Пристегнись! — командует Моше, — поедем!
— Куда?
— Совсем тупой? Оружие надо сдать лично! Не понимаешь?
Моше хамит, но я стараюсь не обращать внимания. Он рвет с места с визгом резины и вылетает со стоянки под клацанье заградительных шипов. Всю оставшуюся дорогу Моше, выпустив пар, молчит, а я счастлив, что расстанусь, наконец, со своей видавшей виды весьма поцарапанной пушкой. Не люблю оружия. Правда, из пистолета я стреляю на удивление хорошо. Еще в институте я выбил двадцать шесть из тридцати, в первый раз взяв в руки Макарова: две десятки и шестерка. Майор Пащенко не поверил и выдал мне еще три патрона сверх нормы. Результат был чуть хуже — десять-восемь-семь, но все равно я был на втором месте после стрелка-разрядника с его двадцатью девятью.
В характеристике с военной кафедры мне написали так: «Характер замкнутый, малообщительный.» (Так и хочется сказать: нордический стойкий). Ну как же, надо же держать рот на замке, а то тов. Брежнев коллекционировал на Колыме анекдоты про себя любимого. Но поскольку я настрелял двадцать шесть, то даже на военной кафедре скрепя сердце подписались: «Из личного оружия стреляет отлично». В израильском тире, где очков не начисляют, а главное кучно попасть в поясную мишень, меня тоже похвалили — попадаю.
Пока едем, вспоминаю почему-то этого Пащенку — украинского детину под два метра ростом с круглой и красной от пьянства рожей, ходячий анекдот про майора с военной кафедры. А сейчас мне приходят на память два эпизода с Пащенкой. Мы первый год «на военке» и нас постоянно дрючат шагистикой. Сильно воняя утренним перегаром, майор личным примером показывает нам, как надо тянуть носок — он, стоя на левой ноге, под углом сорок пять градусов тянет правую. Застыв, как статуя майора, тянет уже минут пять, так что смолкают в рядах смехуечки, и все группы, пардон, взводы, затаив дыхание смотрят, когда же дрогнет в оттянутом носке майорская нога. Пащенко простоял целых одиннадцать минут до звонка.
