Наталья Арбузова - Продолжение следует
Я: Надя, мне тебя обманывать нет смысла. Это повод для твоего присутствия в богемной среде, а не путь к признанью потомками. Сейчас столько всего пишется, столько всего крутится, что и более талантливое затеряется. Интернет всё придавил. Прогресс информатики спровоцировал сход информационной лавины. Мы погребены.
НАДЯ: Значит, я не очень?
Я: Ты не очень. Этих «очень» очень мало.
НАДЯ: То-то и оно.
Я: Но будь ты даже очень – не факт, что ты прорвешься. Стоят мощные заслоны. Уже прорвавшиеся спихивают по-черному. На раскрутку нужны деньги. В писательской среде пышным цветом цветет сталинизм. Когда их кормили с руки, им жилось совсем неплохо: у чиновников союзписа – личные секретари, и у всех – литфонд с постоянными выплатами. Теперь выезжаем на подвижничестве. Спасибо, в застенок не волокут. И снова неясно, ради чего подвизаемся: чтоб найти друзей или чтоб внести вклад в великую русскую литературу. Скорей первое. А насчет второго, верней всего – вклад был бы невелик, и в любом случае он не состоится. Всё тонет в графомании.
НАДЯ: Ну, утешили.
4. У Георгия-победоносца
Сидит – сильный, мосластый, вблизи страшноватый, в одних тренировках, истертых на велосипеде. С велосипеда не слезает, вечно ерзает на нем своим неублаготворенным телом. Сказал бы прямо, что у него за болезнь – Надя через интернет нашла бы ему женщину с тем же диагнозом. Гепатит на гепатит. Герпес на герпес. Уселся смотреть футбол, прикрыв жилистыми руками зияющие на коленях дыры. Надя замочила в ванне всю его домашнюю одежду, сейчас режет капусту здесь же, на обеденном столе. Время от времени Георгий тычет в телевизор: нет, ты посмотри! Надя мычит, не подымая головы от деревянной дощечки, благо он сидит к ней спиной. У Георгия в шкафу классные прикиды от прошлых лет, а расхожие шмотки все расползаются. Он из той эпохи. Если допустит на мгновенье, что прошлое не право – тут же упадет замертво. По крайней мере, Надя так считает и безропотно выслушивает каждый день, какой был Ленин умница. Про себя же думает: Георгин! ты что, политкаторжанин? страдал за правду? молчи уж… сладкая жизнь у тебя была. Попробуй, олдмен, понять: все твои загранки, дубленки, видеомагнитофоны вперемежку с заседаниями, умолчаниями, единогласными голосованиями - сплошная мерзость. Кончен бал, потухли свечи. Что с возу упало, то пропало. Умей признать пораженье. Где наша не пропадала, а только наша была… татата татата татата, а только ваша взяла. Хотя бы так. Идеологические подпорки всё еще выдерживают твой атлетический вес. Выбить их – рухнешь. Не бойся, не стану. Надя усмехается в зеркало. Но в зеркале видит не себя. Молодую светловолосую коротко стриженную женщину с заносчиво поднятой головой. Элита брежневских времен. Остальные быдло, совки. Мы выездные, у нас всё фирма. А, это портрет отражается. Георгин когда-то писал. Надо же, партчиновник, пишущий маслом. Привозящий из-за бугра книги по искусству. Надя безо всяких церемоний переворачивает прислоненный к стенке портрет. Но отраженье остается – шевелится, движется, живет. Надя всегда видит немного больше, чем другие. Живет – и пусть живет. Надя показывает зеркалу язык и, не дождавшись ответной реакции, опускает голову. Яростно режет капусту. Портреты и зеркала наделены особой магией. Недаром мусульмане не любят даже фотографий. Смотреть себе же в лицо – неужто не страшно? Георгий окликает Надю через плечо: Женя! Почувствовал. Третье имя. Не много ли? Но он уж повернулся, как волк, всем туловищем. Прости, задремал.
Прошлое ходит рядом. В этом доме – особенно. Отраженье в зеркале моложе Нади. И красивей. И самоуверенней. Ты даже Георгину не нужна, неухоженная дворняжка. Человек всегда хочет больше того, на что имеет право. Не будь этой загвоздки, давно бы люди переженились. Все хотят улучшить породу за счет партнера. Чем слабее особь, тем уже у нее коридор, тем к меньшему числу партнеров ее тянет. И человек ищет вовсе несуразного неравенства. Компенсирует чем придется: деньгами, помощью в карьере, угодливостью до полной потери собственного достоинства. Так ему, человеку, и надо. Надя смахивает капусту с дощечки в миску. Рубишь капусту – руби. Настоящую капусту, не доллары. Этот сленг уже ушел. Сленги быстро вянут. Руби, не оглядывайся на призраки. И дерево руби по себе. А свой рост ты разве знаешь? не знаешь. За окном путаница ветвей, в голове путаница мыслей. Пятиэтажки жмутся под крыло давно выросших деревьев-шестидесятников на задворках станции метро «Филевский парк». Совсем рядом шумит хрущевская наземная линия. Воскресный вечер.
5.Отец – пастух своих овец
Всё-таки отец. Надо же, в чувашской деревне назвали Рудольфом. Надя усмехается в книжку своей короткой усмешкой. Подъезжаем, уже Железка. Бывшая Обираловка, именье Вронских по Льву Толстому. Обалденные поляны и опушки – благородство пейзажа. На копейку не довез. Встали и стоим. Что там, Анна Каренина под поезд бросилась? нет, просто зеленого не дают. Рудик-Пудик-воробей. Языкастый черт. В семидесятых какой-то фальшью женился на Галине. Устроился в Москве на стройку, родил Надежду. Я на него и похожа. Не лучший вариант. И тут является с-под города Алатыря его жена с двумя слабенькими ребятенками. Подженился, когда приезжал в отпуск из армии. И нигде это не было записано. И звать Венерой. И такая же некрасивая, как он. У Нади сложилось впечатленье – все чуваши такие. Он тут же признал приоритет Венеры и ушел с ней в рабочее общежитье. В восемьдесят пятом, под занавес, уже с четырьмя детьми получили квартиру в Железке. Фиг бы потом получили. До сих пор за обедом, забывшись, ставят миски на колени. В общежитье у них стола не было, и спали в два этажа. Слава КПСС, поехали! Надя идет со средней платформы по эстакаде в толчее, охваченная холодным ветром. Тянет шею, чтоб лишний раз взглянуть на поляны-опушки. Не видать, спрятались. А обратно поеду в темноте.
Венера, угрюмая и неряшливая, в пятьдесят лет ушла с вредного производства. Детей всех худо-бедно вырастила и распихала, сдает две комнаты из трех. Узбеков что семечек в арбузе. Отца дома нет, где-то шляется. Раз Надя твердо намерена его дождаться, Венера кормит ее (не досыта). Приклеились вдвоем к телевизору, смотрят какую-то муть. Пришел. Надя целует его в пахнущую пивом щетину. К Витьке ходил… завтра к Юрке пойду. Не то пасет, не то доит. Узбеков за стеной слышно, ох как слышно. До чего у Георгина хорошо, среди книг и привидений. Ее, счастливицу, жизнь выдернула из родной среды, точно карту из колоды. Бросила на зеленое сукно: козырная дама! и пошла в игру. И в кого она, думает Рудик. Не в мать, не в отца, а в проезжего молодца. Даром что лицо мое. Гордая какая. Надины гостинцы его не радуют. Ему нужно, чтоб она как все… ну, не знаю… пила бы что ль как люди. Пьет, но по отцовским меркам всего ничего. Куда же ты засобиралась, дочка? в такую рань. – Да мне завтра на работу, папа. Электричка набирает скорость. Глубоко врезаны в лес поляны, их прелесть и в сумраке прелесть. Призрачны, ровно портрет у Георгия в зеркале. Плавный переход к ирреальности. Вот это у меня от отца. Зоркий дикарский глаз, темный шаманский ум. Спасибо, Руди.
6.Звонок оттуда
Надя дала себе обет: приедет, к отцу не заглянет - весь день проведет на полянах в Железке. Приехала. Отошла как можно подальше – электричка мелькнула, мирно стуча. Положила мобильник на пень, сидит на трухлявом бревне. Далеко наверху летит самолет-перехватчик, его будет слышно потом. Сейчас как раз над Надеждой, она задирает голову. Мобильник чревовещает голосом покойного друга Виталия Синяева: Ты звонила? – Нет, я подумала. (Господи, да неужто ноосфера настолько реальна, что самолет военный может ее зацепить? и это покой? не такой представлялась мне смерть. Получается, достают орбитальные станции, спутники. Кругом космический холод, никто не выдаст летной куртки, шлема, унтов. Ишь размечталась о деревянных аэропланах. Лучше б погиб в Чечне, только б не сам себя. Если кто-то не дожил большого отрезка времени, то получаешь его энергетику по неписаному завещанью. Живешь на его паек. Молодеешь… все замечали… Бунин писал. Молчит мобильник. Компьютер бы поправил: могильник. Нет, хватит. Не вышло. Пойду к отцу.)
7.Парень
Его зовут Славка. Байкер, завсегдатай клуба байкеров на Мневниках. Там у порога скульптуры лежащих волков, а внутри, на полу и на потолке – гигантский макет передач и сцеплений. Славка носит зеленую бандану, скрывающую подозрительно поредевшие волосы. На кожаной куртке с полпуда железных цепей, на кожаных штанах с полпуда заклепок. Металлика. Кожаные перчатки без пальцев не снимаются ни при еде, ни при мытье посуды. А так он малый смирный. Если всё это содрать, прикрыть нарколысину кепчонкой – простой советский парень. Надя едет к нему в Подольск последней электричкой 00.42 с Курского. Еле нашла свободное место. Полным-полна коробушка. Сколько их, куда их гонят! молодые мужики, вечерняя смена. Прошел мороженщик, парень лет шестнадцати с подбитым глазом. За ним тетка с пивом в жестянках и чипсами, многих знает по именам – постоянные компашки. Это разве кризис. В девяностом Наде было десять. Они с матерью ехали последней электричкой – одни в вагоне. Надя идет по темной, хоть глаз коли, окраине Подольска. Сова – птица нощная и хищная. Славка тоже полуночник, не спит. Тусклый свет горит на втором этаже дощатого барака. Грохочет Славкин тяжелый рок, но безропотные чурки спят без задних ног от усталости. Надя толкнула незапертую дверь. Славка налил ей в граненый стакан все остатки-сладки, отрезал ломтик сыра. Можно и помолчать, всё ясно: он с нею, она с ним. Славка живет один. Мать его тоже ушла на пенсию с вредного производства, но получить ни рубля не успела – померла. Чик в чик. Поднимите пенсионный возраст – до пенсии не доживем. Так что Надя ездит к нему. Будь у Нади свое жилье, Славка живо дунул бы к ней на мотоцикле. Дунул бы, даже думать нечего. Сегодня Наде нужно поговорить. Не о любви, это такое дело – кто не будет спрашивать, тому и не солгут. Славка, ты Виталика помнишь? – А то! – Вчера мне звонил на мобильник, в Железку. – Ты всё по электричкам, как бомж немытый. – Слав, ты не понял… с того света звонил. – Ну да, я вчера обкурился, так с маршалом Жуковым разговаривал. – Слав, летит сверхзвуковой самолет, и мобильник на пеньке заговорил Виталькиным голосом. – У меня в компьютере пять лет выскакивало: снимок сделан ФЭДом. Записалось, заглючило. А тут бортовые системы сработали на тех же частотах. Я однажды в рентгеновский кабинет зашел с мобильником. Так он у меня потом завопил: четырнадцать-девятнадцать! четырнадцать-девятнадцать! и орал, пока я не отключил. Вообще-то у меня в техникуме, то есть в колледже связи, были сплошные тройки. – Славик, у Георгия в зеркале отражается чужая женщина. Шевелится, движется.- Его проблемы, не наши. И Славка прекращает разговор доступным ему способом.
