Алексей Щербаков - Солнце за нас
Но писанию статей для газет Максим был не обучен. Зато он умел снимать. Вот на это и надо делать упор. Оглядевшись, он увидел небольшое возвышение, с которого это сборище должно отлично просматриваться. Потихоньку парень двинулся в ту сторону. Никто из собравшихся на это внимание не обратил – все ушли очень глубоко в себя.
На пригорке нашелся подарок – плоский валун, на который можно поставить камеру, чтобы снимать с большой выдержкой. Штатива-то Максим в поездку не захватил. Устанавливая аппарат, парень обратил внимание – камень какой-то уж очень плоский. К нему явно тоже кто-то когда-то руки приложил…
С пригорка было видно, что кроме движка, на краю поляны имеются ещё какие-то агрегаты, возле который копошились трое парней. Был заметен и светившийся в белой ночи экран ноутбука. И что это за технизированная секта? Впрочем, в это безумное время всё возможно. Главное – больше шансов, что напечатают.
Максим успел сделать пару снимков, когда парень в центре нарушил молчание.
– И вот теперь свершится!
Люди возле аппаратуры зашевелились. Пару минут ничего не происходило. А потом… Пейзаж подернулся серым туманом, толпящиеся люди стали в нём вроде как растворятся. А камень вдруг засветился фиолетовым цветом… И всё.
– Мсье! Вы очнулись?
Максим продрал глаза и понял, что он лежит на какой-то койке…
Кто, где когда?
Итак, он куда-то попал. Скорее всего, во Францию. И явно не в своё время. Конечно, во Франции не все живут в шоколаде, но обстановка была уж слишком убогой. Как это называется-то? Попаданец, что ли? Максим имел представление о литературе, описывающей такие случаи, но её не любил. Всё-таки он был социологом – и с его точки зрения сюжеты являлись собачьим бредом. К тому же, герои этих произведений обязательно начинали строить Великую империю. Это ему не нравилось. Да, интересно делать такое, когда сидишь за монитором и играешь, допустим, в «Цивилизацию» – нажатием мышки посылаешь юнитов всех завоевывать. А вот самому стать таким юнитом, которого кто-то куда-то посылает? Максим себя называл честным эгоистом. Он никогда не «кидал» друзей и не делал других подлостей. Но полагал – каждый преследует прежде всего личные интересы. Если наши интересы совпадают – прекрасно. Если нет – извините… Вон та же Ольга. В группе поговаривали, что он спит с ней потому из-за выгоды. Хотя она девица она красивая. Ну, да, ему это выгодно. А ей нравится. Так какие проблемы?
А интересы у Максима были простые – жить себе нормально. В олигархи он не стремился, но и нищим быть не хотел. А что мир вокруг, мягко говоря, дерьмоватый – так что делать? Многие его пытались менять. Ни хрена хорошего не вышло.
Но вот теперь он угодил в… Всё-таки, где он и когда? И тут вдруг ответ пришел. Всплыл откуда-то из памяти. Сегодня было 12 сентября 1922 года. И находился он в славном городе Париже. А что самое веселое – зовут его не Максим Кондратьев, а Петр Александрович Холмогоров.
Так, про подобные штуки Максим слыхал. Сам не читал, но ребята из группы обсуждали. Кстати, последними словами критикуя автора. Типа ни фига он бы не смог закосить под местного. А вот Максиму придется.
Итак, значит, теперь он не попаданец, а вселенец. Довольно быстро освоился с чужой памятью. Чем-то это напоминало работу с компом. То есть, нужная инофа всплывала по мере надобности. Правда, не только инфа, но и эмоции. Может, если потренироваться – получится при необходимости «выпускать» ту личность с случае необходимости?
Но пока он валяется в больнице, есть время разобраться. Итак, Петру сейчас восемнадцать лет. Он русский, из эмигрантов. Дворянин. Папа, Александр Николаевич, был коллежским советником. Для Максима это ровным счетом ничего не говорило, но вот Петр явно был воспитан в чинопочитании. Оказалось – это чин VI класса, равный полковнику. Ого, круто. Мама, как принято, не работала. Братьев и сестер не имелось.
Трудился папаша в Министерстве просвещения. А Петр учился не где-нибудь, а в дворянской гимназии на Кабинетской улице. Максим много шатался по Питеру с фотоаппаратом, так что хорошо знал город, получше, чем многие местные. Так что, порывшись в памяти Петра, он понял – учебное заведение находилась на углу Социалистической и Правды. Жили они недалеко – на Загородном проспекте.
Папаша был либералом, память хозяина тела подсказывала, что Александр Николаевич после чтения газет постоянно ругал царя, царицу и правительство. Зато хвалил Гучкова и Родзянко. Максим не слишком хорошо знал историю, для него эти имена ничего не значили. Для Пети, впрочем, тоже.
Так что Февральскую революцию папаша принял, в общем и целом, положительно. А вот мир с немцами ему почему-то не нравился.
Оба на! Какой мир? Максим всё-таки учился в питерском Универе. Так что если подробностей истории он и не знал, то основную канву событий помнил. Брестский мир был заключен в 1918 году, а тут война для России прекратилась в августе семнадцатого! Да, а где Керенский?
Получается – Максим вдобавок ко всему угодил не прошлое, а в какой-то параллельный мир. Час от часу не легче. Но что дальше-то?
А вот большевики-то пришли. Вот сволочи. Всюду пролезли. Большевиков Максим не любил, их идеи по строительству светлого будущего были ему глубоко чужды. Впрочем, особой враждебности к ним тоже не испытывал. Были и были. Но, пожалуй, и к лучшему, что он сейчас в Париже, а не в Петрограде.
После переворота жизнь пошла невеселая. С работы папу турнули, он правда устроился в какой-то «Пролеткульт». Петя не знал, что это такое – но помнил: возвращаясь со службы, папа кипел как чайник проклиная «хамскую власть». В начале восемнадцатого мама умерла от «испанки».
Кроме этого печального события, имелись и другие. В восемнадцатом учеников гимназии разогнали по другим школам. Понятно – «дворянское гнездо» большевикам было совсем ни к чему. Петра и ещё нескольких ребят с какого-то перепуга пихнули в бывшее реальное училище*.
(* Большевики в это время проводили целенаправленную политику по стиранию разницы между различными учебными заведениями.)
Гимназисты и реалисты друг друга сильно не любили. Первые, особенно ученики дворянских гимназий, считали реалистов «черной костью». Вторые называли дворянчиков «барами"*.
(* Одна из причин противостояния в том, что гимназисты имели право поступать без экзаменов в Университет. Реалисты такого права не имели.)
Травить их, правда, не стали. Когда новенькие появились в классе, местный лидер презрительно сказал:
– Не трогайте их. Пусть они сами поймут, кто они такие.
Петя это понял очень быстро – на первом же уроке математики. В памяти всплыло ощущение полного бессилия. Уровень преподавания математики у реалистов был неизмеримо выше! Физики тоже. Позже, разобравшись в памяти Петра, Максим понял, что успехи в учебе значили в то время очень много для статуса человека в классе. Причем, реалисты уважали именно успехи в точных науках. Конечно, имелись двоечники-второгодники, которые самоутверждались иным образом. Но быть уважаемым «хулиганом Вовочкой» – для этого нужно иметь особую психологию и хорошие кулаки.
Петр оказался чмошником. У него имелось два пути – либо налечь на учебу, либо пытаться пробиться в авторитетные хулиганы. А он просто на всё забил, оставшись изгоем.
А в девятнадцатом Великая война закончилась – и появилась возможность уехать. Максим почувствовал: что-то тут неправильно. А! Гражданская война! Имя Деникина Петр просто не знал. Про Колчака слышал, что красные его с песнями гоняли по Сибири. А ведь в его мире Деникин чуть Москву не взял. Конечно, может, интернетные любители белогвардейцев и преувеличивали их крутизну. Могли привирать и большевистские газеты этого мира, преуменьшая неудачи. Но Максим помнил: в его истории белые уж точно дошли до середины России. Как социолог, написавший к тому же курсовую на тему распространения слухов, он понимал – замолчать такое просто невозможно. А, у красных, вроде, проводилась кампания: «Все на борьбу с Деникиным!». И в школе ведь наверняка вели какую-нибудь пропаганда. Про идеократическое общество Максим учил и сдавал…
Получается – большевики в этом мире легко всех раскатали? Да, они ехали в эмиграцию через Финляндскую социалистическую республику! Кажется, с независимостью у финнов вышел облом.
А дальше что? В Париже папа устроился в какое-то эмигрантское издательство. Поучал он там гроши. А Петр… Он проявил себя во всей красе. Учился в каком-то эмигрантском учебном заведении под громким названием «университет». Причем обратившись к этой теме, Максим ощутил в памяти Петра одну только скуку. То есть, парень просто делал вид, что учится, потому что иначе бы пришлось идти работать. А делать он ничего не умел. Так что пришлось бы стать местным «таджиком» – подметать улицы или пахать на стройке. Кстати, относились французы к русским эмигрантам примерно так же, как у Питере – к таджикам. Даже «скинихеды» имелись. Только тут это была «золотая молодежь» с националистическими прибабахами. Русских они считали предателями, из-за которых, дескать, не победили в войне. Хотя сами, суки, на фронте не были. Петру пару раз били морду – говорил-то он с сильным акцентом.
