Сухбат Афлатуни - День сомнения
— А ты знаешь, главное, кажется, я не вспомнила: этот, в трубке, засмеялся, что все сегодня решится и что у меня один день срока…
— Срока на что?
— Просто срока… на что? Надо было доспросить… или это тоже приснилось? Так в ушах это утром звучало, что я прямо к тебе — всего один день!
И Аллунчик сквозь слезы прицелилась к щеке Триярского и уронила на нее несколько поцелуев, которые принято называть «дружескими, но со смыслом».
Триярский мягко отстранился и удивил ее второй раз:
— Мне понадобятся сегодня деньги… Даже не мне, а помощнику.
Аллунчик задохнулась… Хотя, он, конечно, прав — деньги. Но сколько? У нее с собой (назвала сумму).
— Этого мало, — Триярский пересчитал аванс и отправил во внутренний карман куртки.
— Остальное — дома… ты же придешь осматривать? Я буду ждать.
Да, они придут. Они? Он и помощник. Есть еще вопросы?
Вышли во двор. Черные, запутавшиеся в собственных ветвях, старые вишни; дождь.
— Есть вопрос, — зябко сказала Аллунчик, примкнув под зонт Триярского, — тебе мои поцелуи показались… неприятными, да?
Триярский взял ее маленькую, измученную маникюром ладонь. Она отняла ладонь и посмотрела, словно еще раз мысленно повторив вопрос.
— Аллунчик… Вчера или сегодня должна начаться ураза. Может, уже началась. Только из-за этого дождя не видно — новая луна или нет. Ласки не дозволяются… Да, я держу уразу, — ответил он на недоуменный взгляд Аллунчика. — Твой Якуб же тоже мусульманин?
— Нет, зороастриец, — задумалась Аллунчик. — Уже два года как. А все-таки странно видеть тебя мусульманином. А почему: новая луна?
— Надо обязательно увидеть новую луну, — отрезал Триярский.
Час третий. КТО ЕСТЬ КТО
Задав корма черепахам, Руслан Триярский начал возиться с телефоном. Выдавил из него, гордо молчавшего, гудок; стал набирать откровенно недозвонный номер. Впрочем, человек, номер которого он набирал, наверняка объявится сам и без вызова.
Итак, в запасе один день. Триярский вытянул с полки тяжелую книгу.
«КТО ЕСТЬ КТО В ДУРКЕНТЕ», издана год назад для подношения потенциальным инвесторам, очутившимся в этом маленьком азиатском городке.
Издателем ее и продюсером значился тот самый Якуб Исфандиер-охлы Мардоний (бывший комсомольский вожак Яшка Мардонов), по поводу которого Аллунчик и прикатила сегодня в слезах.
Дождь пошел тише. Издали, как сквозь подушку, долетал шум Завода.
Книга была оформлена ярко, по-юбилейному. Первым делом шел портрет Областного Правителя, прозванного Серым Дурбеком. Серый правил Дуркентом после Белого и Черного Дурбеков.
Могла ли между ним и Якубом пробежать кошка? Да, Серый Дурбек умел натягивать на своих оппонентов шапки-невидимки… Правда, в последние годы, когда его власть, как опалубка, схватилась и затвердела, люди почти перестали исчезать. Но, разбогатев, Якуб захотел еще считаться либералом, пить кофе с НПОшниками и издавать Акчуру…
Кто знает.
Триярский перелистнул страницу с портретом и шедшее за ним обращение к народам планеты, переведенное на рабочие языки ООН, латынь, санскрит и авестийский.
Собрался перелистывать и вводную статью об истории Дуркента и Дуркентской Автономной Области… что-то в статье задержало его внимание.
…расположен в «живописной долине в отрогах Памира», чьи «недра содержат больше химических элементов, чем вся таблица Менделеева».
Но главное — гелиотид.
Гелиотид, напоминавший жемчуг, добывали в Дуркенте с «седой древности» (пахло, как минимум, неолитом). Вся история Дуркента кружилась вокруг гелиотида; ради него закипали войны, погромы, скликались инвесторы. Само имя Дуркент — «жемчужный город» в переводе — родилось в те ветхие времена, когда гелиотид считался сортом жемчуга. (В тридцатые годы Дуркент хотели переименовать в Кагановичкент, но передумали). Да, в прежние эпохи гелиотид ценился не намного ниже жемчуга. А в последнее столетие, когда ювелирные рынки засыпал дождь культивированного жемчуга, гелиотид, месторождения которого находились только в Дуркенте, подорожал фантастически.
Гелиотид и был главным персонажем фолианта, Первоединым, из которого проистекали все эти краткие биографии, контактные адреса и фотографии офисов с восковыми улыбками секретарш.
Что говорить, если сам Триярский после ухода из прокуратуры вынырнул юрисконсультом в одной из дочерних фирм, опоясавших Завод наподобие ожерелья.
Под гелиотидовой звездой родилось и выросло состояние Якуба Мардонова, начинавшего в середине 80-х на Заводе в уютной должности секретаря комсомольской ячейки… Одно время его считали сторонником Белого Дурбека и даже дарителем знаменитых ботинок. Однако, когда Якуб влетел в город вместе с Черным Дурбеком и его ватагой, такие предположения отвалились сами собой. Но, опять-таки, въехать — въехал, но дальше поехал своей дорогой; в охоте на горбунов и в других реформах Черного Дурбека не засветился. Когда же на городском рынке, в самом осклизлом его закуте, хромой дервиш впервые в городе прошептал имя Серого Дурбека…
Кстати, в историческом очерке по разумным причинам утаивалось, что все правители города, начиная с четырнадцатого века, были тюрками и носили имя «Дурбек», «Жемчужный князь». И что рано или поздно их жизнь обрывалась насильственным образом — если Дурбеки не отлипали от власти добровольно.
Триярский внимательно перечитал раздел о подземных пустотах, проточенных столетиями аномалии гелиотида; пустоты эти охотно обживали пастыри всевозможных вероучений, которых вместе с чумой, специями и крепкими славянскими рабами заносило в Дуркент караванами.
Перечитал и часть, касавшуюся мавзолея Малик-Хана. Даже отчеркнул карандашом предание, что этот Малик-Хан — один из трех святых ханов, пришедших на туй к юному пророку Исе, — то есть Мельхиор, как утверждалось.
Триярский срисовал план мавзолея, сложил листок и отправил его в тот же внутренний карман, где ожидали своего часа полученные от Аллунчика деньги.
Первой, несмотря на некоторую алфавитную натяжку, шла обильная статья под названием «Областной Правитель».
…Родился в семье простого дехканина, имеющего, естественно, княжескую родословную. Сразу же начал трудовую деятельность.
Ее, кстати, по тем временам можно было счесть нетрудовой: помогал папе-дехканину в подпольном цехе по обработке неучтенного гелиотида… «самоотверженно способствуя сохранению древних секретов отделки этого драгоценного камня».
Способствовать пришлось недолго — в один «черный-черный день» явились враги древних секретов и изрядно попортили предприимчивому дехканину его княжескую кровь. А Серого Дурбека отправили в школу тосковать по прерванной трудовой деятельности.
Однако уже вскоре пионер Дурбек в свободное от гранита науки время торговал пирожками.
…Триярский сам не заметил, как вошел в какую-то полудрему и читал ненужное — видимо, сказывался пропущенный кофе. Или выпить? — ведь новолуния он не видел, и …
Соблазны прервал телефон.
— Алло, Учитель, как здоровье? Черепашки? Давно не имел возможности вас увидеть.
— Ты еще жив, оболтус? — улыбнулся Триярский.
— Жив, жив! Хотя уже два часа умираю от голода.
— Ты еще спал полчаса назад.
— Учитель, я что — не имею право умирать от голода прямо во сне?
— Приезжай. Дело одно наклюнулось.
— Урра!
Триярский даже вздрогнул от такой струи восторга.
У Эля было чудовищное наитие на деньги. Он воскресал каждый раз, когда карман Триярского начинал оттопыриваться от каких-нибудь торопливых милостей Гермеса, и не исчезал, пока это карманное вздутие не разглаживалась. При всем при этом он продолжал искренне почитать Триярского, а тот, замкнувшийся в своих черепахах, порой нуждался в таком легком и услужливом компаньоне, как Эль.
Кстати, про Эля даже была статья в «Кто есть Кто». Юное дарование попало на скрижали Областной книги рекордов, накачавшись каким-то страшным количеством колы… Триярский вернулся к книге.
Собственно, читать биографию Серого Дурбека изначально не имело смысла — ее не было. То есть она была, но только — у других, включая княжескую кровь, черный день и пирожки. Это был такой способ разделаться с политическим недругами — присвоить себе какой-нибудь приглянувшийся ломтик их жизни.
То, чем действительно был и что делал Областной Правитель до крушения Черного Дурбека, не знал никто. Возможно, даже он сам это плохо помнил.
Говорили только, что в самый апофеоз Черного Дурбека, ветреным майским рассветом у здания Дурсовета остановился ГАЗик с московскими номерами. Из него вышли несколько застенчивых ребят в форме американских ВВС и один штатский в наручниках и с виду накуренный. О чем-то весело переговариваясь на неопознанном наречии, джигиты вошли в здание, затолкнув туда и штатского; никто их не остановил, даже уборщица, а один из охраны даже поделился огоньком. Через четыре минуты Черный Дурбек уже подписывал заявление об отставке, причем рука у него тряслась и буквы выплясывали что-то неприличное. Еще через пару минут, зажав в кургузой ладони несколько крупных гелиотидов, Черный Дурбек вылетал из окна седьмого этажа, и брусчатка центральной площади неслась на него, как нетерпеливая возлюбленная.
