Рэй Брэдбери - Последний цирк
— Эй, ты чего, Дуг?
— Ничего.
Я встряхнулся. Обвел глазами крашеные распорки шатра, канаты, слепящие гирлянды. Оглядел набеленных клоунов и выдавил смешок:
— Вон там, Крас, до чего потешный толстяк!
Оркестр наяривал «Сивую кобылу».
— Кажись, все, — выдохнул Красный Язык.
Мы не спешили вставать со своих мест, а сотни и сотни довольных зрителей уже толкались в проходах, смеясь и болтая. В шатре висел густой табачный дым; духовые инструменты сиротливо свернулись калачиком на деревянном барьере, из-за которого только что обрушивались громоподобные волны музыки.
Нам не хотелось верить, что представление окончено, потому мы и приросли к месту.
— Ладно, пошли отсюда, — сказал Крас, но сам не пошевелился.
— Подождем еще, — отозвался я без всякого выражения, глядя в пространство. Мне казалось, деревянные планки у меня под задницей исстрадались за долгие, непостижимые часы музыки и пестроты. Униформисты сновали по залу, ловко разбирая ряды сидений, чтобы подготовить их к вывозу. Брезент уже снимали с крюков. Со всех сторон слышался лязг, звон и треск: это цирк распадался на части.
Шатер опустел.
У выхода мы помедлили; в глаза летела пыль, деревья с шепотом роняли листву. А ветер гнал прочь и отжившие листья, и неугомонных людей. Иллюминация погасла. Мы поднялись на ближайший косогор и оттуда, провожая глазами уплывающие в сумрак синие огни и белесые очертания слонов, стучали зубами от холода и слушали перебранку циркачей под скрежет выдираемых из земли распорок. У нас на глазах шатер испустил последний вздох и тяжело осел на землю.
Через час грунтовая дорога пришла в движение от множества повозок, машин и золоченых клеток. Бледная пустошь обезлюдела. В небе поднималась луна, а роса превращалась в иней. Мы побрели лугом, вдыхая запах опилок.
— Ничего не осталось, — сказал Красный Язык, — одни опилки.
— Вот дырка от шеста, — заметил я. — А вон там еще одна.
— Как будто ничего и не было, — выговорил Крас. — Как будто мы сами это придумали.
Ветер гулял по опустевшему лугу, а мы смотрели, как дрожат голые деревья. Кругом не было ни огонька, ни шороха, даже цирковой запах постепенно улетучился.
— Слышь, — ухмыльнулся Крас, шаркая подошвами, — влетит нам — мало не покажется, если не явимся домой час назад!
Подгоняемые ветром, мы уныло брели вдоль пустынной дороги, засунув руки в карманы. Оставили позади притихший глубокий овраг, прошли окраинными закоулками среди спящих домов, откуда изредка доносились едва различимые звуки радио, услышали последнего сверчка и зацокали каблуками по грубой брусчатке центральных улиц в неверном, тусклом свете фонарей, горевших на каждом углу.
Я разглядывал дома и деревянные заборы, скаты крыш и освещенные окна, разглядывал все деревья, все камни мостовой. Разглядывал то свои башмаки, то Краса, который семенил рядом, клацая зубами. На здании суда, до которого было не менее мили, разглядел башенные часы, воздевшие бледный лик в сторону луны среди нагромождения черных городских построек.
— Пока, Дуг.
Я не ответил. Крас поплелся дальше, петляя между домами, а потом свернул за угол.
Прокравшись наверх, в спальню, я уже через минуту лежал в постели и смотрел в окно.
Наверно, мой брат Скип долго слушал, как я плачу, прежде чем решился положить руку мне на локоть.
— Что случилось, Дуг?
— Да так, — беззвучно всхлипнул я, не открывая глаз. — В цирке был.
Скип выжидал. Возле дома кругами ходил ветер.
— Ну и что?
— Да ничего. Просто он больше не приедет.
— Приедет, куда он денется, — сказал Скип.
— Нет, он уехал навсегда. И больше не вернется. Там ничего не осталось — пустое место.
— Тебе поспать надо. — Скип перевернулся на другой бок.
Слезы высохли. Где-то вдали еще светилось несколько окон. На станции прогудел паровоз; он двинулся с места и разогнался среди холмов.
Затаив дыхание, я лежал с открытыми глазами, пока безмолвные оконца далеких игрушечных домишек не угасли во мраке одно за другим.
