Михал Витковский - Марго
— Эй ты, Марго! — (Это все, что он может сказать.) — Эй ты, Марго, сверни на обочину, поговорим!
— Для «поговорим» существует «Эра»[2]. Иди мимо. Низких тебе балок.
— Взаимно!
— Взаимно?! Ты чего вообще, пекаэс[3], мешок[4], против меня, рефа[5], имеешь? Соблюдай субординацию, парень. И нечего мне всеми люстрами мигать, давно гиббоны платное кино не показывали? Вон они уже стоят у дорожки, кино снимают[6]! А для тебя, Казик (обмылок с усиками и в бейсболке с логотипом НВО, а на лобовом стекле у него трафаретка «Казик»), сейчас специально будет забытая богом дыра, где ты все, что после Черной Греты останется, себе возьмешь. Хромую, например, ха-ха! А мне время на тебя тратить не резон, я по шайбе иду[7]. Пока, ни гвоздя!
— Шершавой!
— Ни гвоздя.
— Шершавой.
— Ни гвоздя, я сказала, блин, без тебя знаю, что шершавая дорожка — важная вещь. Только есть такой святой обычай говорить «ни гвоздя, ни жезла», и нечего мне тут изменять обычаи! Шершавость — само собой, но только зимой и после дождя, а пока ты трепался, дорожка успела высохнуть.
— Ладно, Марго, скажи тогда, где эта стоянка… ну та, которая с подружками, а?
— Влево, влево и еще раз влево! — кричу я, после чего резко сворачиваю вправо, вправо и еще раз вправо. Давай, Казик, гони… Сейчас тебя там низкая балка встретит, и развернуться негде… Ба-бах, подбит, миноносец «Казик» пошел ко дну!
Хромая
Здесь верховодит Хромая, но что-то в последнее время ее не видать. Мужики говорят, что отсасывала без предохранительного клапана, и ее залило. Накувыркалась в скворечнике[8], и как птичка улетела.
Случается, когда отдаю долг законной сорокапятке[9], я сплю здесь, на этой лесной стоянке, называемой Закоулком У Хромой. Нахлобучиваю бейсболку и давлю на массу. Кто-то стучит в кабину, а я как встала в три ночи на пароме Польфер-риес, так до сих пор все и ехала, так что пусть хоть обстучится весь. Но, блин, упрямый, стучит и стучит. Я в бешенстве вскакиваю, а это Хромая. Полтинник уже разменяла, сама толстая, с опухшей перевязанной ногой, морда рябая, ну и лезет ко мне:
— Отдохнуть не желаешь? Тук-тук-тук. Ау!
— Спасибо большое!
Поворачиваюсь на другой бок, потому что не было еще такого, чтобы кто-то усомнился в моей явной принадлежности к женскому полу. Сон, понятно, как рукой сняло. Только притворяюсь, а сама из-под козырька наблюдаю, что делает эта шалава. А она проковыляла на другую сторону дорожки и отливает. Даже на корточки не присела, встала враскоряку, ноги свои забинтованные да опухшие расставила, юбку, под которой наверняка не было трусов, выше колен задрала и ссыт, стоя, себе на туфли мощной струей. Потом вытащила из кармана юбки платочек, подтерлась, высморкалась и спрятала его назад в карман. Впрочем, что-то, наверное, есть во мне такого, что, когда я сплю в бейсболке, то все принимают меня за мужика и все ко мне: «Ау! Каман, бэйби[10]! Давай устроим небольшой перепихончик!» Жаль, что парни не выходят на дорогу; эх, вот если бы породистый двадцатилетний блондин, загорелый, с веснушками и оттопыренными ушами постучал… Постучал… В окошко… Ох, постучал бы-стукнул-трахнул меня, ой, трахнул бы… да так, чтоб на лобовое стекло брызнуло.
Мужики, понятное дело, затаскивают плечевуху на спальник, в скворечник, и имеют ее по полной программе. Но мой весь завален блоками сигарет и упаковками пива и молока. Молоко это так, а вот на пиво, водку и сигареты я получаю каждый раз конкретные заказы эсэмэсками. И там, где я сдаю свой товар в Скандинавии, уже ждет получатель — один финский старикашка, который все это выпивает и выкуривает, так что, честно говоря, даже и не знаю, как он еще жив остается. Такое только в Скандинавии возможно. Может, он каждый раз убивает себя и к каждому новому моему приезду снова возрождается, чтобы еще больше напиться и обкуриться по славянским ценам из «Макро». А уж если они пьют, курят, то истерика, то у них на лицо выползает этот, ну… «Крик» Мунка[11]. Поэтому я всегда перед рейсом еду в оптовый магазин «Макро» и по самым низким ценам покупаю заказанное, потому что разница в ценах между Польшей и Скандинавией огромная. А у кого скворечник посвободнее, те тащат бедную Хромую с ее больными ногами наверх, в гущу Джонни Уолкеров…[12]
TIR[13]
TIR
TIR
Звучит, как «зверь». Ну да, по-немецки «Tier». MAN[14].
«Man» по-английски и, кажись, по-немецки тоже — «мужик». А вместе получается что-то вроде «зверь-мужик».
— Что? За что меня? Что? Ну и что, что нет шайбы. Но я же на стоянке, Цыца может подтвердить. Я вообще только час в пути. Закончились у меня шайбы, а мясо — кровь из носу — надо отвезти, иначе протухнет.
Вы мою шефиню спросите. Не машина — старый труп. Теперь таких MAN'ов больше не производят. Но я люблю его. Он такой, ну… такой… такой большой! Я обращаюсь к нему, как к женщине, а вернее, как к животному: «Страшуля». Это корова, например, может зваться Красуля, а у меня машина — страшная, ленивая, неуклюжая, но если знать к ней подход, то и ее можно неплохо подоить. Штраф? Пятнадцать тысяч? Гражданин начальник! Большая машина — большой штраф. Ха-ха-ха, старый анекдот, жаль, что не смешной. Ну ладно, вот вам адрес фирмы, Хишпан Мариола — ООО «Mariola Spedition», пошлите это шефине, Варшава, улица Радарная, вы там спросите, любой вам скажет. А если здесь, на месте, то вот вам нож и режьте меня. Шефиню сразу кондрашка хватит. И что еще? Давление недостаточно? Я подкачивала. Сколько? Уехать на ближайшую стоянку? Уже уехала, уже меня нет! До несвидания, гражданин начальник. Вот работка-то, всё палкой да палкой. Всегда и везде полиция в… Именно там.
На якобы недокачанных совершенно спокойно добираюсь до «Nevada Center». Ни дать ни взять Америка, хоть и в поле построенная. Сначала подкачиваю эти чертовы шины. Так. Сил больше нет. Потом заправляюсь и получаю в награду талон на обед ценой в пятнадцать злотых. Снимаю перчатки, бросаю на сиденье, выключаю вебасто[15], беру сумку, высовываюсь из кабины, смотрюсь в большое, как тарелка, зеркало, подкрашиваю губы, закрываю кабину и иду в сортир. Мужской, другого нет. Этот мир не для женщин. Достаю маркер и пишу на стене:
Я здесь была,
Я здесь стояла,
И жизнь свою
Я здесь просрала…
— потому что у меня иногда что-то такое вдруг как подкатит к сердцу, что не могу не написать стих в мужском сортире. Достаю элегантненькое золотое зеркальце и привожу себя в порядок. Делаю себе свой маленький Париж. Подпорченный немного кошмарной вонью и како-(в буквальном смысле) — фонией из соседней кабины. Они жрут всю эту колбасню и свинокопчености, истекающие жиром поджарки, всё, чем здесь торгуют, чтобы потом этим же говном и кончить. Еще только шаржик на Грету с подписью «Herman-Transport», это ее должно зацепить. Рядом уже кто-то до меня успел нарисовать прекрасную принцессу со звездочками вместо глаз, с волшебной палочкой, с громадными буферами, слушающую рацию, и подпись: святая Ася от Дальнобойщиков. А я что?! Взяла и себя тоже увековечила рядом со стишком, сильно при этом свой силуэт облагораживая эстетически утонченной голенью, и волосы слегка поправила, потому что встала на стоянке только сегодня, в пять утра, а так уже два дня в рейсе.
Причепурилась, иду в «Макдональдс». Ем за «лучшим русским столом», потому что я реф, то есть аристократия. Сажусь у аквариума. В «Неваде» господствует строгая иерархия, здесь три точки, из которых «Макдональдс» стоит выше остальных, а в нем аквариум, около которого могут сидеть только большие рыбы, то есть рефы: я, Грета, Збышек, Илай и т. д., и еще русские в меховых шапках, которые все время спорят, кто за сколько времени доехал от Амстердама до Москвы. Даже минуты считают. Игра у них такая. Перед «Макдональдсом» есть даже маленький зверинец: павлины, клетки с кроликами.
После рефов в иерархии стоят бочки[16], потому что у них всегда много товару остается «на стенках» и стекает, так что приятель, Лысый, шоколад возит и с каждого рейса литров до сорока шоколада сливает со стенок в обычные пластиковые бутылки из-под минералки, а когда шоколад схватится — самое то, что надо! Обожаю эти бутылки! Срежешь ножом пластик — и пожалуйста — отливка после «Бескидской»[17]. Как шоколадные деды-морозы, только без обмана, не пустые внутри. Ниже в иерархии — сундуки[18], мешки (а пекаэсы по большей части мешки) и скелеты[19] (они возят жилые контейнеры в Германию, понятное дело, что такие контейнеры — пустые, тоже мне груз). Едят из миски взятое из дома или на шмеле перед контейнером сварганят. А когда, например, на пароме спросят про национальность, чтобы не мешать поляков с другими народами, и спросят пекаэса: «Поляк?», он отвечает: «Нет, пекаэс». Ха-ха-ха! А спрашивают, потому что должны сориентироваться и случайно не поместить рефа в одну каюту, например, с тремя скелетами. Потому как западло.
