Франсис Бебей - Женитьба Эдды
Среди заабатцев поднялось такое волнение, что я мысленно поблагодарил их старейшину, Эффуду, когда он утихомирил своих людей. Конечно, я поторопился с циновкой, но им-то зачем было скандалить из-за таких пустяков! Ведь разговор едва начался. Сперва надо договориться о выкупе, а потом уж разрешать другие вопросы.
Точно так же думал и Нколло, когда, обернувшись ко мне, тихонько проговорил:
— Перестань, будь с ним повежливей; ты же знаешь, что я в нынешнем году собрал не слишком много какао.
Я замолчал.
Говорили другие, а я тем временем рассматривал сидящих девушек, стараясь угадать, которую же из них дядюшка Нколло выбрал сыну в жены, когда в прошлый раз приходил в Заабат.
Среди них были и очень красивые, но не следовало забывать, что наше племя, в сущности, относится к красивым женщинам отрицательно. У нас было с ними достаточно неприятностей: многие наши парни ссорились из-за них, даже дрались; мы больше не хотим, чтобы красивые женщины сеяли рознь среди нас. Тем более что красавицы, как каждый отлично знает, ведут хозяйство ничуть не лучше дурнушек.
В последних рядах противника сидели юноши Заабата с таким смиренным видом, словно хотели показать, как они хорошо воспитаны. Одни только дети не присутствовали при переговорах.
— Вот мой сын. Он горожанин… Я хочу сказать — он живет в городе с малолетства. Его воспитал дядя, который работает санитаром. Согласны ли вы дать нам одну из ваших девушек и разрешить сыну увезти ее с собой? — спросил дядюшка Нколло.
Отлично сказано. Если сын его умеет столь же четко выражать свои мысли, он, бесспорно, умный человек.
Мужчины Заабата переглянулись, никто из них не решался выступить первым. Они были так же черны, как и мы. Некоторые надели пестрые набедренные повязки, оставив торс обнаженным. Другие завернулись в кусок белесого ситца, туго завязав концы сзади на шее. Вождь их держал в руке огромное опахало, сплетенное лучшим деревенским мастером. Обнаженные торсы, смазанные пальмовым маслом, блестели на ярком солнце.
Застенчивые, тихие девушки вырядились, как только могли. Припрятав улыбку для другого, менее торжественного случая, они внимательно слушали Нколло, но сами, разумеется, не произносили ни слова. Столь благоразумное поведение навело меня было на мысль, что мы в конце концов не так уж опрометчиво поступили, решив взять для Эдды жену из этой деревни. Однако никогда не следует забывать, как внешность иной раз обманчива, да и поведение тоже. Через несколько минут мне пришлось убедиться в этом.
Тут встал житель Заабата. Поправляя набедренную повязку, он вопросительно посмотрел на своих, словно желал удостовериться, что слово предоставлено именно ему.
— Если вы явились к нам за женой для своего сына, значит, считаете нас порядочными людьми. В таком случае мы тоже принимаем вас за людей достойных. Вы представляетесь нам благоразумными, воспитанными… Мы, право, были бы весьма счастливы дать вам одну из наших сестер, если б были уверены, что вы останетесь ею довольны. Однако мы должны признаться: к величайшему нашему сожалению, девушки Заабата никогда не бывали в городе и не имеют ни малейшего представления о жизни белых людей. Как же вы пришли за девушкой к таким дикарям?
— Да, ты прав, — разом загалдели жители Заабата. — Эти люди ведут себя вызывающе. Как смеют они тыкать нам в лицо, что парень их горожанин?.. Будто мы никогда не видели горожан…
Нам надо было умелым ответом немедленно устранить недоразумение. Противник оказался недюжинный. Но нам и не с такими доводилось справляться, когда мы женили наших парней и выдавали замуж девок.
— Вы меня неправильно поняли, мужчины, — заговорил дядюшка Нколло, пытаясь спасти положение. — Я вовсе не хотел сказать, что вы дикари. Я и не думаю этого. Я просто сказал правду о нашем сыне, которого мы предлагаем в мужья вашей девушке. Если вы находите, что я оскорбил вас, извините меня. Все мы братья и должны друг друга прощать.
— Тогда мы тоже начнем расхваливать наших девушек, — крикнул кто-то из заабатцев. — Они умеют готовить, стирать белье, выращивать бататы и маниоку; они умеют делать все, что положено хорошей хозяйке. Разве ваши девушки могут с ними сравниться?
— Дело не в этом, брат мой, — сказал Абель, один из наших, — дело не в этом. Мы не предлагаем вам своих девушек, а будем счастливы заполучить одну из ваших… И мы пришли к вам, а не в другую деревню, так как знаем, что ваши девушки отличные хозяйки.
Ну как же тупы эти жители Заабата, и к тому же спеси у них хоть отбавляй. Они даже не могут понять, о чем, собственно, идет речь. В самом деле, зачем нам ссориться? Но заабатцы никогда не были рассудительны! Мы потратили столько сил, чтобы добраться до них, а они вели себя, как безмозглые болваны. Всякий раз, как нам приходилось иметь с ними дело, возникали бесконечные осложнения; вот почему я так удивился, когда дядюшка Нколло и деревенский совет решили отправиться к этим типам за невестой для юного Эдды… А теперь они относятся к нам без должного уважения. Поведение их представлялось мне просто-напросто оскорбительным. И еще эта холодная циновка, брошенная на землю… Провести бессонную ночь, чтобы утром прийти к полному непониманию… Да, я, конечно, был прав, полагая, что не следует с ними связываться.
— Не в этом дело, — повторил Абель.
— Наш брат правильно говорит, — вновь вмешался Эффуду, старейшина наших противников.
Он был единственным жителем Заабата, способным хоть что-то понять. Эффуду все время старался, чтобы глупость его людей не слишком бросалась в глаза. Представляю, что было бы с этими остолопами, если бы не Эффуду.
Ему снова удалось успокоить то бурное море, какое являла собой наша беседа с его людьми. Но, увы, ненадолго. В тот самый момент, как переговоры, казалось, приняли мирный характер, женщины внезапно подлили масла в огонь.
Они, конечно, не участвовали в беседе, которая велась исключительно на уровне мужчин. Женщины не имели права каким бы то ни было образом выражать свое мнение. Так решила еще в древности Африка наших предков, и вполне обоснованно, дабы женщины не имели возможности развязывать войны.
Нужны доказательства? Извольте.
В то воскресное утро, когда мы, мужчины, намеревались мирно поторговаться, чтобы не платить слишком высокого выкупа, женщины нашего рода потихоньку от нас готовились дать представительницам противоположного лагеря тайный бой, но война эта неожиданно сделалась явной.
К моему изумлению, одна из жительниц Заабата, как раз в тот момент, когда кто-то из нас самым дружелюбным образом обращался к мужчинам, вдруг вскочила и с угрозой крикнула одной из наших:
— Эй, послушай, если ты не перестанешь так злобно смотреть на меня, тебе плохо придется! Предупреждаю тебя. Слышишь, что я говорю? Если ты…
— А ты не таращилась на меня, словно колдунья, хотя я не сделала тебе ничего дурного?
Озадаченные мужчины некоторое время оставались молчаливыми слушателями. Пока женщины предъявляли ультиматумы, все мы внезапно поняли, что пришли сюда совершенно напрасно: Эдда не получит в Заабате жены. Нет, мне не хотелось видеть нашего сына женатым на особе, которая будет, конечно, держать его в ежовых рукавицах. Эти женщины Заабата, которые осмеливались открыто выступать на собрании, где дозволялось высказываться только мужчинам, не внушали мне никакого доверия. Впрочем, удивляться было нечему, ибо две или три красотки, поставленные нам до сих пор Заабатом, вовсе нас не устраивали.
Но предаваться размышлениям было не время, если я не хотел пропустить любезной беседы, в которую рьяно включились все женщины, ибо две скандалистки заразили всех остальных.
— Уж не воображаете ли вы там, в Мелунди, что вы лучше нас?.. — кричала заабатка.
— А кто сказал вам, что вы стоите больше, чем мы? Кто солгал вам, что вы вообще чего-нибудь стоите?
— Послушай, уймись, не то живой отсюда не выйдешь.
— Я? Не выйду живой из деревни? Да что ты! Вот еще новости! Здесь со мной муж. Уж он-то сумеет меня защитить…
— Не смеши меня! Ой, мама родная!.. Взгляните на это чучело! Сама страшна, как жаба, и смеет еще уверять, будто у нее есть муж!
И заабатка бросилась вперед с таким решительным видом, словно собиралась живьем содрать с обидчицы кожу. Но муж последней хотел избежать скандала на уровне женщин.
— Оставь ее, жена, — сказал он, — это помешанная. Если б ее муж что-нибудь представлял собой, он объявился бы. Но где же он? Его что-то не видно.
От группы наших противников, сидящих в боевой готовности, отделился здоровенный детина.
— Ну, чего тебе от меня надо? Я ее муж. Чего ты хочешь? Говори, пусть все слышат.
— Да мне и говорить-то с тобой не о чем, — небрежно бросил человек из нашей деревни. — Я только сказал жене, что не веду разговоров со всяким ничтожеством. Вот и все.
