Наталья Романова - Если остаться жить
Профессор поворачивается к Наталье Петровне:
— Ну вот видите, может же она говорить! Значит, надо учить.
Ира со страхом думала только о том, что же ей скажет профессор, если он такое говорит Софье Александровне. Вероятно, об этом же думала и Маша: она с интересом поглядывала на Иру. Сама Маша, видно, ничего не боялась.
Обогнув кровать Софьи Александровны, профессор подошел к Маше.
— Вытяните правую руку, — попросил профессор Машу. — Так. Теперь правой рукой попробуйте достать до носа.
Маша силится достать до носа и попадает в ухо.
— Хорошо, хорошо, не надо больше, — останавливает трясущуюся Машину руку профессор. — Вторую группу оставим. Где работаешь-то?
— Сторожу контору.
— А то ведь и первую можем дать. Хочешь?
— Не надо. Я сторожить буду.
— Ну как знаешь, как знаешь, — профессор подходит к Ириной кровати. Наталья Петровна открывает историю болезни.
— Зимой пошла в мороз в тонкой косынке, — начинает Наталья Петровна. — И вот теперь говорит, у нее мерзнет голова. — Наталья Петровна вкратце рассказывает всю историю Ириной болезни. — В общем, от любых действий моментально устает.
— И что же с вами происходит? — На лице профессора любопытство.
— У меня спазмы в голове.
— Откуда вы знаете, что это спазмы? Где у вас болит?
— Вот здесь, — Ира показывает рукой на темя.
— А здесь ведь, голубушка, кроме костей ничего нет. А в прошлую зиму и дней-то холодных я что-то не помню. А вы помните? — профессор обращается к НатальеПетровне. И, не дождавшись ее ответа, продолжает: — А сейчас солнце, тридцать градусов жары. А вы лежите здесь закутанная вся. Что это у вас на голове?
— Косынка.
— Что-то я таких косынок сроду не видывал. А вы видели? — вновь обращается он к Наталье Петровне. — Нет, нет, на улицу. Вот сейчас кончится обход — и, пожалуйста, на улицу. Солнце пропускать никогда нельзя. Солнце — это жизнь, это наслаждение! Солнечные дни надо ловить!
— Я больше пяти минут не могу стоять.
— Почему?!
— У меня голова кровь не держит, Я как встану, кровь вся в ноги уходит.
— Вот меня тут Наталья Петровна пугала, что вы и говорить не можете. А вот же говорите? Видели, как Софья Александровна: «да, да, да». Вот она действительно не может говорить. А вы говорить можете и должны. Ведь люди общаются посредством речи. Так-то.
Произнося это, профессор откинул с Ириных ног одеяло и провел острой стороной молоточка по подошве ног, наблюдая, как себя ведут при этом Ирины пальцы.
— Параличей нет, — сказал профессор, то ли удивляясь этому, то ли констатируя.
Наталья Петровна снова открыла историю Ириной болезни.
— Вот, — показала она профессору.
— Мда… А эндокринолог что говорит?
— Вот. — И Наталья Петровна, перевернув две странички, опять что-то показала.
— Похоже на то… Назначьте прогестерон, — решительно сказал профессор и, не взглянув более на Иру, направился к следующей кровати.
Еще одна больная, думает Ира, и профессор окажется к ней спиной. Тогда она сможет надеть желтую фуфайку. Это сейчас для Иры самое важное, потому что она уже замерзает. А когда у Иры хоть что-нибудь замерзает, пусть даже мизинец, — в голове начинаются спазмы.
Наконец Ира надела фуфайку, и тогда ее начала мучить другая мысль: сейчас ее погонят на улицу. Что же делать? Она же не может идти на улицу. Надо было сказать профессору, что ей на солнце плохо. На солнце у нее расширяются сосуды, а потом сужаются еще хуже. Ведь Наталья Петровна ничего ему не рассказала про компресс. От этого профессор ничего и не понял. Если бы Ира сама могла говорить, она бы так все рассказала профессору, что, она уверена, он бы не послал ее сейчас на улицу и не стал бы ей говорить, «что она пропускает солнце». При чем тут солнце?! Ира готова вообще никогда не видеть солнца, лишь бы выздороветь. Вот не будет ее — никому же и в голову не придет сказать, что она пропускает солнце. А она будет его миллионы и миллиарды лет пропускать!..
— Почему плачем? — профессор присел на Ленину кровать.
— У меня опухоль вырезали, куска черепа нет, я слова путаю.
— Ну и что же! — обрадовался профессор. — У меня тоже опухоль вырезали, тоже куска черепа нет. А вот разговариваю же.
Нервное отделение расположено в старом одноэтажном здании. С трех сторон здание окружено садом, с четвертой — там, где вход, проложена асфальтовая дорожка.
Ира идет очень быстро, сначала по асфальтовой дорожке, потом по тропинке в саду. Сад неглубокий: несколько метров — и тропинка упирается в забор. Ира доходит до забора и обратно к зданию. Снова выходит на асфальтовую дорожку, только теперь с другой стороны. Асфальтовая дорожка, тропинка в саду, снова асфальтовая дорожка, и так без конца. Голова у Иры горит. Косынка съехала набок. Глаза расширены и даже не мигают. Словно кто-то изнутри раскрыл их и так держит. Ира не может остановиться, она делает все новые и новые круги вокруг дома. Спазмы, которых она так боялась, ушли от нее куда-то очень далеко. И она знает, не вернутся, пока Ире будут колоть прогестерон. А вот что будет, когда ей кончат его колоть?
Об этом Ире страшно думать. Снова срыв. Снова она будет лежать, как тогда, после спиртового компресса, который она поставила себе на затылок. Ира больше не сможет этого вынести… Как отменить прогестерон? Надо идти к Наталье Петровне. Утром она просто ничего не поняла, а сейчас должна понять. Ира входит в здание. В ординаторской много народу. Ира приоткрывает двери и, поймав взгляд Натальи Петровны, манит ее к себе.
Наталья Петровна выходит к Ире. На лице ее — участие и тревога.
— Мне все хуже и хуже. Я уже сто двадцать пять кругов сделала вокруг здания. Не могу остановиться.
— Ира, но ведь ходить лучше, чем лежать.
— Но вы же знаете — это у меня просто расширились сосуды, а потом начнут сужаться, и я снова буду лежать.
— Мы ничего не можем знать заранее.
Как мягко говорит это Наталья Петровна, как душевно смотрит. Но Ира чувствует, прошибить эту стену не в Ириных силах. Наталья Петровна ни за что не отменит лекарства, которое назначил профессор. Хоть тут умри.
— Хорошо, — смиряется Ира. — Ну, а зуб Софье Александровне тоже нельзя вырвать?
— Правильно сделала, что напомнила. Но у меня нет сейчас сопровождающих.
— Я пойду. Мне все равно сейчас, куда идти, лишь бы ходить.
— Это не положено.
— А чтобы пятые сутки у человека зуб болел, это положено?
— Вот видишь, как на тебя хорошо действует лекарство, — Наталья Петровна дружески треплет Иру по плечу. — Ведь у тебя еще позавчера не было сил о себе говорить.
Софья Александровна лежит на кровати на боку, подложив под правую щеку обе руки. Видимо, она согревает свой зуб.
— Софья Александровна, вставайте, — говорит Ира, — пойдемте со мной к зубному врачу.
Софья Александровна садится и начинает шарить босыми ногами по полу в поисках тапочек.
— Да, — говорит Софья Александровна, надев тапочки.
В коридоре перед кабинетом к зубному врачу много народа.
— Зуб, — говорит Софья Александровна и идет прямо к кабинету.
— Нельзя, тут очередь, — останавливает ее Ира, — надо подождать.
Но Ира сама не может ждать. Ира должна ходить. Софья Александровна остается сидеть в кресле, а Ира выходит на улицу.
Что же делать? Как отменить прогестерон? Если от двух уколов с ней делается такое, что же будет дальше? Какую глупость Ира сделала, что не дождалась дома того врача. Ей сказали, он ее обязательно вылечит. Петр Дмитриевич необыкновенный человек и необыкновенный врач. Он вылечил дочь одной их знакомой, которая заболела от личных переживаний и даже стала слепнуть. Но Петр Дмитриевич был в отпуске, и Ира легла в больницу. А теперь, когда он приедет, Ира уже, наверное, опять не сможет говорить. А нужно обязательно Петру Дмитриевичу рассказать все, иначе получится то же самое, что с этим профессором. Потому что, если бы профессор знал про спиртовой компресс, который Ира поставила себе на затылок, и что после этого компресса Ира не переносит никаких лекарств, которые хоть сколько-нибудь расширяют сосуды, Ира уверена, он бы никогда не назначил ей этих уколов. Зато теперь Ира может сколько угодно и говорить, и бегать, и вспоминать…
…Ты помнишь, Ира, как Алеша стоял в коридоре, закрыв лицо руками. И ты это увидела, посмотрев в зеркало. Ты случайно посмотрела в это зеркало, которое висело в коридоре. Он не знал об этом и не видел, что отражается в зеркале. А отчего он так стоял? Оттого, что ты, Ира, сказала ему, когда он открыл дверь и ты увидела, что это он (а ты знала, что он пошел к товарищу, а вовсе не к тебе), ты сказала ему, что думала, будто чудес на свете не бывает. Вот и все, что ты ему сказала. А он остановился и закрыл лицо руками.
