Джонатан Кэрролл - Дитя в небе
В этот печальный день, впустив меня в прихожую, Каллен не обняла меня, как обычно, а лишь сняла с руки серебряный браслет и протянула его мне. Еще пытаясь завоевать ее, однажды я сам попросил ее об этом. Такой жест был единственным проявлением реальной физической близости, которая только и могла у нас с ней быть: браслет хранил тепло ее руки, представлял для меня единственную возможность ощутить его. И пусть, когда я попросил ее об этом впервые, она даже порозовела от смущения, со временем протянутый мне браслет стал означать: я здесь, друг. И сделаю для тебя все, что в моих силах.
– Как поживаешь, Уэбер?
– Так себе. А где Мэй?
– В комнате, с Дэнни. Мы ей еще ничего не говорили. Сам же знаешь, как она любила Фила.
– Какой человек! – Из глаз у меня покатились слезы. – А знаешь, что еще чертовски странно? Когда Фил в последний раз ночевал у меня, на обратном пути из Югославии, он спал на диване и пользовался моей пижамой. На следующее утро, после его отъезда, я, ни с того, ни с сего, взял эту пижаму, прижал к лицу и стал нюхать. Мне вдруг захотелось ощутить его запах. До сих пор не представляю, зачем мне это понадобилось. Совсем недавно он был у меня. А теперь его больше нет. И в то же время он повсюду.
Она ласково обняла меня за плечи и провела в гостиную. Не успели мы войти, как из соседней комнаты важной трусцой выбежал небольшой черный керн-терьер9 , как две капли воды похожий на собачку из «Волшебника Страны Оз»10 . Выпачканный чем-то белым нос придавал песику удивительно смешной вид. Похоже, он только что лакомился чем-то вроде взбитых сливок.
– Мама! А Негнуг11 весь крем съел! – В комнату возбужденно размахивая руками и высунув язык вбежала пятилетняя Мэй Джеймс. Ее большие глазенки восторженно сияли. – Уэбер! – Она бросилась вперед и повисла на мне, крепко обхватив мои ноги своими крошечными ножками.
– Привет, Мэй! Вот, заглянул на огонек.
– Уэбер, знал бы ты, что случилось! Мама взбила крем для торта, а Негнуг его взял да и съел.
Следом за дочерью в комнате появился Дэнни. На лице его была широкая улыбка, которая мне всегда так нравилась. Он протянул руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. Потом, не отпуская моей руки, он положил левую ладонь поверх моей и сказал:
– Хорошо, что ты зашел, Уэбер. А то мы за тебя страшно волновались. Давай-ка выпьем.
– Пап, а как же крем? Разве ты не отшлепаешь Негнуга? Да-а, вот мне за такое точно бы досталось! А его теперь еще и на ковер стошнит, как в прошлый раз.
В камине негромко потрескивали дрова. Пес развалился на боку возле огня. Вид у него был крайне усталый и довольный. Мэй подошла к лохматому обжоре, подбоченилась и негодующе покачала головой.
– Теперь из-за тебя, негодник, торт получится совсем не такой вкусный как всегда!
Мы с Каллен устроились на диване, а Дэнни опустился в стоящее рядом кресло.
– Мэй, малышка, будь добра, сбегай, посмотри, как там чайник. Только ничего не трогай, а просто взгляни, вскипела вода, или нет.
– Сейчас, мамочка.
Когда девочка убежала на кухню, Каллен быстро проговорила:
– Слушай, Уэбер, только не торопись уходить, ладно? Сейчас они с Дэнни сходят в кино. А нам с тобой нужно будет поговорить.
– О Филе?
Они переглянулись. Потом – уже Дэнни – ответил:
– О нем и еще кое о чем. – Он наклонился, пошарил рукой под креслом и вытащил оттуда какой-то пакет. – Пару дней назад по почте пришла посылка от Фила. Сначала мы решили, что это рождественские подарки для Мэй. Но, когда вскрыли, внутри оказались три пакета, на одном из которых было твое имя.
Я тут же сел прямо и спросил:
– Так это от Фила? Дэнни пожал плечами.
– Мы тоже ничего не поняли. Правда он знает, что Рождество ты всегда справляешь с нами. Может, он хотел, чтобы мы развернули подарки в присутствии друг друга? Во всяком случае, так считает Каллен.
– Мам, вода закипает! – донесся из кухни голосок Мэй. – Но я, честное слово, ничего не трогала, даже поднос.
Вставая с дивана, Каллен заметила:
– Понимаешь, Уэбер, Фил был очень несчастным человеком. Он никак не мог смириться с медлительностью остального мира. Впрочем, ты и сам знаешь это лучше чем кто-либо. Он ВСЕ делал очень быстро и хорошо, но в этом было и его главное горе. Люди вроде него всегда испытывают разочарование оттого, что остальные за ними не поспевают. Я очень любила Фила, но то, что случилось, в общем-то, меня ничуть не удивляет.
– Не слишком ли ты жестока к нему, Каллен?
Она через плечо взглянула на меня и сказала:
– Понимаешь, Уэбер, только две вещи никогда не оставляют человека в покое: любовь и разочарование. Просто невозможно вдруг взять да и выключить их, как вентилятор, или по желанию заставить их течь в другую сторону.
– А хочешь, я расскажу тебе кое-что? Однажды, когда Фил был навеселе, он позвонил мне и произнес всего одну фразу, а потом повесил трубку. А сказал он вот что: «Жизнь – это сплошные обломы и обиды».
– Возможно, но в то же время я не знала человека более жизнелюбивого, чем он. Его интересовало буквально все на свете.
– Согласен, но ведь этим не заполнишь сердце.
– А как же Саша?
– Мам, ну иди же! Чайник кипит.
– В последнее время они больше не жили вместе. Ладно, подожди секундочку. Сейчас заварю чай и вернусь. – Она на мгновение коснулась пальцами моего плеча и вышла.
– Хочешь посмотреть, что там? – Дэнни протянул мне коробочку.
– А сам-то ты как думаешь, Дэн?
– Мы с Филом виделись неделю назад.
– Что? Он был здесь?
Дэнни кивнул.
– Попросил меня встретиться с ним в отеле «Пьер», но только чтобы ни ты, ни Каллен не знали.
– Но почему? Боже, и что же он тебе рассказал?
– А вот и чай!
В комнате появилась Каллен с огромным подносом, уставленным чашками с чаем и тарелочками с пирожными. Но я лишь мельком взглянул на нее и снова уставился на Дэнни. Тот лишь отрицательно покачал головой и произнес:
– Разверни и посмотри сам.
– Этот пакет? Который он прислал?
– Конечно. Сперва просмотри, а потом уж поговорим.
– Просмотри что?
– Кассеты. Каллен, тебе помочь?
В камине весело полыхало очередное яблоневое поленце. Мы с Каллен сидели, молча уставившись на язычки пламени. В комнате царила мертвая тишина. Наконец я потряс головой.
– Он всегда хотел, чтобы его любили и восхищались им. А еще, чтобы его оставили в покое.
– Кто же этого не хочет. Уэбер, ты ведь сам знаешь, что такое слава. Когда она приходит, то подобна фанатичному поклоннику, от которого никак не отделаться. И который, на поверку, может оказаться еще и опасным! Слава буквально одержима тобой, причем болезненно одержима. Помнишь старую шутку насчет того, как женщина ловит своего мужчину? «Он гнался за мной до тех пор, пока я его не поймала!» Так вот, то же самое относится и к славе. Ты гонишься за ней, но, стоит тебе ухватить ее за хвост, как понимаешь, что это она подкарауливала тебя… вроде чудовища из какого-нибудь фильма Фила. Как Кровавик! Филипп Стрейхорн страшно хотел стать знаменитым, но при этом по-прежнему жить очень замкнуто, жить своей собственной жизнью. И теперь мы знаем, что из этого вышло. Понимаешь, вы оба получили именно то, о чем мечтали, еще учась в Гарварде. По крайней мере, ты сам это утверждал. Но как же вы распорядились славой, которой так страстно желали? Например, ты забросил свою ради того, чтобы ставить с умирающими от рака людьми какие-то мрачные пьески. А Фил? Этот вообще застрелился. Поверьте, ваша история стара как мир, мистер Грегстон.
– Похоже, сегодня ты твердо решила показать зубы.
Она вздохнула.
– Да нет, просто понимание того, что такого милого человека, как Фил Стрейхорн, действительно больше нет, только сейчас, подобно медленно наплывающему туману, начало заполонять мои мысли. Уже второй из моих друзей умирает насильственной смертью. Мне ненавистна даже сама мысль об этом. Ведь ни тот, ни другой вовсе не заслуживали такой участи.
– Но ведь Фил покончил с собой. Она задумчиво потерла подбородок.
– А ты сам-то веришь в это, Уэбер?
– Конечно. Он не раз упоминал о самоубийстве.
– Чертовщина какая-то! Ведь я и сама в это верю. Хотя и не хочется. А знаешь, о чем я постоянно вспоминаю? О том, как мило, как изящно он чистил апельсины.
Посылку Фила я вскрыл еще до того, как кабина лифта добралась до первого этажа. Внутри, как и сказал Дэнни, оказались три видеокассеты, но и только. Я рассчитывал, что в пакете будет записка или хоть какое-то объяснение случившемуся, но там оказались лишь три четырехчасовые кассеты, на которых было написано: ПЕРВАЯ. ВТОРАЯ. ТРЕТЬЯ.
Даже сидя в мчащем меня домой такси, я продолжал разглядывать их. Что же на них такое записано? Тут я вспомнил, как рассказывал Каллен о последнем визите Фила. О том, как я нюхал оставленную им пижаму. На мгновение мне вдруг захотелось понюхать и кассеты, все три, одну за другой – вдруг они тоже сохранили его запах! Но это было бы странно и глупо, да и ни к чему: ведь у меня в руках было целых 720 минут того, что Фил считал достаточно серьезным и заслуживающим быть отправленным мне незадолго до смерти. Наверное, я найду там все, что меня интересует. Не может быть, чтобы я не нашел там всех ответов.
