Дуглаc Абрамс - Потерянный дневник дона Хуана
Я дотронулся до ее щек кончиками пальцев, придвинулся поближе, почти касаясь ее лица и оттягивая момент наслаждения, поскольку нет ничего прекраснее ожидания. Я мягко коснулся ее губ своими и пощекотал уголок ее рта кончиком языка. И уж конечно я не стал набрасываться на нее с поцелуями. Мои губы затрепетали и устремились вперед, как если бы птичка колибри пила нектар из ее уст. Она приоткрыла лепестки своих губ и дала волю желанию. Наши уста слились, я ощутил ее учащенное дыхание и жажду, томившую ее. Своими языками и губами мы впитывали негу, сладкую, как нектар. Когда я наконец оторвался от женщины, ее полузакрытые глаза трепетали, но жажда была утолена.
Я провел указательным пальцем по нежной щеке.
— Мне жаль, что я не могу подарить вам больше чем одну ночь, — сказал я. — Но я дал вам все, что мог.
— Дон Хуан, вы дали мне больше, чем мой муж за всю жизнь… — Ее дыхание прервалось. — Я слышала, что в ваших глазах женщина видит свое отражение. Это чистая правда.
Я улыбнулся и склонил голову, сознавая, что тело и душа каждой женщины — драгоценный клад. Я рос сиротой в монастыре, когда впервые открыл для себя это сокровище, обладать которым выпадает счастье лишь немногим мужчинам. В свое время сестра Тереза научила меня улавливать в словах и поцелуях женщины тихий отзвук наслаждения, боязни и страстного желания.
Звон церковных колоколов обрушился на меня, словно удар плетью. Мой кучер Кристобаль нетерпеливо постучал в дверь. Аудиенция уже началась, и я рисковал упустить редкую возможность засвидетельствовать королю свое почтение.
— Мне жаль прощаться в такой спешке, — сказал я, надевая черную шляпу с плюмажем. — Там, куда я отправляюсь, меня не ожидает и сотой доли того наслаждения, которое мне посчастливилось испытать в ваших объятиях.
Она откинулась на подушки, светясь счастьем. Я схватил плащ и выбежал из дома.
Кристобаль был на голову выше меня, но более худой и с кривыми ногами. Он с опаской перекрестился, как делал всегда, когда становился свидетелем моего очередного похождения.
— Еще одна вдова, мой господин? — подмигнул он.
— Похоже, ты веришь священникам, которые уверяют, будто вдова должна жить, как монашка, до тех пор, пока не составит мужу компанию на небесах. Позволь мне раскрыть тебе один секрет, Кристобаль. Вожделение продолжает жить в женщине до ее последнего вздоха.
Он покраснел и сказал:
— Аудиенция, мой господин.
— Чего же мы ждем? — ответил я с улыбкой и сел в карету.
— Пошла! — Кристобаль погнал лошадь, волнуясь, разумеется, за мою судьбу. И за свою работу.
Кристобаль редко повышал голос, и Бонита сама догадалась рвануть галопом по узким улочкам Лебрихи. Колеса нашей черной кареты царапали побеленные стены домов. В отличие от других кучеров Кристобаль никогда не пускал в дело кнут, ему было достаточно пробормотать что-то на ухо лошади, чтобы добиться всего, что нужно. Он великолепно справлялся с лошадьми, но при этом панически боялся женщин. Этот страх терзал его постоянно, даже в те давние времена, когда я подобрал его двенадцатилетним мальчишкой в Аренале. Он как раз сбежал из дому и искал работу, а мне нужен был кучер, причем я не мог позволить себе нанять взрослого работника. Самому мне в ту пору было только двадцать два года, и я стал ему старшим братом. Так вместе мы и повзрослели.
Разбрызгивая по сторонам грязь, наша карета быстро катилась назад, в Севилью. Не прошло и двух часов, как я увидел за окном кареты прекрасные городские стены и устремленную в небеса башню Хиральды. Венчала башню бронзовая фигура покровительницы нашего города. В одной руке у нее был зажат крест, а в другой — пальмовая ветвь. Рядом с башней на крыше собора покоилась полная луна, напоминая о том, что закончился еще один день. Она была похожа на удовлетворенную женщину, которая возлежит на своей небесной постели.
Внезапно луну заслонило облако черного дыма. Мы приблизились к большой толпе, которая собралась сразу за городской стеной — на площади Святого Себастьяна. Удушливый дым не давал дышать, а желудок едва ли не выворачивало наизнанку. Я с беспокойством огляделся по сторонам и убедился, что проехать невозможно. Кристобаль тоже сообразил, что поворачивать назад уже поздно. Бонита вынуждена была остановиться, потому что со всех сторон карету обступала толпа, глазеющая на дьявольское зрелище. На лицах зевак застыла гримаса ужаса, но при этом глаза блестели от возбуждения.
К высоким столбам, укрепленным над кострами, были привязаны около двух дюжин мужчин и женщин. Одни глядели с вызовом, во взглядах других читалось раскаяние или отрешенность. Огромные костры, сложенные из щепок и бревен, разгорались. Среди прочих я увидел старуху и мальчика, которому было не больше шестнадцати — как мне, когда я впервые приехал в Севилью. Судя по одежде, большинство были из простонародья, как и окружавшие их зрители. Однако трое мужчин и две женщины явно принадлежали к благородному сословью. Я не знал их, но мог предположить, что их обвинили в лютеранстве или в приверженности какой-либо иной ереси. Платья из шелка и атласа занялись пламенем так же быстро, как и льняная одежда крестьян на соседних кострах. Созерцание того, как горят благородные люди, особенно возбуждало толпу. Многие плевали в их сторону и были счастливы лишний раз убедиться, что плоть у всех одинакова, независимо от того, какая кровь течет в жилах.
В числе осужденных был священник в черном одеянии и красной шляпе, с большим крестом, висящим на шее. Даже впав в ересь, он продолжал беззвучно творить молитву. Одна из женщин была рыжеволосой. Как известно, одного этого обстоятельства могло быть достаточно, чтобы объявить ее ведьмой. Рядом с людьми я заметил деревянные фигуры. Они заменяли тех, кто сбежал или умер от пыток. В этих случаях сгореть должны были хотя бы чучела — в напоминание о том, что даже после смерти никому не удастся избежать возмездия инквизиции. Вырезанные и раскрашенные фигуры были удивительно похожи на деревянные скульптуры Иисуса Христа, которые выносят на улицу во время Святой недели. Казалось, что изготовили их те же самые мастера. Для инквизиции было чрезвычайно важно, чтобы сходство было полным, и художники проявили такое искусство, что даже слезы, нарисованные на лицах скульптур, выглядели так, будто на самом деле скатывались по щекам.
Пламя коснулось тел несчастных, и их крики резанули мой слух.
— Поехали! — сказал я Кристобалю, не желая оставаться дольше в этом аду.
Однако карета по-прежнему не могла двинуться с места. И не только потому, что толпа была слишком плотной, — солдаты инквизиции преградили нам дорогу.
Стражники, одетые поверх доспехов в красные жилеты с металлическими заклепками, опоясанные черными кожаными ремнями, в гладких железных шлемах, были вооружены арбалетами. Подобно ружьям, арбалеты оснащены курками, что делает их смертельным оружием. Один из стражников приблизился к нашей карете, держа палец на курке.
— А, дон Хуан! Явились посмотреть на то, что произойдет с вами в ближайшем будущем? — раздался вкрадчивый голос инквизитора, епископа Игнасио де Эстрада, подошедшего к карете.
Глубокие морщины избороздили его щеки, а виски, казалось, были вдавлены в череп с помощью огромных тисков. На нем был черный плащ и островерхая шляпа с бордовым плюмажем. Хотя ему было уже за пятьдесят, выправка все еще выдавала в нем истинного солдата воинства Христова. Именно этот человек затеял то, что в настоящий момент происходило вокруг. Епископ Игнасио возомнил себя новым Торквемадой и посылал на смерть каждого, кто оскорблял веру или нарушал общественный порядок. Он быстро поднялся по ступеням инквизиторской карьеры и теперь был вторым после самого верховного инквизитора. Я знал епископа Игнасио с тех самых пор, когда он был моим учителем в монастыре. Уже тогда он не внушал ни малейшей симпатии.
— Даже самые изворотливые из грешников не смогут избежать гнева Господня, — добавил он со змеиной улыбкой.
Я сделал глубокий вдох и попытался удержать язык за зубами. Попытка не удалась.
— Будущее, как известно, никому не дано предугадать, ваше преосвященство.
— Это не касается вашего будущего, дон Хуан, — процедил он сквозь зубы. — Как только милость короля по отношению к вам иссякнет, я лично прослежу за тем, чтобы вы понесли наказание за каждый из грехов.
— Величайшие грешники всегда расплачиваются последними, ваше преосвященство. А пока позвольте откланяться… Меня ждет король.
— Я тоже подожду, — сказал инквизитор.
Не смея перечить воле короля, он был вынужден сделать стражникам знак, чтобы те нас пропустили. Солдаты отошли, людское море расступилось, и Кристобаль принялся торопливо погонять лошадь. Много лет назад маркиз научил меня никогда не показывать противнику свою слабость, поэтому, только убедившись, что мы отъехали достаточно далеко, я откинулся назад и позволил себе с облегчением перевести дух. Лошадь снова помчалась галопом, и, спустившись с последнего городского холма, мы наконец-то увидели гостеприимные ворота королевской резиденции. На противоположном берегу реки, подобно зверю в засаде, темнел каменный собор Святого Хорхе — цитадель инквизиции.
