Дэвид Гилмор - Лучшая ночь для поездки в Китай
Репортерша из «Глоб и Мэйл» приехала, чтобы сделать фотографии. В воздухе чувствовался запах ее сигареты; должно быть, она затушила ее как раз перед тем, как подняться по лестнице. Она сказала:
— Это поможет. Это действительно поможет.
— Мы хотим получить фотографию назад, — сказала М.
— Конечно, — заверила женщина. — Мы очень осторожно обращаемся с такими вещами.
В вечерних новостях тем же вечером я увидел эту фотографию — мальчик с песочного цвета волосами и сонными глазами. Это была фотография, которую М. сделала несколько недель назад, когда он был простужен и целый день ходил в пижаме.
Иногда в тот второй день, когда я был один и не двигался, у меня возникало чувство, что Саймон говорит со мной, его тихий мальчишеский голос шепчет мне прямо в ухо, как он делал, когда спал в нашей кровати. Чш-ш, Саймон, пора спать. Но я не мог разобрать, что он говорит. Был еще и другой звук, словно бьющееся стекло. Толькомягче. Не могу сказать точно, что это было.
В тот вечер я дождался, пока полиция уедет, а по — том вышел на улицу. Я стоял посередине заснеженной улицы, раскинул руки и ждал, когда он заговорит со мной. Женщина-китаянка смотрела на меня из окна третьего этажа. Я ждал и ждал, потом еще немного. А потом бросился в другой конец улицы, подальше от бара. Я направился на восток. Прошел два квартала и повернул на юг. Я сказал: я найду тебя.
Часом позже я брел по тротуару вдоль дороги. Машины со свистом выныривали из тумана, когда я заметил пролом в перилах. Заснеженная дорога вела вправо. Я прошел по ней сотню ярдов и оказался в поле, где горели маленькие костры, а в воздухе витала сырость. Фигуры, греясь, кучками сгрудились вокруг бочонков, в которых горел мусор. Повсюду были маленькие хижины с фонариками и газовыми лампами за окнами. Вдалеке можно было видеть громадные городские мосты и слышать, как глухо ревут мчащиеся автомобили.
Я подошел к одному из горящих бочонков; там было шесть или семь человек, — подозрительные, недружелюбные лица.
— Я ищу ребенка, — сказал я. — У меня есть фотография. Может, посмотрите?
Женщина моего возраста, завернутая в одеяло, с ввалившимися щеками, словно у нее не было зубов, взглянула на фото и сказала:
— Совсем маленький, да?
Ее товарищи, завернутые в спальные мешки, стоящие перед горящим бочонком, засмеялись. У картонного домика лежала собака, какие-то парни заклеивали окно скотчем.
— Где мы? — спросил я.
— Квин-парк, — ответила беззубая женщина.
Снова раздался сдавленный смешок. Кто-то подбросил что-то в огонь. Молодой парень в бейсболке, с очень серьезным лицом сказал:
— Она просто шутит.
Я пустил фотографию по кругу, но у меня было такое чувство, что мне не следовало этого делать, — этим людям не повезло, ничего хорошего, ничего счастливого никогда не могло бы исходить от них, они были призраками среди мусорных баков. Можно было бы услышать, как щелкают их челюсти, когда вы проходите мимо.
Тощий парень с бородкой посмотрел фотографию и, поколебавшись секунду, сказал:
— У тебя есть сигарета?
Я сказал: нет, я не курю. И ощутимо почувствовал, как все его тело в одну секунду обмякло, пропал интерес. Он почти бросил фотографию на землю.
— Вам лучше вернуть это мне, — сказал я.
К тому времени, как я шагнул прочь из круга, освещенного огнем, вся компания уже забыла обо мне.
Я поймал такси до дому и снова двинулся вперед. Будь неподвижен, слушай. Не думай так много. Просто позволь ему притянуть тебя. Я двинулся вдоль квартала, останавливаясь у фасадов домов. Я ждал, я слушал. Ничего. Но я чувствовал это, это странное чувство, когда вы перестаете искать что-либо и неожиданно, непрошено вспоминаете, где оно есть.
Я прошел по немощеной дорожке и постучал. Дверь открыла тощая черная женщина. Волосы у нее на висках были седые. Полиция уже была здесь, сказала она. Дважды. Она посмотрела через мое плечо, на улицу, чтобы убедиться, что я один. Я его отец? Да.
— Могу ли я тут посмотреть? — спросил я.
Ее лицо утратило дружелюбие.
— Я вам говорила. Полиция уже приходила.
— Вы из Гренадера? — спросил я.
— Не имеет значения откуда.
Я оттолкнул ее. В гостиной за холлом черный мужчина и трое детей смотрели телевизор. Дверь приоткрылась.
— Смотрите, я здесь живу, — сказала она. — Это мой дом.
Я стоял внизу, у лестницы.
— Кто живет наверху? — спросил я.
— Что вы хотите сказать, кто живет наверху?
Я поднялся на второй этаж; там была дверь направо от перил со странной дверной ручкой. Я повернул ее. Закрыто. Внимательно прислушался. Мужчина поднялся по лестнице за мной, перешагивая через две ступеньки.
— Отвалите от меня, — сказал я.
— Никто к тебе и не подваливает. Что это ты задумал, шастая таким образом по дому?
— Кто здесь живет?
— Уехали, — сказал он. И махнул рукой. — Обратно в Гренадер.
— Я знаю Гренадер, — сказал я. Мне хотелось его смягчить. — Я все время туда ездил. Там жила моя мать.
— Мне нет никакого чертова дела, где твоя мамаша изволила жить.
— Вы стоите слишком близко ко мне, — сказал я. Он не двинулся; я чувствовал, как он наполняется яростью.
— Задний ход, — сказал я. — Я не шучу. Я знаю, что вы собираетесь сделать.
— Тогда убирайся из моего дома.
Когда я снова оказался на улице, мимо меня проехала патрульная полицейская машина. Это был тот детектив, с грязными волосами.
— Как дела? — спросил он.
Я сказал:
— Нормально.
Он сказал:
— Есть минутка?
— Несомненно.
Он сказал:
— Хотите выпить кофе?
— Я вроде бы занят, — сказал я.
— Это не займет много времени.
Мы отправились в пончиковую на Спадина, где был банк.
— Люди говорят, копы всегда едят пончики, — сказал детектив. — Они думают, что мы их любим.
— Что я могу сделать для вас, офицер?
— А на самом деле это просто то, что бывает открыто. Нельзя же вечно есть гамбургеры. Холестерин убьет. Хочется чего-то легкого, немножко разбавить монотонность.
— Ваша работа монотонная?
— Когда имеешь дело с козлами, станет монотонной. — Он откусил кусок пончика. — Мне нравятся эти. С искорками поверху. Но вам нужно быть осторожным. Вам это тоже вредно. — Он секунду смотрел на пончик, потом вернул его на тарелку. — Вы не можете просто входить к людям в дом, — сказал он. — Это против закона. Кроме того, вас могут ранить. Один черный парень думает, что вы обшарили его дом.
— Точно.
— Нет, — сказал он, показывая металлические зубы в нижней челюсти. — Я не шучу. Вы не станете делать этого снова, хорошо?
— Хорошо.
— Потому что, если вы это сделаете, мне придется посадить вас под замок.
— Посадить под замок?
— Ради вашей безопасности.
— Ну хорошо.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Я понял, — сказал я.
Он продолжал на меня смотреть.
— Да?
— Да, я понял.
Он подвез меня до угла Колледжа.
— Помните, что я вам сказал, — повторил он. — Я не хочу, чтобы и без того плохая ситуация стала еще хуже.
— Буду помнить.
Я вернулся в квартиру и увидел одну из красный сандалий Саймона, сброшенную посреди холла. М. не захотела ее убрать. Я переступил через маленькую туфлю и поднялся по лестнице в спальню; постучал в дверь; она не ответила. Я вошел; в темноте светился красный уголек. Она лежала на кровати.
— Где ты был? — мягко спросила она. Слышно было, что голос ее охрип от всех этих сигарет.
— Ходил вокруг.
— Снег еще идет?
— Перестал и опять пошел.
— Кто-нибудь приходил?
— О-хо-хо. Нет. Никто не приходил.
Я видел, как красный уголек двинулся к пепельнице на ночном столике. Она сказала:
— Ты помнишь ту песню, которую он так любил, ту, которую ты вечно пел ему в ванной?
Я на мгновение задумался.
— Та, которая про птичку?
— Да.
— Точно.
— Не могу вспомнить последний стишок.
Я присел на край кровати. Она передвинула ногу так, чтобы не касаться меня.
— Я лежу здесь и пытаюсь вспомнить слова, — сказала она.
— Я тоже не могу.
Наступила длинная пауза.
— Нет, ты можешь.
— Я не в состоянии сейчас петь.
— Ты не должен петь. Просто слова. Просто скажи мне слова.
Уголек сигареты стал ярче.
Я сказал:
— Все твои подружки бросили гнездо.
— Правильно. Это та песня. — Она повернулась ко мне всем телом, словно подвигалась к огню. — Что потом? Что поется потом?
— Птичке очень грустно, птичке все не то, — я не помню, что дальше.
— Пожалуйста.
— Можешь лететь. В небо лететь. Ты счастливей, чем я.
Ее рука замерла в воздухе. Я не видел, но у меня было такое чувство, что ее губы двигаются, что она что-то говорит. Уголек стал ярко-красным. Потом она сказала:
