Уильям Голдинг - В непосредственной близости
На следующее утро я сказал о том Чарльзу, и он рассмеялся:
— Я не обращал внимания, но, по-видимому, так оно и есть — весьма точно подмечено!
— «Изучение человечества» крайне необходимо тем, кто намеревается заняться политикой.1
— Так вы уже избрали для себя поприще?
— Разумеется. И с большим тщанием, нежели большинство моих ровесников.
— Вы возбуждаете мое любопытство.
— Ну, для начала проведу несколько лет — совсем немного — при губернаторе колонии.
— Вот бы посмотреть!
— Заметьте, мистер Саммерс, в нашем веке цивилизованные народы, я уверен, будут все больше и больше брать власть над народами отсталыми.
— А затем?
— Затем — парламент. У моего крестного есть в запасе некое, что называется, «гнилое местечко».2 Оттуда посылают двух депутатов в палату общин, а избирателей всего-то — пьяный пастух да земледелец, которые целую неделю после выборов предаются неописуемым кутежам.
— Стоит ли пользоваться плодами такого произвола?
— У меня, видите ли, есть затруднения. Наши захудалые поместья обременены тяжкими долгами, и поскольку место в парламенте хорошо только для человека состоятельного, я должен успеть снять кое-какие сливки.
Чарльз громко рассмеялся, но тут же оборвал себя:
— Мне не следует смеяться, я просто не сдержался. «Снять кое-какие сливки»! А что потом?
— Как — «что»? Правительство. Кабинет министров.
— Какое, однако, честолюбие!
— Вам не нравится эта сторона моего характера?
Чарльз немного помолчал, потом тяжело произнес:
— У меня нет права судить. Я и сам таков.
— Вы? Не верю!
— Так или иначе, вы меня глубоко заинтересовали. Искренне надеюсь, что ваша карьера будет процветать на радость вам и вашим друзьям на пользу. Но, боюсь, в стране уже косо посматривают на «гнилые местечки». Разве не противоречит разуму и справедливости, когда горстка англичан выбирает законодательный орган, который правит всем английским народом?
— Знаете ли, Чарльз, полагаю, я смогу немного вас просветить. Этот мнимый изъян на самом деле является гениальным преимуществом нашей системы…
— Что вы! Не может быть!
— Но, друг мой, демократия никогда не была и не будет существовать для всех и для каждого. Неужели, сэр, мы должны предоставить избирательное право детям или, скажем, неимущим? Сумасшедшим? Преступникам в тюрьмах? Женщинам?
— Надеюсь, мисс Грэнхем этого не услышит!
— Разумеется, я ни в коем случае не хотел бы оскорбить многоуважаемую даму. В ее случае сделаем исключение. Оскорбить ее? Я никогда бы не осмелился.
— И я тоже!
Мы рассмеялись. Затем я продолжил рассуждения:
— В Греции, в дни ее расцвета, правом голоса обладала ограниченная часть населения. Только варвары провозглашают вождей посредством криков или звона клинков. Чем государство цивилизованней, тем меньше количество людей, способных понимать всю сложность общественного устройства. Цивилизованное общество всегда найдет способы ограничить число избирателей самыми высокородными, высокообразованными, искушенными индивидуумами, коим право голоса передано по наследству, то есть людьми, происходящими из той части общества, что рождена, намерена и всегда будет править.
Вероятно, я слишком возвысил голос, так как Чарльз сделал успокаивающий жест и прервал меня:
— Эдмунд, тише! Я-то не парламент, чтоб так передо мной витийствовать! Вон мистер Преттимен уже раскраснелся, прежде чем скрыться за мачтой.
Я понизил тон:
— Постараюсь умерить голос, но не выражения. Он — теоретик, а то и похуже того! Общая ошибка теоретиков — полагать, что совершенную схему управления можно приспособить для бедного, несовершенного человечества. Это не так, мистер Саммерс! Существуют обстоятельства, при которых будет работать только несовершенная, противоречивая и неудобная система, такая как наша. Да здравствуют «гнилые местечки»! Но в хороших руках, разумеется.
— Возможно ли, что это некоторые фрагменты первой речи в парламенте?
К лицу моему внезапно прилила кровь.
— Как вы догадались?
Чарльз на мгновение отвернулся и дал какое-то указание матросу, который возился с двумя канатами, пытаясь их срастить. Потом сказал:
— А ваша личная жизнь, Эдмунд, — та ее часть, которая не посвящена беззаветно служенью стране?
— Что ж, буду жить, как все живут. Наступит день — но думаю, он еще далек, — когда придется делать что-то с поместьем, если только не уговорю заняться этим кого-либо из младших братьев. Должен признать, в мечтаниях о будущем я представлял себе, как освобождаю имение от бремени долгов посредством, — тут я рассмеялся, — «награды от благодарного отечества». Но вы назовете меня фантазером!
Чарльз хохотнул:
— Не вижу беды, коль скоро фантазии относятся к будущему, а не минувшему.
— Однако мои планы — не пустые мечты. В подходящий момент моей карьеры я женюсь…
— Да? Я как раз хотел спросить. А позволено ли мне узнать — молодая леди уже выбрана?
— Каким же это образом? По-вашему, я намерен изображать Ромео с какой-нибудь Джульеттой? Дайте мне лет десять, и юная особа, моложе меня годами десятью или двенадцатью, из хорошей семьи, богатая, красивая…
— Которая ныне пребывает в детском возрасте.
— Именно так.
— Желаю вам счастья.
Я засмеялся:
— Вы будете танцевать на моей свадьбе.
Возникла пауза. Чарльз больше не улыбался.
— Я не умею танцевать.
Коротко кивнув, он ушел и скрылся под полубаком. Я повернулся, дабы поприветствовать мистера Преттимена и его нареченную, но увидел, как они удаляются на шканцы. Я возвратился в свою конуру и уселся перед пюпитром, думая, что такого рода беседу должно записать в дневник. И еще о том, какой приятный человек Чарльз Саммерс и как близко мы с ним сошлись.
Все это было вчера. А сегодня утром? Ничего не происходило. Я ел невкусную еду; пить отказался, потому что и так пью слишком много; разговаривал, или, скорее, односложно отвечал Олдмедоу, который никак не может найти занятие своим людям; проигнорировал Зенобию Брокльбанк, поскольку она взяла в обычай беседовать с матросами… После я обнаружил, что снова сижу перед бескрайним белым полем, и голова моя пуста. Подумать только, я могу описать лишь одно, да и то неинтересное событие! Минуту назад я встретился на палубе с Чарльзом Саммерсом. Он сказал, что ветер крепчает, а я ответил, что не замечаю увеличения скорости. Он серьезно кивнул:
— Знаю. Скорость должна бы увеличиться, но нас задерживают наросты. Мы слишком долго пробыли в штиле.
Я подошел к борту и заглянул вниз через перила. Водоросли были хорошо видны — этакие зеленые пряди. Когда судно накренилось, под ними появились тени — пряди имели продолжение, но другого цвета. Потом начался крен в другую сторону: по воде поползли полосы зелени, которые тут же подняло волной, а затем все они вильнули к корме — судно все-таки продвигалось вперед.
— Можно ли избавиться от этого безобразия?
— Если бы мы стояли на якоре, воспользовались бы тралом. Зашли бы в какую-нибудь бухту, откренговались бы и почистились.
— В этих водах все корабли так обрастают?
— Все, кроме новых, современных, что построены в девятнадцатом веке. Теперь днища покрывают медью, а на ней всякой морской поросли труднее зацепиться.
— Какая незадача.
— Вам не терпится достичь Антиподии?
— Время как будто остановилось.
Саммерс улыбнулся и ушел. Я напомнил себе о своем новом развлечении и вернулся в каюту. И вот что следует заметить о ведении журнала, который кроме меня никто не станет читать: решение во всем за мной! Захочу — и ни о чем не стану заботиться. Мне незачем оглядываться вокруг в поисках острот, которые развлекли бы крестного, или, как бывало раньше, следить, не забыл ли я повернуться лучшим боком, словно невеста, когда позирует для свадебного портрета.
Я был, пожалуй, слишком откровенен, заполняя дневник для крестного; боюсь, вместо того, чтобы удостовериться в крепости моего характера, крестный поддастся буквальному значению моих слов и сочтет меня недостойным своего покровительства. Разрази меня гром, если я вижу выход из этого положения: невозможно уничтожить написанное, не уничтожив подарок крестного вместе с его излишне роскошным переплетом. Я глупец. Нет, просто совершил ошибку.
Камбершам и Деверель подбивали Саммерса убедить капитана Андерсона, что целесообразней изменить курс и направиться к заливу Ла-Плата, где можно откренговать судно и очистить днище от наростов. Меня о том осведомил юный мистер Тейлор, более чем энергичный гардемарин, который иногда прикомандировывает себя ко мне.
Саммерс, однако, заниматься этим не захотел. Ему известно, что Андерсон намерен совершить путешествие без заходов в порты. Приходится признать: Саммерс — хотя он и хороший человек, и отличный моряк — не желает ни в чем противоречить капитану. По словам мистера Тейлора, старший офицер отказал Камбершаму и Деверелю, заметив — и сегодня утром это, несомненно, было правдой, — что ветер значительно усилился, вследствие чего слегка увеличилась и наша скорость. Ветер все так же дует в левую скулу, горизонт чуть потускнел по сравнению с прежним, и на палубу время от времени летят брызги. Вся команда и все пассажиры этим счастливы. Дамы положительно цветут здоровьем.
