Энн Ветемаа - Воспоминания Калевипоэга
К примеру, весьма непочтительно обошлась матушка с достославным Месяцем. Когда сей высокородный господин прибыл к ней на пятидесяти лошадях в сопровождении шестидесяти слуг (тоже несколько своеобразный, но весьма впечатляющий способ передвижения) и предложил свою руку и сердце, мама даже не удосужилась из бани выйти. Из-за двери она звонким голосом пропела:
Нет, я — золото, женою
Месяцу быть не желаю!
Серебро я, — выйти замуж
Не хочу за Князя Ночи!..
Иногда встает он рано,
Иногда о полдень встанет…
То за облаками кроясь,
То в златой заре бледнея.
Вполне понимаю, что многочисленные обязанности Месяца, его переменчивая внешность (то тощий и горбатый, то вновь полный и круглый, как головка сыра), а такожде безалаберный образ жизни не могли прийтись по нраву добродетельной и избалованной девице; понимаю, что постоянные дежурства господина Месяца в ночную смену вряд ли могли споспешествовать упрочению супружеских взаимосвязей, но хоть высунуться-то из бани моя матушка могла бы?! Ведь Месяц — лицо высокопоставленное и влиятельное, а во время солнечного затмения, можно сказать, даже руководящее! Маме следовало бы обойтись с ним полюбезнее, сие не токмо мое мнение, его разделяет одна из теперешних моих приятельниц — героиня эпоса другого народа. Когда я поведал ей, как мама Месяцу нос натянула, она в ответ сказала, что более опрометчивый поступок и вообразить невозможно. Этот матушкин глумливый отказ вполне мог оказаться одной из главных причин, почему Месяц до наших дней столь жестоким образом с женским полом обходится и почему все женщины в лучшие свои годы столь неумолимо периодическим месячным циклам подчиняются.
— Да, Месяц кроваво отомстил, — промолвила приятельница, вздохнув, и по-дружески посоветовала об этой истории помалкивать, по крайней мере при женщинах.
И, конечно, сей Князь Ночи ко мне весьма прохладно относился и палец о палец не ударил, чтобы помочь хоть в одном из моих героических деяний.
Аналогичная история произошла и с Солнцем…
Я не утверждаю, что следовало всенепременно принять предложенные Солнцем руку и сердце, с моей стороны это было бы дурацкой идеей, ведь тогда я не мог бы стать самим собой, тем, кто я есмь, но что ни говорите, матушка моя выбрала отнюдь не оптимальное решение: ей надо было, вежливо улыбнувшись, сослаться на свою молодость и попросить время для размышлений. А того мудрее было бы немного пошевелить мозгами насчет предстоящей биографии будущего сына и, возложив на жертвенный алтарь свою гордыню, попытаться с большим снисхождением отнестись к разумным намерениям искателя ее руки.
Возможно, оно и негоже сыну таким манером рассуждать, но я не могу от сего отказаться. Потому что я весь свой век общественные интересы ставил стократ выше личных. И кто знает, если бы моя мама была менее строптивой, наш небольшой многострадальный народ в награду за ее толерантность, может статься, дождался бы от своего героя более крупных героических деяний.
Я не стал бы столь долго распространяться об этих отворотповоротах, если бы последующие соискатели маминой руки — Владыка Воздуха и Властитель Вод — оказались счастливее и столкнулись с несколько большей учтивостью.
Хорошо еще, что хоть Земля не пыталась к тебе свататься, милая мама! Хоть у одной из четырех великих стихий сохранилось дружественное расположение к нашему семейству. Сильфы, саламандры и ундины не были наставниками и помощниками твоего сына, но иной раз он получал дельные советы и ценные указания от простых служителей Земли — ежей, кузнечиков и лягушек. И на том спасибо! Я земной герой и вовсе этого не стыжусь.
По имеющимся сведениям, моему дорогому отцу Калеву матушка подарила свое сердце с первого взгляда:
Этот витязь мне по нраву,
За него я выйду замуж!
И мать, и братья Линды были не в восторге от ее избранника, но упрямая девица стояла на своем, и вскоре сыграли пышную свадьбу. Кое-кто, говорят, пятки до крови стер, плясавши.
В завершение сей главы, изложение коей на бумаге мне вельми больших трудов стоило, добавлю несколько слов.
Дошло до меня, что не перевелись еще среди вас скептики, недоверчиво к историям о высокопоставленных искателях маминой руки относящиеся. Потому, наверное, сии истории многие за истину не приемлют, что в наши дни могущественные силы природы и повелители стихий не взирают, как в былые времена, на женский пол с вожделением, слюнки пуская. Какая же тут подоплека? Не так-то просто на этот вопрос ответ дать. Возможно, что бывшие аматеры женских прелестей с той поры несколько поунялись. Но вряд ли это первопричиной является. Не сами ли женщины в том виноваты? Частенько последнее время видеть приходится, как главные своего пола украшения — женственность и кротость — они забвению предают, а норовят мужские брюки напялить. «Cherchez la femme!»[4] — этот старый боевой клич потерял ныне свой первоначальный смысл и звучит по-новому. Так считает наш предводитель Рогатый Сатана. Но лично я полагаю, что такого рода истории, как с моей матушкой, происходили, и в наше время отнюдь не исключены.
И вот, любезные эстонские девицы, когда вы в жаркий летний день, на лоне природы оказавшись, на теплый песочек возляжете, телеса свои солнцу открыв, либо ласковым волнам предадитесь, вспомните тогда о могущественных силах природы и повелителях стихий — будьте осмотрительны и не слишком доверчивы. Не снижайте уровень своей бдительности и при этом высоко держите знамя своей скромности! Решив кое-что себе позволить, кое-чего не позволяйте. Не забывайте, что стыдливый румянец не только окрашивает, но и украшает ваши ланиты. И если вы обо всем этом будете помнить, то, кто знает, возможно, и на вашу долю выпадет высокая честь, коей моя матушка удостоена была, но воспользоваться не сумела.
II
Всем ведомо, что в нашем семействе я — последыш. Если правду говорит народная молва, то дорогая моя матушка, этим последним яйцом несясь, ужаснейшие муки испытала. Что ж, очень может быть. В молодые годы — совестно признаться — кичился я своим многотрудным появлением на свет. Ведь даже бывалая повитуха Изверга-лиха в тот раз оплошала, и дабы дитя народилось, потребовалось вмешательство нашего главного божества Уку, что следует считать добрым предзнаменованием. От такого дитяти в будущем можно многого ожидать.
Каковы были мои габариты и вес, точно не известно. Но все согласятся, что уж коль моя мама, сроду сложа ручки на манер важных барынь не сиживавшая, целый Вышгород по камушку в переднике перетаскавшая, своими силами с родами не управилась, то чадо было что надо.
Летописцы утверждают, что в младенчестве был я вельми здоров глотку драть:
На день десять раз малютка
Плакал громко для забавы,
Есть хотел — ревел он ревом,
С вечера кричал до света,
День кричал, неделю, месяц.
У богатырского дитяти силы хоть отбавляй, а в колыбели не развернешься, вот я и ревел без передышки. Впрочем, крик изрядно укрепил мои легкие. По сей день неведомы мне грудные болести, думаю, потому, что кричать не ленился.
Дошло до меня суждение, будто причиной моего рева следует считать огорчение по поводу того, что рожден я героем столь малого народа. Это наглое вранье! Скорее можно согласиться с теми из знатоков народного творчества, кои утверждают, не знаю, всерьез или для смеха, будто вопил я оттого, что в моей колыбельке змей для тренировок не было. Ведь Геракл, которому в грудном возрасте такая возможность предоставлена была, впоследствии добился всенародной и даже всемирной известности. Правда, в основном потому, что хорошо чистил конюшни.
В люльке я не задержался. Мне было два месяца отроду, когда, разломав в щепки свое узилище — колыбель, — начал я силушку растить — швырять здоровенные камни и биты. Кое-кто болтал, что были они размером этак с халупку бедного мужика, но я думаю, что навряд ли. Хотя в общем-то я был форменный вундеркинд и всех своих сверстников изрядно мощностью превзошел. Ошибаются утверждающие, что камни я бросал лишь ради забавы, по детской резвости. Увы! Нередко кидался я ими, вознегодовав и озлобясь.
И вот почему.
Моя дорогая мама, рождением моим неувядаемую славу себе снискавшая, после смерти отца осталась интересной молодой вдовой в расцвете сил. Помню ее розовые щеки, голубые глаза, доверчиво взиравшие на белый свет, а также ее пышную грудь. По причине матушкиной красоты и обходительности возле наших ворот вечно ошивалась орава воздыхателей, алчущих Линдины слезки ласково утереть. Они ездили
Десять раз — перед зарею,
Пятьдесят — перед рассветом,
Сто раз — до восхода солнца.
Да, юному Калевипоэгу можно посочувствовать. Мало у кого в детстве столько беспокойных ночей было…
