Дэнни Кинг - Новый дневник грабителя
— Наверное, ты ее чем-то огорчил, — предполагает Олли.
— Да нет же, клянусь! То есть, конечно, я периодически ее огорчаю, но на этот раз ничего такого не было. Корова бешеная!
— В чем же причина?
— Не имею ни малейшего понятия. До Рождества ведь еще далеко?
— Надеюсь, иначе мы все здорово влипли.
— Тогда вообще не понимаю. Убрался, значит, я из дома, и посреди дороги Мэл выдает мне по мобильнику свою фет-ву. Что поделаешь, пришлось поскорее отключить трубу.
— Может, спросить у нее самой? — предлагает этот большой наивный ребенок.
— Ага, и признать, что я ни сном ни духом не подозреваю, чем провинился? Нет, такая перспективка мне не улыбается. Лучше уж надеть шоры, заглушить сигнал и подождать пару деньков, пока Мэл не перебесится. Предпочитаю этот способ.
— Гм, неплохой план, — одобряет Олли.
— Спасибо. Сам придумал.
Если разобраться, чего вообще хотят женщины? (Под женщинами я подразумеваю Мэл, но, как правило, люблю обобщать, чтобы всегда была возможность развернуть дискуссию и держаться в рамках политкорректное, особенно когда речь заходит о таких острых социальных вопросах, как «чего вообще хотят эти чертовы бабы?») Вместо того чтобы прямо высказывать нам свои мысли, они прибегают к фирменным приемчикам — дуют губы, хлопают дверями, бьют посуду, заставляя нас мучительно напрягать извилины и ненароком извиняться за дюжину вещей, о которых наши подружки даже не догадывались. Мэл полностью соответствует этому шаблону. Раз в два-три месяца она накрепко захлопывает раковину, что твой моллюск, а я ломаю голову, что же именно натворил. При этом абсолютно не имеет значения, насколько мило я вел себя до того и какие нечеловеческие усилия предпринимал, чтобы ее порадовать — раз уж Мэл впала в дурное настроение, пиши пропало, смягчающих обстоятельств не существует.
К примеру, вот последний случай. Сразу внесу ясность: с родственничками Мэл я вижусь не часто. Не будет преувеличением сказать, что они меня на дух не выносят, однако ради Мэл я стараюсь держаться с ними любезно — прошедшим летом даже согласился пойти на идиотский пикник, который ежегодно устраивает ее папаша. Думаете, заработал несколько лишних очков, и это помогло мне продержаться в милости у Мэл до тех пор, пока у нее в следующий раз не снесло крышу? Как бы не так. Противная злючка не разговаривала со мной почти неделю! Видите ли, я опозорил ее перед всей семьей. Каким образом? Этого мне сообщить не соизволили, а сам я не помню, поскольку в тот раз изрядно надрался.
Ладно, что было, то прошло. Теперь, однако, мне опять грозит стать участником аттракциона «битье тарелок о голову Бекса», так что предпочтительней переждать бурю в безопасном месте — провести ночь-другую на диване Олли, а там, глядишь, Мэл сточит зубы о большую плитку молочного шоколада, которую я оставил в холодильнике (шоколадка вообще-то принадлежит мне, точней, супермаркету «Сэйнс-бери», но готов поспорить, что записочку, которую я прилепил к обертке, Мэл даже не заметит).
Глава 2
Цена всегда занижена
По пути к фургону я размышляю на эту тему, отчасти чтобы профильтровать события последних дней, отчасти чтобы не слушать очередную байку Олли из серии «я тут ни при чем». Неожиданно мне в глаза бросается его оттопыренный карман.
— …втираю ему: «Эй, чувак, я понятия не имею, о чем ты. На кой мне сдался твой телефон?» А он…
— Стоп, стоп, — говорю я.
— Чего?
— Ты спер из кабака пепельницу?
— Чего? — хлопает глазами Олли.
— Чтоб ты скис, клептоман-переросток! Совсем не соображаешь? Не можешь держать себя в руках? У нас полный фургон товара, а ты воруешь дрянную пепельницу, рискуя привлечь внимание копов!
— Мне ведь нужна пепельница, — резонно замечает Олли. Стандартный ответ на все случаи, когда чье-то добро оказывается у него в кармане.
— Что, прежняя наполнилась доверху? А вдруг хозяин пивной видел тебя и уже позвонил в полицию? Копы через минуту прилетят сюда, а ты припарковал фургон в двух шагах от кабака, тетеря!
— Брось, Беке. Копам наплевать на дешевую пепельницу. — успокаивает Олли.
— Зато им очень даже не наплевать на двадцать пять новеньких калориферов, которые лежат у нас в фургоне, — шиплю я.
За калориферы нам действительно могут припаять не маленький срок. Полицейские в этом районе знают нас как облупленных, просто не имеют права без веских оснований обыскивать наш фургончик каждые полчаса, иначе мы неплохо нагрели бы руки на исках о возмещении ущерба в связи с причинением беспокойства и посягательством на неприкосновенность личности. В то же время, дай только повод, и Соболь со своими прихвостнями распотрошит наш фургончик и с мясом вырвет «дворники» еще до того, как мы успеем подать заявление об угоне. И эта дурацкая пепельница, облезлая грошовая штамповка, вполне может послужить таким поводом.
Я жду, что Олли начнет нести обычную пургу — дескать, все будет нормально, его никто не видел и вообще он профессионал своего дела, как вдруг эта легенда криминального мира выдает фразу, из которой я делаю вывод, что сегодня вечером он разжился не только пепельницей.
— Там не двадцать пять калориферов.
Я останавливаюсь как вкопанный и закатываю глаза.
— О господи! Сколько же ты стырил? Олли изображает праведное негодование:
— Нисколько. Как у тебя только язык повернулся!
— Тогда их должно быть двадцать пять. Я сам пересчитывал.
— Ну, может, ты обсчитался.
— Гораздо вероятнее, что ты придержал несколько штук для себя в качестве подставок для памятных вещиц из кабака! Или, по-твоему, я не умею считать до двадцати пяти?
— Я тебе не профессор математики и знать не знаю, до скольких ты там умеешь считать, — пыхтит Олли.
Скажу вам по секрету, играть с ним в карты — одно удовольствие, потому что он не может блефовать и одновременно дымить сигаретой. Олли знает, что мне известна эта подробность, поэтому всякий раз, когда мы играем в покер, непременно тушит сигарету, если у него на руках плохие карты. И хотя сейчас он не спешит выбрасывать окурок, правда читается на его физиономии так же ясно, как предупреждение Минздрава на сигаретной пачке.
Я решаю не углубляться в дальнейшее выяснение обстоятельств. Олли понимает, что я вижу его насквозь.
— Значит, так: недостающую часть навара я вычту из твоей доли…
Олли идет в контратаку.
— Может, сперва расскажешь, куда на прошлой неделе ушла система автосигнализации? — Видимо, на горизонте перед ним замаячила планка высоких моральных устоев — где-то в невыносимой дали от нас обоих.
— Говорю же, сперли, — со вздохом повторяю я.
— Знаю, что сперли, я сам помогал тебе ее спереть. Меня интересует, куда она подевалась потом.
— Не знаю, возможно, исчезла вместе с тем таинственным незнакомцем, который увел у меня отличный фонарик. Забрался в фургон, вытащил фонарик из-под сиденья и аккуратно запер за собой дверцу, не оставив никаких следов взлома. Припоминаешь?
— Не-а, — бурчит Олли, мысленно рисуя образ себя любимого. — Уверен, он тут ни при чем.
В это мгновение автостоянку прорезает свет фар. Фургон Электрика кружит вокруг нашего авто, словно акула, учуявшая жертву, потом останавливается позади, бампер в бампер.
— Смотри, Электрик уже здесь, — замечаю я. — Не спеши трясти бумажником, переговоры — мое дело.
— Можно подумать, когда-то было по-другому, — бурчит Олли. Во рту у него, наконец, набирается достаточное количество слюны, и он делает глубокую затяжку.
Электрик открывает дверцу фургона, сползает с сиденья и приземляется на пораженные артритом ноги. Морщится, захлопывает дверь и обходит фургон со стороны кузова.
— Как поживаете, ребятки? Прекрасный вечерок выдался, — вполголоса восклицает он.
Начало довольно неожиданное — настолько, что даже объяснять не стану почему; назову лишь главную особенность Электрика: «разговоров о погоде» этот человек не заводит в принципе. Болтовня по пустякам для него примерно то же, что анестезия для приговоренного к побиванию камнями — нечто совершенно лишнее и неуместное. Единственная причина, по которой Электрик интересуется, как мои дела, или сетует на капризы природы, проста: он старается усыпить мою бдительность, чтобы вместо наличных всучить мне чек.
Ладно, если Электрику охота потрепаться, не отказывать же старику в удовольствии.
— Да-да, мы с Олли только что говорили об этом, — подхватываю я. — Погода не по сезону мягкая. Во многом напоминает золотые осенние деньки моего детства, долгие и теплые, когда бархатный занавес ночной тьмы уже опустился, но действо еще не кончено, и воздух напоен ароматом пастилы, тысячи липких кусочков которой нанизаны на тысячу палочек и протянуты к огню…
