Михаил Липскеров - Жаркой ночью в Москве...
Хорошая жизнь была!
Я поставил на магнитофон кассету с «Роллингами» «Ангел», выпил джин (я всегда выпиваю джин, когда к чему-нибудь, во время – я уважаю белую «Ганчу», а после – рюмку коньячка) и снова выглянул в окно. Внизу назревали какие-то события. Я выключил магнитофон. Нужно же быть в курсе событий, происходящих под твоим окном жарким вечером в Москве. А там два мужика тихо сами с собой вели беседу. Но не настолько тихо, чтобы на пятом этаже не было слышно.
– Ты у Руфы был?
– Был. Она на дежурстве.
– Так она что, Верке ничего не сказала?
– Сказала. Но Верка думала, что это для Загаллы, и отдала.
– Для какого Загаллы?! Загаллу два часа назад увезли в вытрезвитель!
– Ну. А час назад оттуда мент и приезжал. Она ему для Загаллы и отдала. Так что она не при делах.
– А к Зинке? У нее всегда есть.
– Не, к Зинке сейчас нельзя, у нее Сюля временно помер.
– Как так – временно? Я его двадцать минут назад видел. К Симке из шестого шел.
– Это вполне. Сюля пришел домой, а Зинка с Пончиком. Ну, ты Сюлю знаешь. Он же гордый, он же когда-то в мукомольный техникум поступал. Так он почти всю водку забрал, сказал «Я для тебя умер» и ушел к Симке. А Зинка расстроилась, они же с Пончиком просто так, без ничего такого чтобы. Вот остатками водки Сюлю и поминают. Я было сунулся, но Пончик говорит: «Стыда у тебя, можно сказать, нет, Штопор, у человека, можно сказать, горе. У нее, можно сказать, муж помер, а ты к ней за водкой. Сюля всю водку, можно сказать, в могилу забрал. Одну только бутылку, можно сказать, оставил на поминки. Он же не зверь какой, можно сказать». Вот так вот сказал Пончик, – доложил ситуацию Штопор и замолчал.
Я не видел, но очень печально замолчал. Стоит молчит. И второй стоит молчит. Оба стоят молчат. Очень печально молчат. Но я ж тоже не зверь какой. Я хоть и еврей, но русского человека, когда ему – выпить, а нечего, очень даже понимаю. Потому что в России рожден, и я ее тонкий колосок. Который, когда ему – выпить, а нечего, засыхает. А засуха в России – национальное бедствие. Вы же помните горбачевский террор.
– Мужики! – заорал я сверху. – Вы в монастырь ходили?
– А чего это мы в будний вечер пойдем в монастырь, когда он и по воскресеньям закрыт? – спросил конфидент Штопора по кличке Консервный Нож. А кличку такую он получил, так как был слесарем в ЖЭКе и по просьбе нуждающихся вскрывал входные двери отдельных квартир района без согласия их хозяев.
– А того, – ответил я, – что Симка как раз и проживает в шестой келье монастыря, и весь Зинкин водочный запас вместе с Сюлей перешел к ней.
Только я их и видел. Ведь русскому человеку что: дай перспективу – он горы свернет. Для будущих поколений. Быстрые реки запрудит, темные леса – под корень, зеленые долы распашет так, что на них уже ничего расти не будет. Я знаю. В пятьдесят седьмом целину поднимал. И там сейчас пыль, пыль, пыль от шагающих сапог. И за ней абсолютно не видно подрастающих поколений. Потому что в пыли они не растут.
Так что Штопор и Консервный Нож свинтили, чтобы схватить вышеупомянутую мной перспективу за горло и в песочнице «Пьяного дворика» встретить наступающую ночь. И я смотрел в нее, всем кожным покровом своим, а также и волосяным ощущая ее приближение. Фонари в переулке горели крайне неназойливо; по-около бордюров тротуаров, готовясь ко сну, скатывался калачиком тополиной пух. Тщательно вылизывал себя безымянный кот, намыливаясь к походу на чердак дома 11/17, где у котов было подобие борделя…
Вот и мне как-то надо разобраться с наступающей ночью, чтобы утром сладко-лениво, с оттенком лицемерия сетовать: ах, зачем эта ночь так была хороша, не болела бы грудь, не стонала б душа. Конечно, можно запустить «Стену» Роджера Уотерса и под джин, вискарь, водчонку и все, что у меня есть, провести ночь у окна в размышлениях. Джин, вискарь и водочка очень этому способствуют. Отдельных людей они волокут на подвиги, а меня вот – на размышления… о подвигах. Конечно, могут быть и отклонения от этих действий, потому что я не пил уже три года, и как раз сегодня днем торпеда, всаженная в меня в двадцать пятом отделении одной весьма известной больницы, пошла на дно. Иначе с каких это (ненормативно) у меня скопилось столько кира? Иначе с чего бы это единоутробная жена свалила на дачу вместе со своей матерью? Любят?.. Я сказал?.. А вы верьте мне больше. С чего бы это дети пошли по женам? Даже тот, у которого жены нет. А с того, что страшен русский мужик (вне зависимости от национальности, конфессиональной принадлежности, профессии и уровня образования) в первый день по развязке. Но я обману их ожидания. В этот раз все будет по-другому. (Из этой фразы вы можете сделать вывод, что были и другие разы.)
И вот я запустил «Стену» Роджера Уотерса, сделал небольшой глоток джина и стал вглядываться в звездное небо. После пары глотков джина, как это водится в народе, я задумался: это же надо, сколько их… Думал, думал, думал и пришел к выводу, что – много.
А внизу куда-то в сторону бара при столовой (она же вечерний ресторан) направлялся еврейский пожилой человек Соломон Кляр с дамой. Этот самый Кляр корчил из себя бандита, на что, правда, имел некоторые основания, потому что и был бандитом. И кое-кем еще. Но об этом потом. А в качестве прикрытия держал в Курсовом переулке школу бальных танцев Соломона Кляра «Вам говорят». Но на вопрос участкового Семенихина, каким именно бальным танцам он обучает приходящую публику, чтобы не быть голословным, отвечал материально. В количестве одного франклина. Так в начале девяностых зарождалась мафия.
– Здравствуйте, Соломон Маркович! – крикнул я.
Дама на всякий случай упала на землю, закрыв голову руками, Кляр машинально сделал в мою сторону выстрел из ТТ, а из окна напротив неустановленное лицо ментовского майора Сергея Михайловича Шепелева швырнуло в мое окно неразорвавшуюся гранату, брошенную арбатским аборигеном.
«Ну вот и все, – подумал я расслабленно, – даже и выпить как следует не удалось… Не бывает же так, чтобы граната два раза подряд не разорвалась… Господи Иисусе Христе, Отце небесный, помилуй мя…»
А вот и бывает. Не разорвалась. До чего же довели демократы оборонную промышленность! А если завтра война? Если враг нападет? Если темные силы нагрянут?.. Интеллигенции, как в сорок первом, на народное ополчение может и не хватить… И я выкинул гранату на улицу. Да, не очень любит Бог троицу. Взорвалась гранатка-то. Придется бандитствующему пожилому еврею Соломону Марковичу возвращаться в свою школу за другой дамой.
Кляр задрал голову и, как интеллигентный человек, ответил:
– Здравствуйте, Михаил Федорович. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, Соломон Маркович, все хорошо.
– А супруга ваша, Ольга Валентиновна, с ней все хорошо?
– Да-да, Соломон Маркович, все хорошо. Спасибо.
– И детки ваши тоже хорошо?
– Да, все хорошо…
– И теща ваша, Ольга Николаевна, тоже хорошо?
– А что ей сделается, в ее восемьдесят шесть? Куда уж хорошее.
– Это большое счастье, Михаил Федорович, что все у вас хорошо. Вы уж сегодня на улицу-то не выходите. А к утру я, глядишь, в себя приду.
И Соломон Маркович, приподняв канотье, отправился на Курсовой за дублершей.
А я сделал еще пару глотков и с грустью подумал: вот ведь как получается – Соломон Маркович с дамой, Пончик с Зинкой, Сюля с Симкой, Штопор с Консервным Ножом, все девчата с парнями, только я одна… А собственно говоря, выпил я, почему и мне, выпил я, не вспомнить молодость, выпил, записная книжка, выпил, «И папы нет, и мамы нет, и нечего бояться, приходите, девки к нам, будем мы…» сами знаете что. Неужели я не придумаю, что делать с девушкой?..
Жаркой ночью в Москве.
Вот она, лежит передо мной – моя многострадальная записная книжка. Интересно будет как-нибудь на досуге посчитать, сколько вместилось в эти полустертые записи страстей. Сколько раз я объяснялся в любви, сколько раз мне отвечали согласием, сколько произошло коитусов, совокуплений, соитий, взаимообладаний, проникновенного человеческого пистона. Сколько времени прошло от признания в любви до коитуса, совокупления, соития, взаимообладания, проникновенного человеческого пистона. Как они распределялись в зависимости от моего возраста, ее социального положения или политической обстановки в мире. А то иногда так сердце болит, так сердце болит. Вот, например, во время Карибского кризиса никого ни разу. Все время на демонстрациях протеста. Глупо было бы с красным флагом в руках говорить девушке: «Здравствуйте, девушка, я вообще противник уличных знакомств, поэтому давайте пойдем ко мне домой и познакомимся там…» Чушь. Бабушка Фанни Михайловна свихнулась бы, если бы я вошел в квартиру с девушкой и красным флагом. Точно свихнулась бы. Но не до конца. Посмотрела бы печально и сказала: «Что же это такое? Ни одна революция без блядей не обходится…»
