Евгения Доброва - A под ним я голая
– В книжке прочитала.
– В какой?
– Не помню…
– Вешал бы таких писателей, – говорит Мишель. – Котлеты бы из них крутил.
– От тебя стоит держаться подальше.
– Но ты, я надеюсь, не станешь писать подобную ересь?
* * *Кончились деньги. Надо срочно ехать за гонораром. За подобную ересь.
* * *Одинокая потерянная пинетка, привязанная за шнурок к притолоке стеклянного павильона автобусной остановки, тихо покачивалась, влекомая дуновением ветра.
* * *Сначала хотела добраться автобусом, но метро затянуло водоворотом подземного сухого тепла. Черт с ними, с пересадками.
* * *Тум! – двери. «Менделеевская». И я вспоминаю о Любочке Менделеевой, и о Блоке, и о реке Пряжке, и о джинсовых ремнях от Пако Рабанна, – и опять о невских берегах.
* * *Бородатый, но лысый мужчина плюхнулся рядом, повернулся в полоборота и уставился на меня в упор.
Глазел беспардонно и долго – как турист на афишный столб «Мулен Руж».
– Что вы на меня так смотрите? Вам нравятся уродины?
– Дура.
– Что, простите?
– Ничего.
И перешел в другой вагон. А как таращился!
* * *Я все еще езжу в метро…
* * *Домой вернулась только к ужину: пустилась в бегство по магазинам.
* * *Когда человек в голодном расположении духа идет за продуктами, он обязательно купит в три раза больше, чем может съесть. Причем каких-нибудь оливок или чипсов. А потом ему неделю не на что жить.
* * *Опять почти нет денег.
Много ли могут заработать начинающая писательница и неизвестный фотограф?
* * *– Гомерически хочется курить.
– Гомер не курил. …Но пил.
* * *Миша завел в записной книжке страницу на букву «э» – «экономия» – и пишет туда, сколько у кого взял в долг.
* * *Покупаю резную деревянную рамочку для Мишиной фотографии, продавщица мне подает, смотрю – с трещиной.
– Боюсь, она треснула, – говорю продавщице.
– Не бойся.
* * *Миша купил еще один объектив.
* * *В субботу мы проснулись поздно, к полудню. Я ворочаюсь, зеваю и тру глаза: пока вся не изваляюсь, не встану. Миша протирает очки.
– Интересно, а в Японии есть евреи? – вдруг говорит он.
– Евреи? В Японии? А почему ты спросил? Неужели у меня так будка опухла?
– Ну ты и скажешь! Мне просто приснился еврейский погром в Токио.
– И чем все закончилось?
– Ты танцевала на площади «Хава Нагилу», и тебе надавали по шее. Не сильно, а так…
* * *Это еще что. Однажды просыпаюсь и вижу Михаила, спящего, с пультом от магнитофона и микрофоном в руке. Интересно…
– Дорогой, а что ты делал сегодня ночью?
– Ждал, пока ты захрапишь. Хотел записать…
– И что, храпела?
– Не знаю. Я, пока ждал, уснул.
* * *Еще покупка: в хозяйственном – пакеты для мусора. Сошью из них платья, и Миша снимет новое портфолио. Новое прекрасное портфолио.
Продавщица подает черный рулончик.
– А дайте лучше вон те, серебристые.
– Какая разница?! – бурчит под нос жрица Гермеса: не понимает моего эстетизма.
– Мне для другой цели.
Не могу же я ей сказать, что через такие не буду просвечивать.
* * *В черной пластмассовой ванночке лежит лист: из его глубины медленно вырисовывается, приобретает знакомые очертания мое лицо. Через мгновение лист ловко поддевается пинцетом, и в лоток закладывается новая порция будущих анфасов и профилей. Все происходит со скоростью выпекания блинов. Свет красный, зловещий. Почему-то вдруг становится жутко.
Миша множит и множит меня. Как штаммы.
* * *Сладковатый фотографический запах по всей квартире; никогда не выветривается. В ванную не зайдешь – вечно сушатся пленки. Языки, свитки, змейки – отовсюду, откуда только можно свисать, – серпантином вьются с бельевых веревок, шуршат еле слышно над головой.
Вот как тут стирать?..
Беру таз и ухожу на кухню.
* * *Когда мы еще не были женаты, Миша спросил:
– А может, ты будешь моей музой?
– А может, ты – моей? – А потом подумала, что муз не выбирают, как и родителей.
* * *В Мише проснулось чувство ответственности. «Я должен кормить семью», – сказал он и устроился осветителем на «Мосфильм» в ночную смену.
* * *Мой муж – воплощенная химия и жизнь. Точнее, химия versus жизнь. Парацельс в век Интернета. Иногда просто слов нет. Мало ему своих фиксажей-реактивов – так нет, сегодня застукала его на кухне: в моей розовой чашке что-то дымилось.
– Что это?
– Это? Сплав Вуда.
– А зачем он тебе?
– Должен плавиться в кипятке.
Я заглянула в чашку. На дне лежали серебристые горошины.
– И что, плавится?
– Смотрю… Пока еще непонятно.
– А как же чашка?
– Отмоется…
* * *Я вспомнила, где видела эти горошины. Микола, муж моей подруги Таньки Ниловой, отсыпал пригоршню в процессе разборки хозяйственного хлама, при коем мы присутствовали, в квартире, доставшейся ему после смерти отца.
* * *Вечером позвонила папе.
– А сплав Вуда ядовитый?
– Конечно, ядовитый. – (А как же моя чашка?! Моя розовая китайская чашка!) – А зачем он тебе?
– Так просто спросила.
– Как вообще поживаешь?
– Вот, – придумываю на ходу, – ходила гулять, зашла по дороге в хозяйственный. Купила скалку и яйцерезку.
– Тебя что, муж обидел?
* * *По «Культуре» передача про ландшафты Петергофа. Возлежим на диване как баре, любуемся причудами садовников. Камера дает крупные планы Монплезира, Марли, прудов и фонтанов, долго обозревает фигурные газоны… А наутро Миша предлагает сделать мне такую же прическу: короткая стрижечка с рельефными вензелями. Можно с разноцветными. В интимном месте. Слава телеканалу «Культура».
* * *Кожаная подошва моей левой тапки всегда изрисована, исчеркана шариковой ручкой в духе графики Эшера: когда, сидя в кресле, болтаю по телефону, всегда для удобства подворачиваю ногу и машинально калякаю по подошве.
* * *Покупаем зелень на рынке: три укропа по восемь рублей и китайский салат за восемнадцать.
– Сколько с нас?
– Шестьдесят.
– Сколько?
– Ой, пятьдесят два.
– Сколько-сколько?
– Сорок два…
– Будешь так шутить, бесплатно заберем, – грозится Миша.
– Ладно, ладно, вот нате вам яблочко, – бабка азербайджанка сует его в руки, возьми, мол, и с Богом проваливай.
– Не любим мы яблоки, персик дай!
* * *Прошлой осенью Миша привез с дачи полрюкзака яблок. Одно из них было надкушено. И еще одно. Короче, несколько яблок были надкушены.
«Ки-ислые! – подумала я, – придется варенье варить».
И не ошиблась. Штрифель оказался, как говорил когда-то – правда, не про яблоки, а про мосфильмовские груши, на «Мосфильме» были неохраняемые полузаброшенные сады, – один калдырь, типчик со сломанным носом, завсегдатай массовки и душа местной компании, косым глаза вправлять!
* * *И мы поставили сидр. А Мишиному папе сказали, что сварили варенье.
* * *Сейчас ночь, и слышно, как на кухне свистит сидр. Такой тихий звук.
* * *– Опять за своего Прусточка-Прустца!
Я уже в постели, с книжкой и маникюрной пилочкой в руках.
Миша ревнует.
* * *Как медленно ползет по страницам закладка!
* * *Но я же не могу читать быстрей, чем я читаю.
* * *Мечтаю о том, чтобы на ночном столике лежало не девятнадцать книг, как сейчас, а одна.
* * *– Сколько тебе говорили не ставить на ночь быструю музыку!
– Это же Бах…
– Это все равно, что засыпать под польку.
* * *Миша, однажды в спальне: ты будешь Белоснежка, а я Семь Гномов!
– Осторожнее!! Ты меня понадкусываешь! Хотя на самом деле, когда у меня хорошее настроение, я просто душка, из меня веревки вить можно.
– Да? А потом на них вешаться?
* * *– А давай я сошью тебе такие трусы. С длинным и узким карманчиком, как чехол для зонта.
– Не хочется от тебя засыпать!..
* * *Даже не верится, что в наше время это возможно – жить таким безмятежием жизни…
* * *Мама подарила мне байковую ночную рубашку, в клубничку и с длинными рукавами – как носят в детском саду, но только большую. Миша ее не любил, говорил, что она отбивает у него желание.
– Опять ты в клубничках! Это твоя мама специально…
Но рубашка была теплая, а я мерзла ночами и потому не сдавалась.
