Сэмюел Беккет - Мерфи
– Да, все что ты говоришь, для меня как китайская грамота, – признался Мерфи.
– Ну, давай тогда скажем иначе, – с готовностью предложил Ниери. – Любовь – это как один сверкающий плотный, структурированный сгусток в вихре возбуждающих гетерогенных ласк… Как звучит?
– Сгусток… вот это подходит больше, – промямлил Мерфи.
– Ну вот видишь, – наставительно сказал Ниери. – А теперь обрати внимание вот на что. Ты по какой-то там причине не в состоянии любить… но ведь все-таки есть у тебя какая-то пассия – зовут ее, кажется, Кунихэн, я не ошибся?
– Нет, не ошибся.
– Ну, раз так, давай-ка попробуем определить… как бы это назвать поточнее… твое отношение к этой самой Кунихэн. Ну, Мерфи, как бы ты это сделал? – понукал Мерфи Ниери.
– Ну, я бы сказал, пользуясь медицинской, так сказать, терминологией, что мое отношение к ней «предсердечное», а не сердечное, вялое, сдержанное, лишенное ярких эмоций, несколько порочное.
– Вот именно! – воскликнул Ниери. – Идем дальше. По каким-то там причинам ты не в состоянии любить так, как люблю я, а можешь мне поверить, любить по-настоящему – это значит любить так, как люблю я, и никак не иначе, и вот по тем же самым причинам, каковы б они ни были, сердце твое и соответственно душа твоя такие, как есть. И опять-таки, по тем же причинам…
– Каковы бы они ни были, – вставил Мерфи.
– Вот именно. Так вот, по этим самым причинам я ничего не могу для тебя сделать, – закончил Ниери.
– Ну, видит Бог, так оно и есть.
– Вот именно, – заключил Ниери. Я сильно не удивлюсь, если предмет твоей мужской гордости уменьшится до размеров булавочной головки.
Мерфи раскачал кресло-качалку до крайней степени, а затем замер и позволил качалке качаться самой по себе. Мир за пределами стен его комнаты понемногу замирал, тот большой мир, в котором Quidproquoвыкрикивалось так, словно это делал уличный торговец, и в котором свет угасал так, словно это никогда не происходило дважды одним и тем же образом; большой мир замирал, а тот малый мир, в котором Мерфи мог любить самого себя, оживал, как это описано в шестой главе.
В полуметре от его уха истерически зазвенел телефон. Эх, трубку-то он перед тем, как усаживаться в кресло, забыл снять! А теперь что? Если он не ответит сейчас же, прибежит его хозяйка или кто-нибудь из других ее жильцов. Найдут его примотанным к качалке. Дверь-то не заперта. Даже если б он захотел, этого все равно не удалось бы сделать. В странной комнате он живет, однако, – дверь перекособочена, того и гляди с петель совсем сорвется, зато телефон имеется. До Мерфи эту комнату снимала увядшая блудница, давно отошедшая от блудных дел. Даже в те времена, когда она разгарно занималась своим ремеслом, телефон являлся, можно сказать, весьма важным инструментом, а уйдя на покой, она обнаружила, что телефон сделался для нее вещью вообще незаменимой и обходиться без него она совершенно не может. Дело в том, что ей удавалось заработать кой-какие гроши лишь тогда, когда кто-нибудь из ее давних клиентов вспоминал о ней и звонил по телефону. А когда клиент являлся, она получала небольшую компенсацию за то, что ее побеспокоили понапрасну.
Телефон звонил, а Мерфи никак не мог освободить хотя бы одну руку, чтобы поднять трубку. И он, внутренне сжимаясь, ожидал услышать, что в любую секунду могут раздаться на лестнице торопливые шаги его хозяйки или кого-нибудь еще из ее жильцов. Наконец ему удалось вызволить одну руку, и он схватил трубку, но вместо того, чтобы швырнуть ее на пол, он, пребывая в состоянии крайней нервной возбужденности, приставил ее к уху.
– Черт бы тебя взял! – заорал Мерфи в трубку.
– Он это и пытается сделать, – ответил спокойный голос.
А, это Силия.
Мерфи бросил трубку к себе на колени. Та часть его души, которую он терпеть не мог, жаждала общения с Силией, а та часть, которую он пестовал, тут же ссыхалась при одной мысли о Силии. Телефонный голосок о чем-то жаловался прямо ему в ляжку.
Мерфи некоторое время сносил писклявые неразборчивые стенания, а потом схватил трубку и прокричал в нее:
– Ты что, и в самом деле не собираешься возвращаться?
– У меня уже все есть, – так же спокойно сказала телефонная трубка.
– Я и так об этом знаю.
– Я не то имею в виду, – стала разъяснять Силия. – Ты же меня сам просил достать…
– Не надо мне ничего объяснять, я и так все понимаю.
– Ладно, в таком случае встречаемся на обычном в обычное, – дала указания Силия. – Я захвачу с собой.
– Это невозможно, – поспешно заявил Мерфи. – Я не могу прийти, я ожидаю одного своего друга.
– У тебя нет друзей.
– Ну, как тебе сказать, это не то чтобы друг, просто один забавный старый знакомый. Я с ним недавно случайно встретился. Очаровательный старик. Чистый, глухонемой, – рассказал Мерфи.
– Встречайся себе со своим знакомым, но отправь его пораньше, и как раз успеешь, – непререкаемым тоном заявила Силия.
– Нет, это невозможно, – отнекивался Мерфи.
– Ну, в таком случае я тебе сама занесу, – объявила Силия.
– Heт, не надо этого делать, – испугался Мерфи.
– А почему ты так не хочешь меня видеть? – поинтересовалась Силия.
– Ну сколько раз тебе говорить, что я…
– Послушай, – прервала его Силия. – Я вообще не верю, что у тебя есть какой-то там старый, как ты выразился, забавный знакомый. Таких животных в твоем мире просто не существует.
На это Мерфи ничего не ответил. Та часть его души, которую он пытался любить, стала испытывать усталость.
– Итак, я буду у тебя в девять, – сказала Силия, – я захвачу то с собой. А если тебя дома не окажется…
– Да-да, вот именно, – ухватился Мерфи за предоставленную возможность, – что если мне понадобится выйти?
– В девять. Пока.
Мерфи еще некоторое время вслушивался в замолчавшую трубку, затем бросил ее на пол, вернул руку в прежнее положение, закрепил ее снова и принялся раскачивать кресло-качалку. Мало-помалу он стал успокаиваться, в голове роились мысли, он чувствовал себя много лучше, он пребывал в состоянии свободы, даваемой игрой света и тени, которые не сталкивались, не сражались друг с другом, не менялись местами, не становились ни ярче, ни тусклее, они лишь тесно общались, как это описано в главе шестой. Раскачивание все убыстрялось, амплитуда колебаний все росла, свечение сникло, в комнате-клетке никаких голосов не слышалось – о скоро, вот уже совсем скоро тело начнет успокаиваться! А в подлунном мире все постепенно и медленно замирало, а потом и вовсе замерло; кресло-качалка, завершив свои быстрые колебания, замерла тоже. Скоро, скоро охватит его тело успокоение, скоро он будет свободен…
2
Силия вихрем выскочила из телефонной будки, а вместе с ней столь же стремительно выскочили ее восхитительные бедрышки ну и все прочее. Стрелы огненных взоров, обычно обильно метаемые в нее теми, кто по натуре своей склонен к любвеобилию, в этот раз падали в ее кильватер тлеющей паклей. Она залетела в закусочную и заказала бутерброд с креветками в томатном соусе и большой стакан белого портвейна, который она ловко подхватила с оцинкованной стойки. Выпорхнув из закусочной, она, сопровождаемая взглядами четырех футбольных букмекеров, берущих четыре шиллинга с каждого фунта, быстрым шагом направилась в Тибурнию,[14] где находилась квартира ее деда по отцу, Виллоуби Келли. Она ничего не скрывала от своего деда, ничего, если не считать того, что могло бы причинить ему душевную боль, а это значит, что она рассказывала почти все.
Между прочим, она уехала из Ирландии, когда ей было всего четыре года.
Лицо у господина Келли было узкое и изборожденное обильными складками и морщинами, порожденными тусклым, скаредным бездельным существованием. По мере того как всякая надежда на нечто лучшее все более терялась, верхняя часть головы освобождалась от волосяного покрова, обнажая прекрасной формы голый череп. Казалось, еще немного и соотношение между весом и объемом мозга и весом тела упало бы до уровня, наблюдаемого лишь у маленьких птичек. Келли лежал в постели и ровным счетом ничем не занимался, если, конечно, не называть занятием подергивание время от времени одеяла.
– Кроме тебя у меня на всем белом свете никого нет, – сообщила деду Силия.
Келли устроился поудобнее на кровати.
– Никого-никого, кроме тебя, ну и, возможно, Мерфи.
Это сообщение произвело на старика Келли какое-то странное впечатление. Глаза его не могли, как говорится, вылезти из орбит, настолько глубоко они сидели в глазницах, но они могли открываться, и именно это они и сделали.
– Я тебе ничего не говорила про Мерфи, – пояснила Силия, – просто боялась, что это тебе может быть неприятно. Я не хотела причинять тебе боль.