Жан-Мари Леклезио - Небесные жители
Облака — они такие. Они так высоко, приходят из такой дали, из самого сердца синевы, холодные, как ветер, легкие, как снег, и непрочные; они приходят бесшумно, тише мертвецов, тише детей, когда те ходят босиком по скалам вокруг деревни.
Но они любят приходить к Крошке-Крестику и совсем ее не боятся. Они знают, что Крошка-Крестик тоже любит тишину. Знают, что она их не обидит. Пышные облака подплывают к ней, окружают ее, она чувствует их ласковую прохладу, миллионы капелек увлажняют ее лицо и губы как ночная роса, и она слышит нежный-нежный шорох вокруг и снова поет, для них, для облаков:
Облака, облака,
небесные облачка,
унесите меня с собой в небо,
унесите меня с собой в небо,
высоко в небо,
небесные облачка.
Она поет «облачка», но знает, что они очень-очень большие, потому что их прохладная шубка окутывает ее и прячет от солнечного тепла так надолго, что она начинает дрожать.
Когда с ней облака, ее руки двигаются медленно-медленно, чтобы не испугать их. Здешние люди не умеют разговаривать с облаками. Слишком много от них шума, слишком много суеты, потому-то облака и живут высоко в небе. Медленно-медленно поднимает Крошка-Крестик руки к лицу и прижимает ладошки к щекам.
А потом облака уходят. Уплывают далеко-далеко, туда, где у них дела, за горы, за города. Они плывут к морю, туда, где всегда синева, чтобы пролиться дождем, потому что это они любят больше всего на свете: дождь над бескрайней синевой моря. Море, говорил старый Бахти, это самое прекрасное место на свете, место, где все синее-синее. "В море много разной синевы", — говорил старый Бахти. "Разве может быть синева разной?" — спросила Крошка-Крестик. — "Может-может, синева бывает разная, как питьевая вода, которая наполняет твой рот и стекает в желудок, бывает то холодная, то теплая".
Крошка-Крестик ждет и других небесных жителей. Она ждет, когда к ней придут запахи травы и огня, золотая пыльца, что танцует кружась на одной ножке, и птица, что коротко кричит один раз, задевая ее лицо крылом. Они всегда приходят, когда она здесь. Они совсем ее не боятся. Они слышат ее вопрос, всегда один и тот же: про небо, про его цвет, и подлетают так близко, что она чувствует, как движется воздух в ее волосах и ресницах.
А еще к ней приходят пчелы. Рано-рано вылетели они из своих ульев внизу, в долине. Они облетели все цветы в полях между каменных глыб. Пчелы хорошо знают цветы, они носят их пыльцу на лапках, и тяжесть тянет их книзу.
Крошка-Крестик слышит, как они летят, всегда в один и тот же час, когда солнце стоит высоко-высоко над иссохшей землей. Она слышит, как они летят со всех сторон сразу, потому что летят они из небесной синевы. Тогда Крошка-Крестик роется в карманах своей курточки и достает крупинки сахара. Крылышки пчел трепещут в воздухе, их звонкая песня взмывает в небо, отражается от скал, касается ушей и щек Крошки-Крестика.
Каждый день в один и тот же час прилетают пчелы. Они знают, что Крошка-Крестик их ждет, они тоже любят ее. Их десятки, они летят со всех сторон, создавая свою музыку в желтом свете. Они садятся на раскрытые ладошки Крошки-Крестика и с жадностью едят сахарные крупинки. Садятся на ее лицо, щеки, губы, ползают по ней тихонько, и от прикосновений их легких лапок становится щекотно и хочется смеяться. Но Крошка-Крестик смеется не слишком громко, чтобы не напугать их. Пчелы жужжат в ее черных волосах, возле ушей, поют свою монотонную песню про цветы и травы, про все цветы и все травы, на которых они побывали сегодня с утра. "Слушай нас, — говорят пчелы, — мы видели много-много цветов там, в долине, мы долетели до самого ее края, потому что нас нес ветер, а потом вернулись, перелетая с цветка на цветок". "А что вы видели?" — спрашивает Крошка-Крестик. "Мы видели желтые подсолнухи, пурпурный чертополох, цветок око-тильо, похожий на змею с красной головкой. Мы видели большой лиловый цветок кактуса-питайи, кружевные цветочки дикой моркови, бледные цветы лавра. Мы видели ядовитые цветы крестовника, пышные цветы индиго, легкие цветочки красного шалфея". — "А что еще?" — "Мы долетели до самых далеких цветов, до тех, что сияют на грозе пчел — диких флоксах, мы видели алую звезду мексиканского мака, огненное колесо, молочный цветок. Мы пролетали над агаритой, пили нектар тысячелистника и росу лимонной мяты. Мы летали даже к самому прекрасному цветку на свете, к тому, что расцветает высоко в горах над саблевидными листьями юкки и цветом бел точно снег. Все эти цветы для тебя, Крошка-Крестик, мы принесли их тебе в знак нашей дружбы".
Так говорят пчелы, и еще много чего говорят они. Они рассказывают про красный и серый песок, блестящий на солнце, про капли росы, застывающие в пуху на листьях молочая и повисающие на колючках агавы. Про ветер, что проносится над самой землей и пригибает травы. Про солнце, которое встает и заходит в небе, про звезды, что вспыхивают в ночи.
Они не говорят на языке людей, но Крошка-Крестик их понимает, и от звонкого трепета тысяч крылышек в ее глазах появляются пятнышки, и звезды, и цветы. Пчелы знают так много! Крошка-Крестик пошире раскрывает ладони, чтобы они могли съесть последние сахарные крупинки, и поет им песенку, едва шевеля губами, голосом, похожим на жужжание пчелы:
Пчелки, пчелки,
небесные синие пчелки,
унесите меня с собой в небо,
унесите меня с собой в небо,
небесные пчелки.
И когда пчелы улетают, опять наступает долгая-долгая тишина.
Холодный ветер обдувает лицо Крошки-Крестика, и она чуть поворачивает голову и глубоко дышит. Руки ее сложены на животе под покрывалом, она сидит неподвижно, ровно под прямым углом к сухой земле. Кто же придет теперь? Солнце стоит высоко в синем небе, оставляя тени на лице девочки, под носом, под бровями.
Крошка-Крестик думает о солдате, который, наверное, уже идет сюда. Идет узкой тропой, что взбирается по откосу к покинутой деревне. Крошка-Крестик вслушивается, но еще не слышит его шагов. Да и собаки не лают. Они спят в уголке у старых стен, уткнув носы в пыль.
Ветер свистит и завывает среди камней над иссохшей землей. Это бегут быстроногие зверьки с длинными телами, длинноносые зверьки с маленькими ушками. Они вылезают из нор на другом конце долины и бегут быстро-быстро, перепрыгивая через реки, овраги и расщелины. Время от времени они останавливаются, тяжело дыша, и свет играет на их золотистой шерстке. И снова бегут-скачут они в небе, гонятся неведомо за кем, проносятся мимо Крошки-Крестика, задевают ее волосы и одежку, и хвосты их со свистом рассекают воздух. Крошка-Крестик протягивает руки, пытается удержать их, поймать хоть одного за хвост.
— Постойте! Постойте! Слишком быстро! Постойте!
Но зверьки ее не слушают. Они резвятся, скачут вокруг нее, проскальзывают между рук, щекочут своим дыханием лицо. Они смеются над ней. Ей бы поймать хоть одного, только одного, уж она бы его не выпустила. Крошка-Крестик знает, что бы тогда сделала. Оседлала бы его, как лошадь, крепко-крепко обняла бы руками за шею, и — оп-ля! одним прыжком он унес бы ее прямо в небо. И она летела бы, бежала бы с ним так быстро, что только ее и видели. Над долинами и горами, над городами, до самого моря летела бы она в небесной синеве. Или скользила бы над самой землей, среди ветвей и травы, с легким-легким шорохом, похожим на журчание воды. Вот было бы хорошо.
Но Крошке-Крестику ни разу не удалось изловить такого зверька. Они струятся между ее пальцами, вьются в одежде и волосах. А иногда бывают медлительными и холодными, точно змеи.
Никого нет на вершине крутого утеса. Мальчишки из деревни больше сюда не забираются, только иногда приходят ловить ужей. Однажды они пришли, а Крошка-Крестик их и не слышала. Один сказал: "Мы принесли тебе подарок". "Какой?" — спросила Крошка-Крестик. "Подставь руки, узнаешь", — сказал он. Крошка-Крестик подставила руки, и мальчишка положил ей в ладони живого ужа. Она испугалась, но не закричала. Только передернулась вся с головы до пят. Мальчишки смеялись, а Крошка-Крестик, ничего не сказав, просто выпустила ужа на землю и спрятала руки под покрывало.
Теперь она подружилась со всеми, кто бесшумно ползает по иссохшей земле: длинными и холодными, как вода, змеями, медяницами, ящерками. Крошка-Крестик и с ними научилась разговаривать. Она зовет их тихим свистом сквозь зубы, и они приходят к ней. Она их не слышит, но знает, что они приближаются, ползут от расщелины к расщелине, от камня к камню, поднимают головки, прислушиваясь к тихому свисту, и трепещут горлышками.
Змейки,
змейки, —
поет Крошка-Крестик. Не все из них змеи, конечно, но так она их зовет.
Змейки,
змейки,
унесите меня с собой в небо,
унесите меня с собой в небо.
Они приходят, конечно, приходят, забираются к ней на колени, и ей нравится чувствовать их невеликую тяжесть. А потом они вдруг убегают, потому что пугаются, когда свистит ветер и трескается земля.
