Микко Римминен - Роман с пивом
На какое-то время вдруг повисла тишина, странным образом обнажив дно стаканчика и побуждая собраться с мыслями, встать и, нарушив привычное состояние покоя, сходить-таки за очередной порцией кофе, если уж не ради самого действия, то хотя бы ради веры в то, что чем больше пьешь, тем крепче становишься.
Однако по возвращении за столик после вынужденного похода за добавкой кофе выяснилось, что парни уже все выпили и собираются уходить. Боксер громко, во весь голос, пожелал всем хорошего дня и почему-то добавил: «Давай, папаша, потихонечку!» Худой кивнул в ответ, сдержанно хихикнул и, рассеянно посмотрев на мир сквозь свои толстые бутылочные донышки, вылез из-за стола. Спустя мгновение они уже шагали по пешеходному переходу, от души втаптывая асфальт в землю, словно под ногами у них лежал мозаичный пол с изображением какой-то нечисти. Но еще до того, как они скрылись за грузовой машиной, остановившейся на светофоре, боксер повернулся и, раскинув руки на ширину примерно в полтора метра, показал, какой же величины была пойманная им поутру живность.
— Вот ведь, — изрек Маршал и, окинув взглядом окрестности, заметил, что у дверей аптеки стоит та самая старушка с собачкой, которая непонятно как туда попала, ведь еще минуту назад переходила дорогу совсем в другом конце улицы. Как бы то ни было, теперь она стояла там, а ее собачка тупо носилась взад и вперед перед витриной аптеки, периодически останавливаясь и с неудовольствием посматривая на молодого человека за столиком, который почему-то разговаривал сам с собой. Неприятное чувство вины, вызванное пристальным собачьим взглядом, вынудило пробурчать в сторону старушки некое подобие извинения.
Наконец, наперекор всем регламентам появились Хеннинен и Жира. Они постепенно, атом за атомом, материализовались в точке пересечения дорог, и похоже, что, несмотря на воскрешение, все еще несли на себе шлейф отвратности бытия, ибо их ужасное похмелье ощущалось даже здесь, у ларька. Пухлая морда Хеннинена горела огнем и совершенно необъяснимым в данных обстоятельствах удовольствием. То, что обрамляло ее, скорее походило на облезлую меховую шапку или макаронный гарнир, чем на соломенного цвета волосы. На нем была рубашка, которую уже никто не назвал бы белой, и черный шерстяной пиджак, очевидно немного жавший ему в плечах. К тому же этому пиджаку явно не раз приходилось проводить ночь в городском парке. Жира был в потертых джинсах и белой футболке, но весь его скукоженный вид трусливого солдата под перекрестным огнем говорил о том, что если бы он мог, то с радостью прекратил бы свое существование.
Хеннинен торжественно подошел к окошку и стал, по обыкновению, травить грязные анекдоты. Жира сел за столик. Сил на то, чтобы выдавить хоть какое-то приветствие, у него не было.
— Ну, — сказал Маршал.
— Кофе принеси.
— Сам принеси, — ответил Маршал и посмотрел на Жиру, который выглядел так жалко, что надо было вначале привыкнуть к этому зрелищу, и только лишь после этого принимать решение, жалеть его или ругать. В своем похмелье он пребывал, как в особом мире, что вызывало даже некоторую зависть.
— Слышь, Хеннинен, — сказал Жира, продолжая сидеть, но всеми силами стараясь оградить себя от этого мира.
Его прозвали Жирой за то, что он любил все жирное: пирожки с мясом, пиццу, поджарку, но, несмотря на неуемное обжорство, всегда оставался худым. Маршал же получил свое прозвище в честь произнесенного им однажды в душном метро пламенного спича в защиту права любого человека выпить средь бела дня, если душа жаждет.
Хеннинен же был Хенниненом, потому что его фамилия была Хеннинен.
Выполнив утреннюю норму по анекдотам, вышеупомянутый Хеннинен уселся за столик, расплескав по ходу кофе из обоих стаканчиков.
— О, тяжесть и бессилие бытия, — сказал он робким, покорным всему окружающему миру голосом, словно очнулся от пребывания в застывшей на мгновение вечности. Затем он, очевидно осознав всю серьезность и монументальность создавшейся ситуации, предпочел некоторое время сидеть молча.
Так молча и сидели. После непродолжительного пика повышенной концентрации автомобилей на дороге движение нормализовалось и вошло в свой привычный ритм. Мимо то и дело проплывали фургоны и фургончики с предметами широкого потребления: мороженым, пивом, офисной бумагой и грязной одеждой для Армии спасения. На углу распахнул свои двери магазин «Алко». В свете набирающих силу солнечных софитов воздух становился все более густым, и вот уже сквозь него пробрался первый отчаянный крик разбившейся о землю бутылки.
— Вот, — осмелился произнести Маршал.
— Что вот? — спросил Жира.
— Уж так вот. Не знаю.
— Вот-вот, — сказал Хеннинен и постарался придать своему опухшему лицу серьезное отеческое выражение, отчего стал похож на бандита в женском чулке.
Жира уронил бычок в стаканчик. На дне еще оставалось немного кофе, в ответ послышалось глухое и возмущенное шипение. Над поверхностью кофе завис крошечный клочок какой-то дымки, похожей на утренний туман.
— Меня одолевает странное чувство, — заявил вдруг Жира. — То есть я хочу сказать, что, несмотря на необходимость погружения в состояние похмельной истерии, в котором я должен был бы сейчас находиться, мой организм столь слаб и истощен, что нет никакой возможности туда погрузиться, вы меня понимаете?
— Пытаемся, — ответил Маршал. — По мере сил.
— Понимаете, я очень хочу впасть в это состояние, я знаю, мне стало бы легче. Но… не могу.
— Ну все, тихо, — сказал Хеннинен.
Маршал попросил отчитаться, что же конкретно стало причиной столь кардинального снижения работоспособности. Жира постарался составить некую отчетность, но вскоре понял, что кроме череды междометий не способен в данную минуту ничего породить, а потому отчет сам собой сошел на нет.
— Занимательно, — сказал Маршал.
— Честно говоря, как-то в памяти совершенно ничего не всплывает, — после продолжительной паузы изрек Хеннинен. — Мы были, так сказать, в состоянии сильного подпития.
— Ну никак не вспоминается! — уточнил Жира и вдруг с силой хлопнул себя ладонью по щеке. Было похоже, что движение хорошо отрепетировано.
— Ну, в общем, как-то так это прошло, что в целом все довольно обыденно: сначала из магазина в парк, потом из парка в какую-то таверну, из таверны в бар, оттуда в паб, а уж из паба через ларек к Жире.
— Через жирок к лире, — съязвил Жира, стараясь сохранить как можно более серьезное выражение лица и ужасно довольный тем, что на сей раз удержался от публичного самобичевания.
— Это ненасытное животное снова слопало «Деликатес» от Кари. Аж слушать было противно.
— По-моему, я пропустил что-то важное, — сказал Маршал. — То есть я-то съел только турецкий хот-в-рот, как говорят наши алкоградцы.
— Это пирожок с большой котлетой, двумя сосисками и яичницей, а еще там до хрена огуречного салата, — пояснил Жира. Озвучив весь рецепт столь четко и внятно, он тут же озарился светом неземной значимости.
— Только воняет этот твой деликатес, как настоящее г…, у меня от одного воспоминания срабатывает рвотный рефлекс, — сказал Хеннинен. — Точнее, «воняет» даже не то слово, здесь не только запах, но и звук, я так часто слышу у себя под ухом это смачное чавканье, что, похоже, оно прочно укоренилось в моем сознании и вызывает теперь стойкие неаппетитные ассоциации.
— Что-то здесь и вправду завоняло отходами, — заметил Маршал и достал из кармана пачку сигарет. — Хотел бы, однако, заметить, что я также имел возможность быть свидетелем вышеупомянутого чавканья на протяжении, скажем так, определенного исторического периода, а потому попрошу не разговаривать со мной, как с туземцем, на одном лишь том основании, что вам, видите ли, сегодня с утра плохо, а мне нет.
— Опаньки, — сказал Хеннинен.
— Да! То есть нет, конечно, что-то меня прорвало, прошу прощения.
— Это, наверное, последствия общей утренней нервозности, — предположил Жира.
Пачка сигарет выползла наконец из кармана на свет Божий, что тут же привлекло внимание стоявшего в сторонке шустрого стрелялы.
— Подкинь парочку, — попросил парень, подергивая свитер на груди.
— Опаньки, — сказал Маршал. — А почему же сразу две?
— Надо.
— Ясно.
Маршал постучал по пачке и выдал жаждущему две сигареты, тот, в свою очередь, стал копаться в карманах. Порывшись некоторое время, он нашел то, что искал, и протянул Маршалу маленькие маникюрные ножницы.
— Это тебе, — сказал он, и его голова дернулась назад и в сторону, так, словно на затылке у него был крюк, к которому привязали длинную леску и дергали теперь за нее из окна дома на противоположной стороне улицы. — Это, типа, ключи от города или что-то вроде того. Типа, «опель» или «мазду» можно открыть.
