Владимир Митрофанов - Врачу, исцелись сам!
Борисков с ним не согласился:
– Сейчас революция происходит только тогда, когда американцы на нее денег дают! Других революций и не бывает. Это только раньше немцы давали – например, в семнадцатом году, а сейчас только американцы.
Машина на удивление сразу завелась. Борисков, перекрестившись, потихоньку выехал из двора, потом по Щербакову переулку вырулил на набережную Фонтанки, проехал по ней и перехал по мосту напротив БДТ на противоположную сторону. Чуть позднее вышел сегодня из дома, и движение было уже довольно плотное. Встал в пробке на перекрестке
Фонтанки с Невским – это уже, наверное, навечно, на каждый день.
Сердце все еще продолжало работать с перебоями. Представил себе: сейчас вот если вдруг умереть, то он обязательно навалится на руль, и автомобиль загудит. И долго будет так стоять и гудеть. Не сразу и распознают, в чем дело, будут с матом объезжать, пока, наконец, не подъедут гаишники, или кто-то не увидит мертвеца сквозь боковое стекло. Борисков водительскую дверь обычно не блокировал, так что откроют. С мертвого запросто могут и часы снять и деньги из кармана вынуть. Один так разбился на мосту Александра Невского насмерть.
Пока приехали "скорая" и милиция, его уже и обворовали: не оказалось ни дорогих часов, ни телефона, ни бумажника. В большом городе, как
Петербург, смерти уже никто не боится и не уважает ее – тут это обыденное явление. Люди мрут, как мухи, каждый день. Крематорий на
Шафировском проспекте, когда проезжаешь мимо, дымит без перерыва на обед и без выходных.
А что было бы, если бы он вообще не проснулся этим утром? Человек умирает в одиночестве, когда все вокруг спят. Каково ему? Он представлял, потому что видел не раз еще во время работы на
"скорой": всюду в квартире включен яркий свет, двери распахнуты, собака забилась в угол, вокруг много чужих, равнодушных людей, шатающихся по дому, не снимая уличной обуви, непрестанно зевающий участковый в черной блестящей куртке и с папкой подмышкой; санитары раздраженно требуют простыню и денег, заворачивают тело и выносят.
Какое-то время с лестницы доносится топот, голоса и шарканье ног, хлопают двери машины, вот зарычал мотор. И во всех комнатах – вообще повсюду – горит свет. Человека уже нет, остаются его вещи. Он никогда уже не вернется сюда. И такое могло быть. Мысль об этом сжала Борискову сердце.
Наконец, все-таки переехал Невский и встал в следующем заторе уже перед Троицким мостом: по набережной пропускали какое-то городское начальство – в Смольный. По радио в это время рассказывали какие-то хохмы и словоерсы на грани приличия, типа "Не учи отца – и баста!"
Наконец, переехал мост и далее повернул сразу направо – на
Петровскую набережную. Дальше ехал хорошо, но на Светлановской площади опять попал в пробку, посмотрел на часы: оказалось, времени уже впритык. Чуть дальше голосовала симпатичная молодая женщина.
Борисков с сожалением проехал мимо: было бы время – обязательно бы подвез. Голова с ночи все еще была тяжелая. Наконец, подъехал к своей больнице. Еле-еле запарковал машину, втискивался: места так никто и не соблюдает, опоздал – сам виноват, только начмед свое постоянное имеет – сразу под знаком "парковка только для служебного транспорта", и там охранник на входе все видит: может выйти и отогнать чужого. А тут, на общей, еще и пациенты с их родственниками ставят свои авто, где придется. Платят дежурным на въезде, и те с удовольствием их пускают, а дальше им наплевать. Главный врач тоже уже приехал, его машина стояла сразу за знаком "Остановка запрещена". Главного на работу до недавнего времени возили на санитарной машине "Форд". И в этом был определенный резон: если пробки на дороге, то водитель Андрей включал сирену и мигалку и ехал, как придется. Он был бывший автогонщик, поэтому Борисков, например, сам, будучи водителем со стажем, ездить с ним боялся.
Всегда представлял себе, как будет вылетать сквозь лобовое стекло на дорогу. Главный же к манере езды Андрея привык и ценит его именно за такую езду, а ведь в самом начале карьеры он на своей "Волге" на работу ездил: люблю, говорит, сам за рулем. Но потом оказалось вроде как бы уже и несолидно самому рулить, и опять же, когда с водителем, многих проблем просто нет: например, если выпил на банкете, да и в дороге можно звонить из машины, заниматься делами, и ГАИ не трогает.
Однако и санитарный "Форд" через какое-то время тоже показался ему несолидным, и месяца два назад он купил на больницу для себя представительскую "Вольво", причем пересевший на нее с санитарки очень довольный Андрей утверждал, что купили ее вовсе недорого – со скидкой – за пятьдесят две тысячи долларов. Когда Борисков бежал ко входу, Андрей оставался сидеть в машине и наверняка собирался поспать. Кивнули друг другу.
До начала утренней конференции оставалось всего-то минуты три. В коридорах началось обычное кишение персонала, идущего на так называемую "пятиминутку". Оставалось только на ходу накинуть халат и войти в конференц-зал в самую последнюю минуту. Кивок коллегам:
"Всем привет!"
Ровно в девять появился начмед, чернявый мужчина лет сорока со своим "кондуитом" в руках (сам Главный лично проводил только большие общие конференции по понедельникам – делал накачку на всю неделю).
На большой конференции в понедельник собирали чуть не весь персонал клинической больницы, включая и сотрудников двух кафедр медицинской академии, располагавшихся на этой базе. Главный врач, как человек восточный, да и к тому же поднявшийся с периферии, чрезвычайно ценил людей ученых и особенно научные звания, сам защитил не так давно кандидатскую диссертацию и теперь, говорят, будто бы писал докторскую. Заведующие кафедрами обещали ему в этом помочь, поэтому он их всегда поддерживал. Впрочем, поддержка эта, как говаривали опытные люди, могла продлиться только до защиты, а потом, не исключено было, что она так же внезапно могла и закончится. К слову припоминали тут и печальный опыт бывшего заведующего курсом эндоскопии хирурга-профессора Жернова Михал Михалыча, который будто бы лично написал главному всю его кандидатскую по лечению язвенной болезни, и вскоре после защиты его путем каких-то косвенных интриг выперли и с кафедры и из академии на пенсию. Как говориться, "мавр сделал свое дело, мавр может уйти". Кафедралы это все прекрасно понимали и поэтому делали главному докторскую уж очень потихоньку, никто особо не спешил и с этим делом не суетился. Кстати, говорят, именно под эту работу на больницу закупили самую современную диагностическую аппаратуру и лабораторные анализаторы. Куплено это было, естественно, за счет городского и федерального бюджета, но ведь чтобы купили именно тебе, а не другому, тоже нужно расстараться, подмазать кому следует.
Первыми на "пятиминутке" традиционно доложились дежурные врачи отделений Начали, как всегда, с приемного, потом докладывал кто-то с хирургии (кажется, с абдоминальной) с перекошенным лицом. Затем уже свой, с терапии, бодрый, хотя и несколько помятый Леша Жизляев (в народе просто Жизляй) долго зачитывал список, кто из больных наблюдался и почему обращался. Борисков знакомых фамилий не услышал
– из своих пациентов, слава Богу, никому хуже не стало, и никто за ночь не умер. Кого-то там из других, не его, палат рвало, были температурящие и так далее. Итоги начал подводить начмед и опять одно и то же: "У нас мало платных услуг! Мало терапия зарабатывает денег! Дождетесь, что будет сокращение!" Сам он был для этого времени года (конец марта) ненормально загорелый и свеженький – только что из Египта (об этом проболталась секретарша главного) – и зарплата, кстати, у него-то была по сравнению с простыми врачами куда большая (это уже бухгалтерша трепанула). Борисков тоже, может быть, за такую зарплату рыл бы землю, стращал бы людей.
Начмед вообще ездил за границу довольно регулярно, так как состоял членом совета какой-то общественной организации с незапоминающимся названием что-то типа "Медицина за здоровый образ жизни" или вроде того. У них в программе три раза в год стояли плановые съезды-конференции: осенью – обычно в Турции; в конце зимы – в
Египте; а потом, кажется в мае, они собирались провести конгресс где-то в Южной Европе, а где – еще не решили – то ли в Ницце, то ли на Родосе. Борисков как-то случайно услышал диалог людей из этой организации:
Женщина (заинтересованно): – Где будем собираться весной? Есть предложение – в Венеции.
Мужчина (морщась): – Ну, я не зна-а-аю… Если честно сказать,
Венеция мне уже надоела. Ты же знаешь, я не люблю Венецию.
Борисков сам в Венеции никогда не был, но любил ее заочно, и когда хаяли Венецию, это ему не нравилось.
Понятно, что какой-то особой научной программы никто там не проводил – народ просто ездил отдохнуть. Конференция была лишь официальным легальным поводом уехать, оформить командировку и просить деньги на поездку у спонсоров – обычно фармацевтических компаний. Брали туда с собой и жен и любовниц. Пить начинали уже в аэропорту, пока в Шереметьевском накопителе ждали посадки. Напитки всегда традиционно закупали там же – в магазинах Duty-free: карвуазье, хенесси, бэйлис, рэд лейбл и еще какой-то коньяк с петухом на этикетке. Один знакомый Борискова как-то по случаю попал в одну такую поездку, рассказывал ему: "Пьянка началась в самолете еще при перелете туда, сразу как только взлетели, а закончилась – в самолете при перелете обратно в Москву, когда многие переблевались, даже юная девочка-секретарша".
