Рой Якобсен - Чудо-ребенок
Это замечание было, по всей видимости, вызвано тем, что и на лице, и на пальцах, и в волосах у меня зеленели остатки краски и выглядело это, должно быть, так, будто я по-мужски делаю все, чтобы две наших жизни не сошли с рельсов.
— Да, он такой молодчина, — сказала мама, и голос у нее слегка дрогнул. — Без него я бы нипочем не справилась.
Я очень любил, когда она говорила так, потому что в то время мамку выбивал из колеи любой пустяк, хоть мы и жили в доме из армированного бетона с ласточкиными гнездами на чердаке и соседями, которые мирно пили кофе у себя на балконах или часами копались в автомобиле, сунув голову под капот; я и читал, и писал лучше многих ребят, мамка свою зарплату получала день в день каждые две недели, и здесь, вообще говоря, ничего такого никогда не случалось, но все равно было ощущение, будто нас с мамкой повсюду окружают опасности и мы только чудом все еще избегаем их, пока гром не грянул, как приговаривала мамка, но чему научишься там, где ничего не происходит.
— Знаешь, силы у меня уже не те, — повторяла она по любому поводу, имея в виду — хоть я никогда не спрашивал, а она никогда сама не порывалась объяснить — свой развод, он, прямо сказать, сошел на нее как лавина и оказался прологом к череде последующих глав, составивших бесконечную цепь несчастий. Потому что, хоть это и были времена Юрия Гагарина, но определенно не времена разводов, а, наоборот, крепкой семьи, а отец, уйдя от нас, всего через год ушёл навеки, как выражалась мамка: погиб в аварии на работе — в Механических мастерских Акера рухнул башенный кран. Я не помню ни отца, ни развода, ни аварии, зато мамка помнит за нас обоих, хотя ничего конкретного, я уж говорил, из нее не вытащишь, например, как он выглядел или чем любил заняться на досуге, если он случался, а что не любил и откуда был родом или о чем они разговаривали в те счастливые, надо полагать, годы, что они прожили в ожидании меня; даже фотографии она и то держит при себе, короче говоря, прошлое мы не ворошим.
В кильватере двух этих несчастий последовало еще одно — с пособием, на которое она могла бы рассчитывать как вдова; дело в том, что, прежде чем сверзиться с крана, отец мой ухитрился еще раз жениться и родить еще ребенка, девчонку, которую мы даже не знали, как зовут, так что где-то на свете обреталась еще одна вдова отца и получала по праву наши с мамкой деньги и транжирила их на лотерейные билеты, такси и перманент.
— Ой, даже и не знаю, куда они могли подеваться, — сокрушенно сказала фру Сиверсен, помахивая в воздухе квитанциями за обои, но без клея. Но теперь, по крайней мере, мама смогла положить всему этому конец своей коронной фразой:
— Ну что ж, теперь нам надо пораскинуть умишком и все как следует просчитать. — И напоследок снова улыбнулась трем девчонкам, которые молча пялились на нас, раскрыв рты, обрамленные молочными бородами. — Спасибо, что показали нам такую красоту.
Глава 2
Уже на следующий день мы с мамой отправились в Орволлский торговый центр приглядеть обои. И это прям чудо, потому что мамку мало того, что со всех сторон окружают опасности, ей еще требуется много времени, чтобы тщательно всё обдумать; та зеленая краска, на которую мы вот только что зря ухлопали деньги, возникла, к примеру, по воле не какой-нибудь случайной прихоти, но тщательной работы ума, не прекращавшейся с прошлого Рождества, когда нас пригласила на кофе с печеньем пожилая пара с первого этажа, а у них все стены оказались не такого цвета, как у нас, и выяснилось, что соседи сами их перекрасили, кисточкой. А еще в другой раз мама зашла за мной к моему приятелю Эсси, а там отец семейства перенес дверь, и вход в маленькую комнату стал не из гостиной, а из прихожей, так что теперь шестнадцатилетняя сестра Эсси могла попасть к себе прямо из коридора. И теперь все эти наблюдения, плюс еще то обстоятельство, что хозмаг, в который мы пришли, прямо-таки светился будущим, возможностями и обновлением, даже ведра с красками и синие рабочие халаты здесь дышали чистотой и оптимизмом, от такого и камень растрогался бы, короче, все это сошлось воедино и сложилось в решительное заключение.
— Ну вот, — сказала мамка. — Придется нам все-таки пустить жильца. Без этого никак.
Я с изумлением поднял на нее глаза; мы ведь это уже обсуждали и, как мне казалось, пришли к соглашению, что ни за что не будем сдавать комнату, как бы туго у нас ни было с деньгами, потому что в этом случае мне пришлось бы отказаться от собственной комнаты, которую я любил, и перебраться в комнату к маме.
— Я могу спать в гостиной, — сказала она, прежде чем я успел вякнуть. Так что в этот день дело не ограничилось закупкой обоев и клея, но было еще сочинено объявление в “Рабочую газету” о сдаче комнаты. Снова пришлось обращаться к мужичищу Франку; не смог бы Франк, который в дневные часы орудовал бульдозером на строительстве новых кварталов, захватывавших все большую часть долины Грурюд-дален, в вечернее время перенести дверь в маленькую спальню, чтобы жильцу (или жиличке) не пришлось ходить туда-сюда через нашу частную жизнь, не говоря уж о том, чтобы нам в нашей свеже оклеенной обоями гостиной не пришлось терпеть топающего туда-сюда абсолютно чужого человека?
Иными словами, нас ожидали интересные времена.
Выяснилось, что плотник из Франка никудышный. В процессе переноса двери грохоту и грязи было не оберись, к тому же работал он все в той же майке с дырками, шумно дышал и жутко потел — и уже с первого вечера начал называть мамку малышкой.
— Ну чё, малышка, ты как кумекаешь, наличники-то те старые оставить или чё поновее приискать?
— Это смотря во что они станут, — отвечала мать.
— Тебе, малышка, недорого, у меня везде свои люди.
К счастью, мамке не пришлось по нраву, чтобы ее величали малышкой. А уж фру Сиверсен появлялась у нас как по часам, то чтобы позвать супруга перекусить, то чтобы сообщить, что мусорная машина сегодня припозднилась. Нужно признать, что я и сам тщательно за ними следил, потому что к приходу соседа мамка каждый раз мазалась губной помадой и снимала бигуди, мне прям недосуг было на улице погулять. Время от времени фру Сиверсен засылала к нам еще старшую дочку, Анне-Берит, и тогда мы вместе наблюдали, как этот здоровенный мужик расправляется с тяжелющими дверными полотнищами и филенками, и как у него на плечах и спине черные волосы, словно прошлогодние кустики травы по весне, торчат из дырок линялой майки, которая с каждой стиркой все больше походила на рыболовецкий трал, а на одежду все меньше; и слушали, как он, в промежутках между замахами, постанывает: — Молоток! Гвоздь! Рулетка! — шутливым тоном, чтобы мы ему подавали эти предметы; это было здорово. Но когда дверь оказалась наконец на месте, а старый проем, не прошло и недели, был заделан, обшит новыми наличниками и вообще, и зашла речь об оплате, Франк начисто отказался брать деньги.
— Ты рехнулся, — сказала мама.
— Зато, может, у тебя найдется чего выпить, малышка, — сказал он тихонько, будто благодаря успешно проведенной операции у них теперь появился общий секрет. Без толку стояла мамка со своим кошельком, переминаясь с ноги на ногу и перебирая свеженакрашенным ноготком две-три пятерки: смотри, сколько у меня, только назови цену; Франк был и остался джентльменом, так что вместо денег обошелся парой рюмашек Кюрасао.
— По одной на каждую ногу.
Зато теперь мы хотя бы от него отделались, и можно было начинать клеить обои. Оказалось, что это у нас получается хорошо. Мамка снова воцарилась на кухонном стуле под потолком, я внизу, ближе к полу. Ту стенку, на покраску которой у нас ушла целая неделя, мы оклеили целиком всего за один вечер. Потом у нас ушло еще два вечера на возню вокруг балконной двери и большого окна в гостиной, и еще один вечер, последний, на оклейку стенки, за которой была моя спальня, где скоро поселится жилец. Комната преобразилась до неузнаваемости, меня эти перемены потрясли и оглоушили. Мы, правда, не пошли на приобретение джунглей, мама хотела чего-нибудь менее броского, но ботанический жанр все же выдержали, с извилистыми полосами и цветами, так что стало похоже на рыжевато-желтый подлесок. И когда уже на следующий день посмотреть комнату явились двое желающих, дело пошло.
Нет, дело не пошло.
Первые двое, что приходили смотреть комнату, не приглянулись нам. Потом приходил еще третий, но ему не приглянулась комната. И мамка как-то сникла от этих неудач. Может, она слишком много просила за комнату? Или слишком мало? Раньше-то она поговаривала о том, что, может, стоит переехать куда-нибудь из Орволла, найти себе что-нибудь попроще, может быть, в том районе, где они с мужем жили прежде, в Эвре-Фоссе, где люди все еще вполне обходились одной комнатой и кухней. Но тут внезапно подоспело письмо, написанное вздыбленным почерком; некая Ингрид Улауссен, незамужняя, тридцати пяти лет, как она отрекомендовалась, спрашивала, нельзя ли прийти посмотреть комнату в ближайшую пятницу.
