Мартин Эмис - Ночной поезд
Тут зазвонил телефон. Это был Джонни Мак, он же сержант Джон Макатич. Мы с ним вместе служили в убойном отделе, а потом его сделали старшим в группе. Отличный парень, и сыщик – каких мало.
– Это ты, Майк? – говорит он. – Тут такое дело…
Ну, отвечаю ему, выкладывай, не тяни.
– Дело дрянь, Майк. Надо извещение доставить.
«Доставить извещение» означает у нас «уведомить о смерти». Иначе говоря, прибыть по указанному адресу и известить людей о гибели родственника. О смерти человека, которого они любили. Я это уже поняла по голосу. Догадалась и о том, что смерть была внезапной. И скорее всего насильственной. Я задумалась. Можно было просто отмахнуться: это теперь не по моей части (впрочем, в деле конфискации незаконно приобретенного имущества тоже не обходится без трупов). Но тогда бы мы пустились в набившие оскомину пререкания, которые кочуют из сериала в сериал. Он: «Ты должна мне помочь. Прошу тебя, Майк». Я: «Даже и не думай. Ни за что. Не рассчитывай, приятель». Такие препирательства можно вести до посинения. И я сдалась. Подумала: какой смысл отказываться, если рано или поздно все равно соглашусь? Своих надо выручать. Мне оставалось только повторить: выкладывай, не тяни, что там у тебя?
– Дочка полковника Тома покончила с собой.
– Дженнифер? – И следом само собой: – Ты что, сдурел?
– Сдуреешь тут. Говорю же тебе, Майк, – дело дрянь.
– Как все было?
– Из двадцать второго калибра – прямо в рот.
Я ждала продолжения.
– Майк, будь другом, сообщи полковнику Тому. И Мириам. Прямо сейчас, не откладывая.
Я закурила новую сигарету. Пить-то я бросила, но курю одну за другой. Ох как я курю…
– Когда я познакомилась с Дженнифер Рокуэлл, ей было восемь, – сказала я.
– Знаю, Майк. Потому и звоню. Если не ты – то кто?
– Ладно. Но сперва ты отвезешь меня на место.
Я пошла в ванную, чтобы для приличия немного подкраситься. Делала это через силу, словно выполняя надоевшую повинность. Как будто протирала тряпкой прилавок. Стиснув зубы. Только что – хочу верить – я была личностью, а теперь неумолимо превращалась в вульгарную бабу.
Машинально, в силу многолетней привычки, бросила в сумку блокнот, карманный фонарик, резиновые перчатки и служебный ствол тридцать восьмого калибра.
* * *Кто приходит служить в полицию, тот вскоре узнает, что означает «точняк»…Это когда переступаешь порог, видишь труп, обводишь взглядом комнату и говоришь: «Ну да, точняк». Но то, что я увидела, никак не походило на явное самоубийство. Дженнифер Рокуэлл выросла на моих глазах. Ни к кому из знакомых я не испытывала такой симпатии. Да что там говорить – Дженнифер нравилась всем без исключения. С годами ее, похоже, стало тяготить собственное совершенство: блистательный ум, невероятная красота. Нет, поправила я себя, – убойной силы ум. И красота, за которую жизнь отдашь. При этом Дженнифер никогда не была заносчивой – просто такое сокровище кажется непреступным само по себе. Судьба дала ей все, чего только можно пожелать, а потом еще чуть-чуть и еще немножко больше. Ее отец сделал блестящую карьеру в полиции. Оба старших брата – намного старше Дженнифер – пошли по его стопам и получили назначение в Чикаго, а Дженнифер посвятила себя астрофизике и работала в нашем городе. Мужчины? В студенческие времена их вокруг нее увивалось великое множество, но она не выделяла никого. В последние годы – лет семь-восемь – рядом с ней был профессор Трейдер Фолкнер. Мыслитель и мечтатель Трейдер. Так что здесь и не пахло «точняком». Если это и было самоубийство, то совершенно неочевидное.
Джонни Мак, заехавший за мной на машине без опознавательных знаков, припарковался на Уитмен-авеню. По обе стороны широкой, утопающей в зелени улицы стояли особняки или соединенные общей стеной дома – то был академический городок на самом краю двадцать седьмого квартала. Я вышла из машины, разминая обтянутые брюками ноги.
У места происшествия толпился народ. Подъехали машины с рациями, стянулись патрульные группы, прибыли криминалисты и медики. Тони Сильвера и Олтан О'Бой уже прошли в дом. Поблизости маячили соседи, но они для нас были как пустое место. При свете фонаря отчетливо вырисовывались фигуры в форме. Судя по всему, была объявлена общая тревога. Такое не раз бывало в Южном округе, когда на нашей специальной волне сообщалось, что полицейского пустили в расход. Иногда «в расход» означало «все, конец»: то ли погоня за преступником закончилась не в пользу полицейского, и его подстрелили; то ли он сунул нос не в тот склад да там и остался; то ли напоролся на безумного наркомана. Но когда кто-нибудь заводит опасную игру с полицией, полиция отвечает игрой без правил. Это и есть расизм: нападение на любого из наших приравнивается к нападению на всех и каждого.
Мой жетон проложил мне дорогу сквозь живой коридор из людей в полицейской форме. Я напомнила себе, что надо будет расспросить консьержку: не исключено, что ей случилось быть последней из тех, кто видел Дженнифер в живых, а возможно, она даже оказалась свидетельницей. В спину мне отраженным солнечным светом светила жирная луна. Но полиция даже в Италии не разводит сантиментов по поводу полнолуния. Всем известно, что в такие ночи преступность возрастает на двадцать пять – тридцать пять процентов. А если полнолуние приходится на пятницу – жди переполненных больниц и очередей в «травму».
У квартиры Дженнифер меня поджидал Сильвера. Сильвера. Мы с ним не раз работали в связке. Но от этого было не легче.
– Майк, подумать только.
– Где она?
– В спальне.
– Ты там закончил? Постой, ничего не говори, я сама погляжу.
Расположение комнат было мне знакомо. Ведь я сюда захаживала и раньше, с десяток раз за последние пять лет, когда требовалось либо передать что-нибудь для полковника Тома, либо подбросить Дженнифер на теннисный корт, на пляж или в гости. Иногда ее сопровождал Трейдер. В общем, наши отношения поддерживались только через мою службу, но в машине мы всегда болтали, как задушевные подруги.
Чтобы попасть в спальню, пришлось пройти через гостиную. У двери я помедлила. Мне вспомнилась вечеринка двухлетней давности, которую устраивал Овермарс по случаю повышения в должности. Тогда я поймала на себе взгляд Дженнифер: она улыбалась, держа в руке бокал с вином, которого ей хватило на целый вечер (все остальные – кроме меня, разумеется, – перепились до потери пульса). Помню, я еще подумала: какой это редкий дар – быть счастливой. Она была за все благодарна судьбе. Не представляю, сколько мне надо выпить, чтобы светиться радостью, а она выглядела так, словно ее переполняла любовь – притом что она лишь пригубила белое вино.
Переступив через порог, я прикрыла за собой дверь.
Сейчас расскажу, как это делается. Сначала не торопясь описываешь круг по всей комнате. Первым делом по периметру, вдоль стен. Вокруг тела – или вокруг того места, где оно находилось, – обходишь в последнюю очередь. Интуиция подтолкнула меня к кровати, но Дженнифер, как оказалось, сидела на стуле в углу, по правую руку от меня. Нужно было зафиксировать детали обстановки. Шторы полузакрыты, чтобы в спальню не проникал лунный свет, на туалетном столике порядок, простыни скомканы, в воздухе едва уловимый запах плоти. На полу – старая наволочка с черными пятнами и сплющенная жестянка.
Как я уже говорила, вид смерти мне привычен. Но сейчас даже меня затрясло при виде обнаженного тела Дженнифер, ее неподвижного лица с широко раскрытым ртом и выражением какого-то детского удивления во влажных глазах. Совсем легкое удивление, как будто она нашла давно потерянную вещицу, которую успела забыть. Голова Дженнифер была замотана полотенцем, словно после душа. Полотенце пропиталось запекшейся кровью и казалось невыносимо тяжелым.
Нет, я не стала к ней прикасаться. Черкнула кое-что в блокноте, а потом с профессиональной тщательностью зарисовала палочками положение тела, как приучила меня работа в убойном отделе. Револьвер двадцать второго калибра валялся вверх рукоятью, приникнув к ножке стула. Перед тем как выйти из комнаты, я натянула перчатку и на секунду выключила свет. В лунном свете из темноты блеснули влагой мертвые глаза.
Осмотр места происшествия напоминает задачку на внимание из вечерней газеты: найдите столько-то различий. Что-то здесь было не так. Тело Дженнифер оставалось прекрасным – такому телу можно было только позавидовать. Но выглядело оно неправильно – из него ушла жизнь.
Дверь в спальню открылась: Сильвера явился забрать оружие. И уже готовились войти криминалисты, чтобы снять отпечатки пальцев, произвести все необходимые замеры и сделать серию фотоснимков. А потом настанет черед медэкспертов. Подойти, уложить тело в мешок. Составить официальный протокол о смерти.
* * *У суда присяжных пока остается открытым вопрос по поводу службы женщин в полиции. Способны ли они выполнять профессиональные обязанности? В течение какого срока? Наверно, не только я оказалась в полном дерьме. Полиция Нью-Йорка, между прочим, на пятнадцать процентов укомплектована женщинами. Известно, что женщины нередко достигают профессиональных высот в следственной работе. Но мне кажется, это какие-то уникальные особы. Работая в убойном отделе, я не раз говорила себе: «Уходи подобру-поздорову, подруга. Никто тебя не держит. Уноси ноги, пока не поздно». Расследовать убийства – это мужская работа. Мужчины убивают – им и расхлебывать. Они вообще склонны к насилию. Где убийство, там женщинам места нет – они по природе своей либо жертвы, либо плакальщицы, либо свидетельницы. Лет десять-двенадцать назад, когда Рейган под конец своего первого срока президентства развязал гонку вооружений, люди не могли думать ни о чем, кроме ядерной угрозы. В то время мне казалось, что надвигается вселенское убийство и диспетчер вот-вот сообщит по рации число жертв: «Пять миллиардов. Все, кроме нас с тобой». Люди в здравом уме и твердой памяти, склоняясь над чертежами, разрабатывали планы уничтожения всех и вся. Тогда я постоянно задавала себе вопрос: и куда смотрят женщины? И вправду, чем они занимались? Отвечаю: женщины были свидетельницами. Бойкие активистки, раскинувшие палаточный лагерь вблизи английской военной базы «Гринэм-Коммон», доводили офицеров до белого каления одним лишь своим присутствием – но они оставались только свидетельницами. Между тем ядерная кнопка была в руках мужчин. Всякое убийство – это по их части.
