Оксана Робски - Устрицы под дождем
Ее руки и ноги были пристегнуты ремнями к железной кровати. Она пыталась освободиться, извиваясь всем телом, натирая кожу ремнями и не обращая внимания на боль.
Слезы текли по лицу, оставляя на щеках и под глазами разводы от черной туши.
Почему это должно было случиться с ней? Почему, после всего того хорошего, что произошло с ней за последнее время, она должна была очутиться здесь, привязанная к кровати?
– Что же ты так боишься, деточка? Тебя же никто не обидит. – Пожилая нянечка выглядела святой и ненастоящей.
– Вы что, снимаете это скрытой камерой? – спросила Маруся, вдруг задумавшись о том, как она сейчас себя ведет.
– Ну что ты, никаких камер, ты же не в надзорной палате, а обычной. Вот сейчас успокоишься, и мы тебя отпустим.
– Домой?
– Нет, деточка, домой рановато. Подлечим немного, подкормим – и тогда уж, как говорится…
Няня хотела погладить Марусю по голове, но та импульсивно отвернулась.
– Я успокоилась, – сказала Маруся. – Отстегивайте меня.
Нянечка вышла, щелкнув дверью, и через минуту в палате оказались та самая женщина-врач с высокой прической и два санитара.
Все они радостно улыбались.
«Сумасшедший дом какой-то», – подумала Маруся.
– Ну что, Оленька, как ты? – проговорила врач с такой хорошей дикцией, словно была телекомментатором.
«Это какая-то идиотская ошибка, – думала Маруся, широко улыбаясь санитарам, – но чтобы все разрешилось, надо вести себя как они ».
– Нормально. Спасибо. А можно меня отвязать?
Врач заглянула в ее зрачки, причем Маруся с трудом удержалась от того, чтобы не укусить ее за руку.
Ремни ослабили, и Маруся смогла пошевелить руками.
– Давайте по порядку, – попросила Маруся, изо всех сил пытаясь говорить спокойно, – для начала: где я?
– В реабилитационном центре.
Санитары не уходили. Они стояли у кровати наготове к любым действиям с ее стороны.
– А что я здесь делаю?
– Ты пережила очень серьезную психическую травму. И мы хотим привести твое эмоциональное состояние в норму.
– Какую?
«Может быть, папа испугался, что столько денег сведут меня с ума? А может, я сделала что-нибудь не так? Может, это из-за того, что я ударила шофера учебниками по голове, когда он опоздал на двадцать минут? »
– Оля, тебя похитили маленькой девочкой и восемь лет держали узницей в подвале.
Вы идиоты! – Она не смогла сдержаться. – Вы сумасшедшие! – Санитары крепко прижимали ее к кровати. – Больные! И я никакая не Оля! Дайте мне мобильный, я позвоню папе! Отпустите меня!
Снова боль ремней на ее теле, колбочки на колесиках, игла в вену.
Жизнь, в сущности, не такая плохая. Только если о ней не думать. А за секунду до того, как заснуть, вообще можно почувствовать себя абсолютно счастливой.
4
Через несколько минут мама девушки села в другой автобус. И с ней все, кто еще был на остановке.
Все, кроме Оли.
Ей почему-то хотелось пойти за этой женщиной, стоять рядом с ней. Может быть, держать ее за руку.
Может быть, она привела бы ее к маме.
Но в автобус она не села. Она просто побежала за ним. Недолго. Не потому, что она сдалась. Просто автобус был быстрее.
Она шла по тротуару и улыбалась. Улыбаться уже давно вошло у нее в привычку. Причем чем хуже она себя чувствовала, тем шире улыбалась.
Она шла так довольно долго.
В какое-то время ей это понравилось.
Никогда раньше она не шла по городу вот так вот – одна, куда хочет. Сколько хочет. Они, конечно, ходили с Дедушкой. Иногда. Поздно вечером, когда темно. Он крепко держал ее за руку. А она делала умоляющие глаза, когда они встречали кого-нибудь на пути. Она надеялась, что по глазам люди поймут, что она в беде, и бросятся ей на помощь.
Но люди никогда ничего не понимают по глазам.
Когда стало совсем темно, захотелось есть. Захотелось сидеть на мягком диване, есть сухарики и слушать радио «Шансон». А Дедушка бы ругался и просил сменить канал. А она бы все равно слушала «Шансон».
Слезы потекли сами по себе, независимо от ее желания, словно капли дождя, на которые смотришь из теплой комнаты.
Интересно, она бы смогла найти дорогу назад? Если бы захотела? Если бы сошла с ума и захотела? Слава богу, нет.
– Можно мне взять банан? – спросила Оля у лоточника.
– Как это взять? – удивился лоточник.
– Я есть хочу.
– А я на Луну хочу.
– Нельзя? – уточнила Оля.
– Да ладно, бери! – махнул рукой лоточник, разглядывая симпатичную Олю.
– Спасибо.
Лоточник чаще добрый, чем злой. Одно она знала наверняка – ни за что, ни при каких обстоятельствах она больше не подойдет к людям в рабочей форме. Это была ошибка. Это они, после того как она сбежала от Дедушки, держали ее взаперти и потом отправили на автобусе в больницу. Это они не позвали к ней маму.
Она просто пойдет дальше. Она может идти куда захочет. Она – свободна. Она всегда считала, что свобода – это счастье. Значит, она вот-вот будет счастливой. Просто надо пройти еще немного.
Интересно, почему вымерли мамонты?
Дедушка говорил, что любовь – это когда весь мир умещается в одном человеке.
Ей нравилось читать вывески и разглядывать витрины.
Ей не нравилось, когда кто-нибудь на нее смотрел. И она терялась, если кто-нибудь к ней обращался. Ей вообще было страшно, что ее замечают. Сама себе она казалась невидимой.
Она легла спать на диване просторного холла неотложной стоматологической клиники. Никто не обратил на нее внимание. Она так же, как все, взялась рукой за щеку, прислонилась к стенке и закрыла глаза.
Ей так хотелось спать, что думать о счастье уже никаких сил не оставалось.
Ей снились голубые облака, и она легко доставала до них, подпрыгивая. Она пыталась ухватиться за них рукой, но облака растворялись в ее ладошке, и она хохотала так, словно это была самая веселая игра в ее жизни.
5
Еда оказалась сносной. Котлеты из кролика, ризотто, свежий апельсиновый сок.
Меню практически Марусиного отца.
Может, это все-таки он устроил? Такое легкое принудительное лечение. Но от чего? Может, мать нажаловалась?
Вряд ли. Он бы и трубку не поднял. А через секретаршу она бы не стала. А может, стала? Да и что такое я делала? Отец сам говорил, что мать – дура. Что ей никогда ничего не надо было. Ей и сейчас не надо. Как она тогда сказала: «Я к его деньгам не притронусь». А потом Маруся спросила ее: «А чего же ты мой телик, плазменный, VIERA, целыми вечерами смотришь? Он ведь тоже на его деньги куплен». Она закричала, что не нужен ей его телик, и стала смотреть свой. И продукты не брала, что Маруся из ресторанов привозила. Так все и лежало в холодильнике вперемежку: творожный сырок и докторская колбаса – их, родителей, и суши «Калифорния», да хамон – ее, Маруси.
А потом ей отдельную полку в холодильнике выделили.
Но за отдельную полку в холодильнике ведь в сумасшедший дом не кладут?
Она была сегодня со всеми мила и добра. Наверное, сказывалось действие капельниц.
Перед обедом к ней зашла соседка.
Соседка оказалась актрисой. Она так и сказала: «Я известная актриса».
И она предложила Марусе рассказать ей про жизнь.
– Ты же ничего не знаешь, бедная девочка, – сказала актриса.
– Почему это? – возмутилась Маруся, уверенная, что актриса намекает на ее юный возраст.
– Тебя же держали взаперти.
– Это вас тут держат взаперти.
– Нет. Нас держат не взаперти. Мы совершенно свободны. В том числе от всех тех гадостей, которые происходят снаружи.
– Вы от чего лечитесь?
– Ни от чего. Я здорова. Просто иногда у меня бывают голоса.
– Так вы сумасшедшая?
– Нет! – Актриса громко, чтобы слышно было и на галерке, рассмеялась.
– А что голоса? – настаивала Маруся, просто из любопытства.
– Понимаешь, я придумала нового человека. Не такого примитивного, как сейчас. Этому человеку не надо будет дышать, не надо будет ходить в туалет. Это же так отвратительно – ходить в туалет.
– Он будет роботом?
Нет, робот исполняет заданную программу, поэтому все мы – роботы, запрограммированные нашей кармой еще задолго до нашего рождения. А новый человек – это человек абсолютно свободный. Он не зависит ни от унитазов, ни от грехов своих предков.
– Это вы придумали? – уточнила Маруся.
– Да. Я знаю людей. Я в прошлой жизни была Екатериной Великой.
– Кем?
– Екатериной Великой. Но тебе, наверное, неизвестно, кто это, бедная девочка, ты ведь не ходила в школу…
– Боже мой! – закричала Маруся. – Но почему это я не ходила в школу? Я ходила! Я просто ее иногда пропускала! И все! Блин!
