Владимир Волкофф - Ангельские хроники
Вернувшись, они представили отчет ангелам-экспертам, в основном престолам,[10] которые установили, что население города больно обширным раком «я».
«Я» – это орган, о котором мы не имеем представления, но люди обладают им; он позволяет им судить о Добре и Зле, чаще всего с грехом пополам, из-за него Господь любит их больше, чем нас, но орган этот легко разлаживается и часто принимает чудовищные формы.
К несчастью, рак этого органа не смертелен. Опухоль «я» не может его уничтожить, а лишь обрекает на постоянное сильнейшее удушье. Все вместе горожане, скорчившись посреди продуктов своей жизнедеятельности и различных отбросов, с упоением мазались ими и должны были бы вот-вот утонуть в них, если бы, несмотря на размягченные мозги и осоловевшие от разврата глаза, внутри каждого из них, словно горящий уголек, не теплился неувядающий росток Божьего подобия. Одобрив доклад Афа и Кезефа, эксперты рекомендовали немедленно приступить к действию.
Естественно, велось и параллельное расследование. Необходимо было установить, не в состоянии ли сами жертвы помочь себе каким-либо действием. Не сохранилось ли в душе кого-нибудь из этих мужчин и женщин, менее других погрязших в пороке, тоски по миру, где бесконтрольное разрастание «я» не является единственным способом существования? Не было ли в их среде какого-либо более или менее здорового элемента, с которого могло бы начаться исцеление? Обратились за консультацией к почтенному информатору по имени Авраам, однако, вопреки своим самым добрым намерениям, он не нашел в городе и десятка человеческих существ, которые смогли бы стать, так сказать, ядром спасения сообщества. Все шло своим чередом. Вмешались силы и господства. Были изучены противоречивые предложения самого радикального и умеренного толка: недаром говорится, что «Божьи мельницы мелют медленно, но верно». Наконец в один прекрасный день Аф и Кезеф были вызваны к мессиру Михаилу, который ведает у нас исполнением постановлений.
– Запаситесь как следует состраданием, – приказал он им, – и отправляйтесь обратно.
– Какова наша задача?
– Вы узнаете об этом на месте.
На месте многое изменилось – к худшему.
Нам и отсюда было видно, как потемнело за это время облако, но, не побывав на месте событий, невозможно было представить себе тех бедствий, что обрушились на Содом. Горожане давно уже исчерпали запас удовольствий, часть которых не входит в число дозволенных, но пребывает при этом в полном соответствии с природой. Нет, им взбрело в голову извратить ее, надругаться над ней и злоупотребить ею всеми способами. После этого они обнаружили ужасающее наслаждение в непристойностях и наконец пришли к последней степени сладострастия – жестокости.
Вечерело, когда Аф и Кезеф вновь коснулись земли. В переулках было уже темно, но печные трубы еще розовели. Ангелы двинулись в путь – косая сажень в плечах, гордая осанка, серебряные крылья поблескивают в полумраке. В трущобах, мимо которых они проходили, занимались только любовью. Какая насмешка! Эти существа как только не пользовали друг друга, а затем остервенело отталкивали, озлобленные собственной похотью. Любовь – это вид отношений, а значит, она подразумевает определенную дистанцию. Здесь же все было липкое нагромождение тел – зверь о тридцати шести хребтах. Нездешние путники обоняли омерзительное зловоние.
Наконец они вышли на главную площадь. При виде их по городу разнеслась молва: райские птицы слетели в Содом, и без всякой охраны!
Горожане обоих полов столпились на балконах и у входов в дома, в их запавших глазах, горящих из-под спутанных волос, которые они отбрасывали назад медленным движением пловца, читалось одно и то же темное желание. Эти крылатые существа, что шагали по пыльной дороге, несли с собой что-то новенькое, а сладострастие так однообразно, что даже ожидание новизны пробуждает чувства, как бы пресыщены они ни были. Поймать неуловимое, овладеть тем, кто свободен по самой сути своей, – как это сладко, даже если ты лопаешься от сытости! И содомиты стали наступать.
Тут-то и появился тот пьянчужка.
* * *Вы должны знать, что люди имеют обыкновение злоупотреблять полезными вещами, и в том числе вином, созданным Господом для увеселения сердец, как говорит Псалмопевец. Чертики подметили это и завели привычку прятаться в бутылях и кувшинах. Благодаря этой уловке им удается причинять человечеству немало вреда. Но люди так странно устроены, что подчас от наложения одного зла на другое в них получается добро. Неизвестно, что в тот день нашло на Лота; по всей видимости, выпил он ровно столько, чтобы в нем проснулось чувство гостеприимства, и, увидев на своей улице двух путников, он ощутил нестерпимое желание пригласить их к себе. Он вышел из пивной.
Он не пошатывался, нет, а наоборот, быстро засеменил, свесив голову набок, приоткрыв выпачканный едой рот, растопырив пальцы и распространяя вокруг себя кислый запах:
– Господа, окажите милость… мое скромное жилище… лучше, чем обратно… ваш дом – это мой… то есть я хочу сказать, мой дом – ваш дом…
Они взглянули на него, стараясь приглушить нестерпимый блеск своих глаз:
– Вы очень любезны, но мы не можем. Однако он не унимался:
– А как насчет омовения ног после тяжелого пути? А завтра, как только пожелаете, снова отправитесь в дорогу.
Ну, вы же знаете, какие мы: перед чистосердечной просьбой мы просто не в силах устоять. Итак, Аф и Кезеф вошли под кров этого человека. Он конечно же не был праведником, иначе Авраам указал бы нам на него, но уголек добра еще тлел в нем. Толпа, все еще предвкушавшая наслаждение от расправы над ангелами, осталась ни с чем. Лот запер дверь на ключ, задвинул засов и завалил вход всяким хламом: осторожность никогда не помешает, особенно, если ты за кого-то в ответе.
Масляная лампа уютно освещала стол, изрезанный многими поколениями предков Лота. Дымилась гороховая похлебка, в ней плавали хлебные корки. Вокруг, словно придавленные невидимым грузом, развалились домочадцы: папаша Лот разглагольствовал, мамаша с любопытством поглядывала на гостей, две придурковатые девицы – одна с облупившимся лаком на грязных ногтях, другая – неряшливо накрашенная дешевой помадой – посылали томные взгляды воздыхателям (каждая своему) – тучным парням, которые, отродясь не зная ничего, кроме разврата, окончательно потеряли к нему вкус и приходили сюда лишь затем, чтобы как следует набить брюхо за счет папаши Лота. Было жарко, душно… Одним словом, семья, как называют это люди. У них ведь всегда есть свои, непостижимые для нас тайны.
Закончив ужин, воздыхатели, – которые, надо сказать, вовсе не воздыхали, а просто рыгали, – убрались восвояси, гостей уложили на соломенные тюфяки, супруги удалились в спальню, а дочери – в свою комнату. Потушили свет. На улице бушевал праздник, грозивший вылиться во всеобщую вакханалию. Отблески разноцветных фонариков сквозь щели в ставнях причудливо окрашивали измятые льняные простыни. Гул нарастал. Ангелы не спали. Опершись спиной о подушку, Аф смотрел прямо перед собой горящими, как раскаленные угли, глазами; Кезеф, задумавшись разглядывал потолок. Их беспокоила участь хозяина дома. Было ясно, что организм его поражен раком «я» лишь частично; какими бы ни были его пороки, все они искупались его гостеприимством; надо было сделать так, чтобы он и его семья избежали участи, уготованной их землякам.
Скрипнула дверь, и в комнату, держась за руки и хихикая, проскользнули девицы. Обе были в одних рубахах, при этом одна из них держала палец во рту, а другая приплясывала на месте. От жирных волос пахло дешевой парфюмерией.
– Бы не спите? Мы маленькие девочки. Мы боимся темноты.
И они расхохотались дурным смехом.
Ангелы посмотрели на них.
– Выбирайте любую из нас, – сказала та, что была понаглее, – нам все равно, вы оба такие душки.
Они разлеглись на ковре.
То, что они предлагали, в сущности, не было абсолютно невозможным: доказательство тому – племя гигантов, рожденных земными женщинами от ангелов. Конечно, определенную роль могли сыграть моральные устои или уважение к хозяину дома. Но у нас, ангелов, не бывает жалости без уважения, в то время как у людей жалость всегда сочетается с презрением. Эти извивающиеся на полу, терзаемые похотью, умоляющие самки являли собой верх убожества. Карающим ангелам хотелось взять их на руки, как плачущих девочек, привести в порядок, как разбитых кукол, и научить их любви, да-да, говорю я вам, именно любви.
– Научитесь уважать себя, – сказал Аф, прямой, как язык пламени.
– И других, – сказал Кезеф, пылающий как лед.
– Не вышло, – проговорила одна из девиц, – пошли.
– Смеешься? – отозвалась ее сестра. – Это уж совсем обидно. Надо же когда-нибудь покончить с этим, а то уж совсем будет смешно.
– И то правда – ответила первая, – мне пятнадцать лет, да и тебе уже исполнилось четырнадцать. Господа, вы правда не будете? А то наши парни ни на что не годны: они девчонку от пня не отличат. А папаша никуда нас не пускает. Мы так больше не можем! – хныкала она.
