Сергей Солоух - Рассказы о животных
И такой взгляд на него – как на последа, а не наследника, как на нечто не вполне самостоятельное, приданное, изменился только на пятом курсе. Но вовсе не благодаря науке, хотя он ею достаточно успешно занимался и прямым ходом шел в аспирантуру. Чем-то отдельным и главное самоценным в глазах всех окружающих Игоря сделала Алка. Алка Гиматтинова, ставшая его женой. Алкой Валенок.
– Все там же, – ответил Игорь Олегу Запотоцкому тогда, в две тысячи втором, в универсаме. Две металлические ручки пустой корзины для товаров, которую он не успел еще наполнить морковкой и кефиром, черт знает от чего мелко позвякивали.
– Призвание? – ласково усмехнулся Запотоцкий. В его корзине лежала батарея, целая горка из искрящихся бутылок импортного пива. Штук шесть или, быть может, восемь зеленых шей в золотых генеральских воротничках. Все из того, дорогим кофе и ванилью пахнущего закутка универсама, в который Игорь никогда не заходил. Даже из любопытства.
Призвание? Игорь пожал плечами.
– Наверное…
Или же патология. Особенность психофизичского строения организма. Отец был точно таким же, как Игорь, закрытым, замкнутым, и даже сверх того, порою просто недоверчивым, угрюмым человеком, но поднимался на лекторскую кафедру – и словно в кипяток нырял, и шкура лопалась у бульбы. И обнажалось что-то яркое, рассыпчатое, необычайно привлекательное. Питательное и питающее. Мир. Тайный мир связей и смыслов. Нечто еще не видимое, не осознаваемое здесь и сейчас, пока еще, этой наивной, девственной аудиторией, полусотней глаз, ушей, голов, но существующее. Существующее. Прекрасное и цельное. Самое важное на свете.
Это порода. Наверное. Конечно. Ни прадеда, ни деда Валенка Игорь не видел никогда, но, если один был сельским учителем под Могилевом, а другой директором станкоинструментального техникума в отцовском Витебске, значит, эта лампадка смысла горит давно. Ну да. Из поколенья в поколенья перелетает мотылек света с фитиля на фитиль, от колбы к колбе закрытого от всех, задраенного и застегнутого тела Валенков. И ничего другого, чтобы понять и оправдать свое существование на белом свете. Лишь огненная бабочка, с синими, желтыми, красными – всегда меняющимися ободками на быстрых крылышках. От деда к внуку, от отца к сыну. Лишь это. Лишь одно. И только Игорю было дано хоть что-то сверх того. Его Алка.
– Но ведь это же тупик. Тупик, – Запотоцкий улыбался все так же ласково и говорил с какой-то необычной, особенной, едва ли не родственной теплотой. – Это, конечно, было хорошо, доцентом быть, кандидатом технических наук, тогда, во времена Ярослава Васильевича. Не спорю. И прибыльно, и почетно. Даже для беспартийного был шанс расти. А сейчас? Они хотя бы платят вам, или все продолжается уже на голом энтузиазме?
– Платят, конечно. Два раза в месяц, – ответил Игорь, чуть-чуть качнулся, даже кивнул головой и от этого его пустая универсамовская корзинка для товаров нелепо и жалко звякнула. Запотоцкий, как будто только сейчас заметив в руках у Игоря лукошко из нервных стальных прутиков, по-детски рассмеялся.
– А может быть, ко мне пойдешь? Не хочешь?
Запотоцкий ушел с кафедры, когда такой поступок еще казался безрассудством. Минутным помутнением мозгов. В девяносто втором, ровно за год до смерти отца. Но в бизнес окунулся много раньше. Его кооператив возник чуть ли не самым первым в институте. Какие-то консультационные услуги, объединение преподавателей для дойки двоечников. Сама идея, помнится, казалась отцу разумной.
– И правильно. Так во всем мире, не хочешь, ленишься – плати.
Потом к этому добавились компьютеры. Запотоцкий и боевой племянник ректора Антон Корецкий стали снабжать институт черно-белыми экстишками с десятимегабайтными жесткими дисками. Лишь паре избранных кафедр достались эйтишки с батарейкой для часов и дисками по двадцать мегабайт. На отцовскую пришлась даже пара таких красавиц, но это Валенка-старшего уже не радовало. Кто-то ему показал счета и прейскуранты конкурирующих, но не институтских кооперативов. Посторонние предлагали то же самое, но в полтора раза дешевле. Это разумным уже не представлялось.
– Ничего не понимаю, – все повторял отец, то открывая, то закрывая томик Венцель, и оттого казалось, что не жизнь его впервые вдруг смутила, а положение теории. Математическая формула. Нечто безукоризненное по своей сути.
Когда он, наивный человек, в курилке ученого совета спросил об этом ректора Корецкого: как так, ведь можно три вместо двух покупать, если пойти по объявлению в газете, – тот только ухмыльнулся и радостно сказал, что завтра подпишет еще один договор, на двадцать дополнительных настольных ЭВМ, среди которых будут две 386-е.
– Вам ведь такая не помешает, Ярослав Васильевич? Все ваши модели разом обсчитаете во всех режимах.
Конечно, было бы только кому. Сначала с кафедры ушел Запотоцкий. За ним племянничек Корецкого, а потом и самого отца не стало. На его место избрали того самого доцента, у которого Игорь начинал когда-то, много лет назад, программировать на языке ЭЦВМ «Наири». Высокий и доброжелательный, и только-только разменял полтинник. Евгений Рудольфович Величко. Похожий на мушкетера. Его, в отличие от отца, динамика все больше и больше ускорявшегося, в разнос идущего процесса не удивляла. Упадок и разложение ни капли не смущали. Покуда сохранялся, существовал, порядок внешний. Планы, журналы, показатели. Все шло, как надо. Хорошо. И он, наверняка, не удивился бы, принял как должное, что вот стоит один из некогда лучших и перспективных учеников профессора Валенка и предлагает уйти с кафедры его сыну, доценту, преподавателю со степенью и стажем, который тянет девятьсот часов в год. Все по закону, правильно. Такая диалектика. Закон природы. Глупо сопротивляться.
– Послушай, Валенок, – сказал Запотоцкий, и в этом вдруг ставшем фамильярным тоне был новый, необычный оттенок покровительства. Он, Олег Геннадьевич Запотоцкий, ныне, двадцать лет спустя, снисходил не к последу своего учителя, неуклюжему мальчишке, а и к самому учителю, лично, и вообще ко всей их смешной картофельной династии всю жизнь учивших да учившихся, – у меня буквально на следующей неделе освобождается место ведущего менеджера. Полста в месяц будешь иметь легко, если научишься крутиться.
Крутиться. Звучало как приглашение в Большой театр. И денег в четыре раза больше, чем сейчас. Немыслимая какая-то сумма. Астрономическая.
– А делать-то что, Олег? Крутиться в каком смысле?
– В самом прямом.
– Ну, то есть?
– Торговать, – Олег Геннадьевич счастливо рассмеялся, и очередь пришла уже его бутылкам звякнуть. Снарядам из европейской толстой зелени. Триумфально, как подобает генералитету.
– Это совсем не сложно для человека с головой. Стоит начать – и втянешься, само пойдет, – добавил Запотоцкий.
И вот что удивительно, Игорь не сказал ему естественным, природным образом, нисколько не задумываясь:
– Ну, это не наше, выгадывать копейки, химичить, да шустрить. Не наше, пусть другие, – как говорил всегда отец в ответ на робкий вопрос матери: может быть не стоит дворничихе старые вещи отдавать, а все-таки снести в комиссионку?
– Не знаю… Спасибо… Подумать надо… – вот что Игорь Валенок пообещал Олегу Запотоцкому под жалобное звяканье дурацкой, пустой и легкой, сумки для товаров.
– Подумай, конечно, время есть, – все также ему мирволил и благоволил человек, отягощенный праздничным штабелем пива.
А Игорь, в общем-то, и не стал. Пришел домой и разом все решил, едва лишь Алка, начав в прихожей и завершив рассказ свой в кухне, как-то радостно и даже гордо сообщила, что слово сдержала и съездила на консультацию «в этот разрекламированный центр» и, с доктором посовещавшись, согласна пойти туда и закодироваться.
– Три курса и за каждый три тысячи. Найдем ведь?
– Конечно, – кивнул Игорь. – Обязательно. Ты умница.
И уже утром набрал номер, который Запотоцкий ногтем для вящего удобства подчеркнул в своей визитке.
Только обманул Олег Геннадьевич. Ввел в заблуждение. Придется не столько крутиться, сколько крутить. Баранку, рулевое колесо. Наверчивать по три-четыре тысячи кэ-мэ в отчетный месяц, по области мотаясь, от города к городу, от одного клиентского офиса к другому. Коммивояжер это называлось в старину. Да, коммивояжер с правами категории «В». Документик и легче, и компактнее, чем ваковские корочки кандидата технических наук или доцента. Только не греет, как те, забытые теперь где-то в шкафу на полке, а мертвой, холодной ледышкой лежит в нагрудном кармане. В сентябрьском густом тумане по утрам или же ночью в беспросветную февральскую метель.
* * *– А! Ссышь! – услышал Игорь еще в коридоре. – Очко жим-жим! – и понял, что эти двое уже на месте. На еженедельную вторничную планерку прибыли.
