Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый
Понемногу места для открытия новых ешив исчерпались. Во многих городах и местечках сообщества изучающих Тору были еще до прибытия новогрудковцев. В Польше также не было нужды вести войну с евсекцией[15], как в России. Над ними смеялись за то, как они шагали целыми отрядами по улицам, в ермолках на головах и с кистями видения[16] до пят, но их не преследовали. Новогрудковцы стали спокойнее и примирились с обывателями, не желавшими поначалу впускать их в синагоги. Глава наревской ешивы привлек общинных активистов и добросердечных женщин, чтобы они обеспечивали изучающих Тору лучшими блюдами, чистыми постелями и целой одеждой. Младшие ученики пришли в себя после бегства через границу и углубились в учебу. Старшие парни один за другим женились, одевались в целые лапсердаки, чистили обувь и задумчиво расчесывали пятерней свои густые разросшиеся бороды. Однако ломжинец все оставался холостяком. Его не тянуло стать учителем Гемары или раввином в маленьком местечке, проверяющим по кишкам, кошерна ли курица. Его интересовало, кошерен ли человек. Он не обращал внимания на свою одежду, ходил заросший и временами пропадал, уединяясь на чердаке. Цемах видел, что ученики остыли и больше не хотят просиживать ночи напролет, слушая его разговоры и нравоучения, и ругал их:
— Вы боитесь, что ваши товарищи вырастут, будут учиться больше вас и им найдутся лучшие партии, чем вам. В изучении Торы тоже можно быть обжорой и пьяницей[17].
Ученики выслушивали его молча, с опущенными головами, и дергали пальцами первые, мягкие волоски на подбородках. Однако, когда глава собрания отпускал их, они возвращались к своим томам Гемары. Цемах с тоской вспоминал о годах, проведенных в России, когда толпа на улице размахивала красными флагами, а в синагоге мусарники вгрызались зубами в стендеры, чтобы не быть вытащенными на улицу революционными песнями. Даже то время, когда он ходил туда-сюда через границу, рискуя быть застреленным, казалось ему счастливым. Тогда он знал, что живет ради высокой цели, а теперь пал духом в лишенной всякой одухотворенности среде. И он вспоминал слова старого реб Йосефа-Йойзла: «Трудно умирать ради Торы, но еще труднее жить с Торой».
Только в элуле[18] в Нареве еще ощущалась прежняя новогрудковская вознесенность. На элул съезжались главы ешив из маленьких местечек и их подросшие ученики; раввины, проводящие весь год в какой-нибудь дыре, и так и не выросшая в учебе молодежь, ставшая лавочниками и купцами. Все они приезжали на Грозные дни[19], всех тянуло домой, в ешиву, и синагога так раскалялась, что аж чуть бороды не вспыхивали. Сотни сынов Торы напевали традиционную мелодию мусарников. Эта мелодия слышалась глухим отзвуком на улице. Крики за утренней молитвой и удары по стендерам прорезал трубный глас шофара[20], подобно тому, как сверкающий меч рассекает воздух. Ешива тряслась, как в лихорадке, и горела всеми своими лампами днем и ночью, словно в наревские переулки упала непогасшая звезда.
Один гость, приехавший в месяц элул, сообщил, что в Амдуре[21] под Гродно можно завести начальную ешиву. Надо только послать туда сильного человека, потому что там есть сильный противник. Сразу же стало ясно, что в Амдур должен ехать ломжинец. И все-таки глава ешивы реб Симха Файнерман в течение всего месяца элула и десяти Дней покаяния искал какого-нибудь другого посланца. Главе ешивы, еврею с длинной узкой рыжей бородой и умными голубыми глазами, никогда не нравился фанатизм ломжинца, мол, все или ничего, а особенно его отношение к мальчишкам, которых он привел из России. Цемах держал своих учеников особняком и забирал на нравоучительные беседы именно тогда, когда реб Симха Файнерман проводил свой урок. Реб Симха не раз предостерегал его:
— Вы разрушаете ешиву. Нельзя вести внутри ешивы свой отдельный хедер[22].
Вместо оправданий ломжинец либо сердито молчал, либо выдвигал встречные претензии, что, мол, Нарев больше не ведет себя в соответствии с духом Новогрудка и что по отношению к нему самому здесь ведут себя несправедливо. Поэтому-то глава ешивы не хотел поручать дело ему, а искал другого посланца. Однако более подходящего человека все же не было. В Йом Кипур[23] после молитвы «Кол нидрей»[24], направляясь на свое место, чтобы произнести слова пробуждения на службу Творцу, реб Симха приостановился рядом с Цемахом Атласом.
— Нет выхода, ломжинец. После праздника Суккес[25], с Божьей помощью, придется вам поехать в Амдур, чтобы открыть там начальную ешиву. К Судному дню нужны заслуги.
Реб Симха Файнерман, воспользовавшись тем, что евреи ждут его слов, сразу же ушел к своему стендеру, чтобы не видеть мрачного молчания ломжинца. Однако Цемах, хоть и молчал, в сердце своем сразу же согласился уехать, лишь бы вырваться на какое-то время из Нарева. Он уже предвидел, что в зимний зман[26], когда все в ешиве возьмутся за изучение нового талмудического трактата, он останется лишним, как остается в воде прогнившее бревно от деревянного моста, унесенного наводнением.
Глава 2
Когда окончился последний день праздника Кущей, Амдур уже целую неделю стоял укутанный в холодный осенний дождь. Низкие кривые домишки с промокшими крышами выглядели наполовину утопшими. Стволы и голые ветви деревьев блестели черно и влажно, пожухлые и растоптанные листья лежали кучами. Едва выехав из Нарева, Цемах Атлас ощутил, что на этот раз у него нет сил, чтобы исполнить поручение. Мелкий дождик, встретивший его при въезде в местечко, только усугубил подавленность. Цемах долго сидел на постоялом дворе, в котором поселился, и расспрашивал хозяина об обывателях, которые могли бы согласиться содержать начальную ешиву. Хозяин отвечал, что о таких безумцах в Амдуре не слыхал. В местечке более чем достаточно своих бедняков да и чужих попрошаек. Где же взять дни[27] и лежанки для бедных ешиботников?
Хозяин отправился в синагогу первым. Цемах пришел на минху[28] попозже. Обыватели уже знали о госте и его чудном плане и смотрели на него искоса, насмешливо. К Цемаху приблизился какой-то старик с красной, потной физиономией и с бородой, усыпанной крошками нюхательного табака.
— Это вы тот милый человек, который хочет у нас, учителей Гемары, отобрать учеников? Ну а нарушение границы чужого владения — это пустяк?
В другое время ломжинец ответил бы, что и самому этому учителю не мешало бы пойти поучиться в Новогрудке в хедер. Однако на этот раз он стоял молча и неподвижно, пока старый меламед[29] не накричался и не потопал прочь.
Цемах Атлас завел разговор с амдурским раввином — полноватым, средних лет, с черной кудрявой бородой и со снежно-белым воротничком. Раввин стоял к гостю боком и так и отвечал ему, не повернувшись: он не будет вмешиваться — достаточно, чтобы один обыватель согласился, как другой скажет прямо противоположное, и заварится каша, возникнет свара. Ломжинец снова остался стоять безмолвно. Во время своих прежних поездок он не спрашивал мнения местечковых раввинов. Он работал прежде всего с общиной, а раввину потом приходилось соглашаться. После минхи молящиеся остались послушать проповедь гостя. Хозяин постоялого двора, на котором остановился Цемах, по праву старого знакомого шепнул ему на ухо, что вон тот молодой человек — самый богатый торговец железом в местечке, человек, с мнением которого считается община и руководитель школы «Тарбут»[30]. Так что проповеднику не стоит задевать «тарбутников», а то их предводитель еще примется кричать: «Долой!» Цемах посмотрел на торговца железом и увидел трогательного костлявого юнца, мерившего его холодным оценивающим взглядом — кто сильнее. На минуту ломжинец выпрямился, и его острый нос стал похож на клюв хищной птицы, заметившей на холме зарвавшегося петушка. Он знал, что может ощипать перья с этого местечкового наглеца. И тут же на него снова напало мучительное отчаяние и ощущение, что его руки висят, как пейсы, как кисти видения, как высохшие водоросли, или что его самого вытащили из реки наполовину захлебнувшимся.
После этого Цемах уже не стал проповедовать между минхой и майревом[31]. Он забрался в темный уголок за стендер и думал, что в его надломленном настроении виновен глава наревской ешивы. Реб Симха Файнерман не давал ему денег на насущные нужды, не приглашал к себе домой и не советовался с ним, как с другими старшими учениками, о вопросах управления ешивой. А когда он, Цемах, выдвигает свои справедливые претензии, почему с ним обращаются как с чужим, ведь это он способствовал прославлению наревской ешивы и привел из России через границу десятки учеников, реб Симха отвечает, что пусть ломжинец сначала потребует с себя, пусть не ведет отдельного хедера со своими учениками. Реб Симха держит его только для того, чтобы в случае нужды послать в какое-нибудь местечко, как, например, сейчас в Амдур. Так зачем же ему тратить силы и вести войну с обывателями, когда он знает, что все равно не победит? Но все-таки одну проповедь нужно произнести, чтобы потом в Нареве не говорили, что он даже не пытался выполнить поручение.
