Вильям Козлов - Время любить
— Ты думаешь? — вдруг опечалилась она. — А я-то полагала, что я сама.
— Ладно, я треплюсь, — смилостивился Андрей. — Может, твой отец честный, справедливый, принципиальный… Как мой.
— Ты любишь своего отца?
— Я восхищаюсь им. Он никогда меня пальцем не тронул, не тыкал никуда носом, не поучал, не читал нотаций, а теперь с гордостью утверждает, что воспитал себе достойную смену. А я как-то не заметил, чтобы он меня воспитывал.
— Действительно, твой отец — замечательная личность! — сказала она. — Если ты в детстве не замечаешь, что тебя воспитывают, так это и есть самое умное, тонкое воспитание…
— Надо же! — покосился Андрей на девушку. — Какие вы там, в университете, все вумные…
— А ты разве не там, не в университете?
— Я забыл тебе сказать — я ушел с четвертого курса, — небрежно уронил он. — Перешел на заочное отделение… Решил поездить, осмотреться, так сказать, пощупать все, что нас окружает, руками…
— Ты опять меня разыгрываешь? — надула она пухлые губы, отчего лицо у нее стало совсем как у маленькой обиженной девочки.
— Точно так же мне сказала и мать, когда я ей сообщил об этом.
— А твой мудрый, тонкий, умный отец?
— Он ничего не сказал.
— Ничего-ничего?
— Он спешил как раз туда, куда мы сейчас с тобой едем, и произнес лишь одну-единственную фразу: «Павлинами рядиться медведям не годится». Второй день ломаю голову: что он этим хотел сказать?
— «Павлинами рядиться медведям не годится…» — раздумчиво повторила Мария. — Очевидно, пословица, а как вот ее к твоему дурацкому поступку применить, я в толк не могу взять.
— Дурацкому?
— Разве умно уходить из университета накануне его окончания?
— Не повторяй слова моей матери, а то я в тебе разочаруюсь, — сказал Андрей.
— Тогда скажи, куда мы все-таки едем на этой замечательной громадине с подвесной койкой и зачем.
— Ты же сама говорила, что со мной в огонь и в воду, — улыбнулся он.
Когда Андрей улыбался, лицо его становилось мягким, добрым, а серые глаза сияли. В самом центре зрачка вспыхивал острый огонек, от которого разбегались зеленоватые лучики.
— Секрет?
— Никакого секрета нет. Просто каждый год все мы из клана Абросимовых по традиции собираемся в Андреевке седьмого июня.
— Чем же знаменательна сия дата?
— У моей бабушки, у тети Гали и у полковника в отставке Дерюгина седьмого июня день рождения. Кстати, я тоже родился в июне, только не седьмого, а десятого. Правда, свой день рождения я никогда не праздную…
— Почему?
— Я еще не уверен, что мне вообще следовало родиться, — ответил он и даже не улыбнулся.
Мария скосила на него свои большие глаза, они у нее были прозрачными, с голубизной. Иногда в гневе темнели, а голубизна превращалась в синеву.
— Я и не знала, что ты так строг к себе, — после паузы сказала она. — Ты мне всегда казался самоуверенным, сильным, умным…
— Все мы кому-то кем-то кажемся, а на самом деле даже себя как следует не знаем.
— Ты действительно сын своего отца — оба говорите загадками.
— Может, мне следовало поступить на философский факультет? — думая о своем, обронил Андрей. — Правда, философов, подобных древним грекам, нынче не стало…
— Ты хочешь заполнить собой этот пробел?
— Я даже не знаю, чего я хочу, — с горечью вырвалось у него.
— В этом отношении ты не одинок…
— И ты, дорогая, комплексуешь? — покосился он на нее.
— Какое противное слово!
— Извини, я забыл — ты же у нас фи-ло-ло-гиня! — Последнее слово он произнес по складам.
— А что? Звучит! — рассмеялась она. — Почти гра-фи-ня!
— У тебя еще и мания величия, — поддел он.
— Потому я и разъезжаю на задрипанных грузовиках, — не осталась она в долгу.
Яркая зелень обочин, листва придорожных деревьев, низкие пышные белые облака, нависшие над поблескивающей сталью лентой асфальта, — все это радовало взгляд, отвыкший в городе от природы, простора. Шоссе то горбато вздымалось на холм, то, прогибаясь, скатывалось в зеленую низину, по обеим сторонам еще виднелись многоэтажные здания в лесах, позже пошли длинные сельскохозяйственные постройки, серебристые силосные башни, цветущие яблоневые сады. Дорожные рабочие, сбросив свои оранжевые куртки, ремонтировали кусок шоссе. Запах горячего асфальта ударил в нос. На обочинах неспешно разгуливали грачи, кося блестящими глазами на проезжающие совсем близко автомашины.
— Когда я выезжаю за городскую черту, у меня такое ощущение, будто я навсегда обрываю нить, связывающую меня с городом, — заговорил Андрей. — Все мои дела, заботы, неприятности остаются позади, а впереди — другая, интересная жизнь… Я понимаю, все это самообман, но ощущение приятное.
— Я редко покидаю Ленинград и потому ничего подобного не испытываю, — сказала Мария. — Да, Андрей, как же я покажусь у твоих родственников в таком наряде? Что они обо мне подумают? Скажут, хиппи какая-то!
— Тебя это очень волнует?
— В общем-то нет, но… А тебя не волнует?
— Меня уже давно не волнует, что обо мне люди подумают или скажут, — усмехнулся он. — Стоит ли на это обращать внимание?
— Боже! Какие мы непонятые, гордые, разочарованные в жизни… — насмешливо произнесла Мария. — Мы этакие Чайльд Гарольды, Печорины, Евгении Онегины…
— Почему все это во множественном числе? Ты обижаешь наших классиков.
— Мне так нравится.
— Каждый из них вошел в историю.
— Ты хочешь сказать — классики обессмертили имена своих героев?
— И себя, между прочим, — заметил Андрей. Наморщив лоб, он мучительно вспоминал понравившийся ему отрывок из знаменитой поэмы Байрона. Начал он неуверенно, останавливаясь и снова возвращаясь к началу, но затем голос его окреп и он с выражением прочел:
… И в мире был он одинок. Хоть многих
Поил он щедро за столом своим,
Он знал их, прихлебателей убогих,
Друзей на час, — он ведал цену им.
И женщинами не был он любим.
Но боже мой, какая не сдается,
Когда мы блеск и роскошь ей сулим!
Так мотылек на яркий свет несется,
И плачет ангел там, где сатана смеется…
— А я не помню наизусть почти ни одного стихотворения, кроме тех, что в школе заучивали наизусть… Ну вроде: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…» Или: «Плакала Саша, как лес вырубали, ей и теперь его жалко до слез…»
— Стихи я запоминаю, а вот ни одного телефонного номера не помню, — улыбнулся Андрей.
Он уверенно обхватил ладонями черную ребристую баранку, мощная большая машина бежала легко, теплый ветер завывал в ветровом приоткрытом окне. Больше восьмидесяти километров Андрей не мог выжать: все-таки машина из капитального ремонта, наверное, поставлен ограничитель скорости. Еще вчера он и не предполагал, что ему предстоит трястись в такую даль на грузовике. Он собирался отправиться с отцом на «Жигулях». За два дня до этого позвонил приятель отца — Николай Петрович Ушков — и попросил отвезти его с семьей на дачу на Карельский перешеек. Отец отвез, а вот назад «Жигули» пришлось тащить на буксире: почему-то вытекло из картера масло и, естественно, заклинило мотор. Подъезда к даче не было, но дотошный Ушков посоветовал поехать через каменистое поле с рытвинами. Там, очевидно, отец и повредил картер.
Отец поставил «Жигули» на ремонт и укатил в Андреевку на поезде. А тут как раз кстати позвонил знакомый отца — главный инженер авторемонтного завода — и попал на Андрея. Отец обещал у них выступить на читательской конференции. Узнав, что Казаков уехал в Андреевку, главный инженер рассказал, что приехавший из Климова за машиной шофер загулял в Ленинграде, попал в вытрезвитель и за все свои художества схлопотал пятнадцать суток. Из Климовской райзаготконторы шлют телеграммы: мол, скорее присылайте из капремонта машину, ко всем чертям летит план, без машины они там как без рук… Андреевка ведь Климовского района?..
Быстро смекнувший, что к чему, Андрей сообщил главному инженеру, что он шофер второго класса и готов отогнать в Климово грузовик. Обрадованный главный инженер пообещал тут же оформить путевку, прогонные документы и даже оплатить командировочные за двое суток. Андрей помчался на завод, быстро все оформил, нацепил спереди и сзади транзитные номера и с опозданием на один час двадцать минут предстал перед Марией у Средней Рогатки…
— Андрей, что это такое? — воскликнула Мария. — Что он делает?!
Он уже сам заметил, что идущие впереди вишневые «Жигули», выйдя на обгон, вдруг завиляли, прижались к боку «КамАЗа» с прицепом, потом развернулись поперек дороги и перед самым столкновением с мчащейся навстречу «Волгой» резко выскочили на обочину, перемахнули через придорожную канаву и, несколько раз перевернувшись на травянистой лужайке, замерли кверху днищем. Передние колеса продолжали бешено вращаться. «КамАЗ» ушел вперед, — наверное, водитель ничего не заметил, — а «Волга», не остановившись, прошелестела мимо. Все это произошло за считанные секунды.
