Сильвия Аваллоне - Стальное лето
— Как-нибудь на днях и я выберусь на море. Почему бы и нет? Все равно меня уволили, — сказал он вслух и усмехнулся собственным словам.
В глубине квартиры раздался вопль:
— Чтооо?!!
— Да ничего! — ответил он, вспомнив о существовании жены.
Сандра вышла на балкон со шваброй, распространяющей запах аммиака.
— Артуро! — воскликнула она, потрясая шваброй. — Ты совсем, что ли, из ума выжил?
— Да шучу я, — отмахнулся он.
— Он шутит, видите ли! Какие сейчас шутки, когда нужно заплатить за посудомойку и погасить кредит за магнитолу твоего сыночка — больше миллиона[1] за автомагнитолу! Не смешно!
На самом деле Артуро не шутил. Администрация «Луккини» просекла, что он выносит канистры с горючим.
— Отойди-ка, я тут пол вытру.
С того самого дня, как Артуро взяли на работу, он воровал бензин у господина «Луккини» — так, по мелочи, чтобы заправиться самому и немного перепродать крестьянам. Три года никто ничего не замечал, и тут вдруг на тебе!
— Отойди, говорю, на этот пол уже смотреть невозможно!
Насвистывая песенку, Артуро вышел с балкона на кухню. Он был веселый, открытый человек, с кучей друзей. Отсутствие работы и долги не мешали ему радостно посвистывать.
Схватив хурму из корзинки на столе, он рассеянно вгрызся в нее. В его голове теснились самые разные варианты добывания денег не вставая с дивана.
— Прекрати ты уже здесь мыть. Только и занята все время, что уборкой!
— Да что ты говоришь! Может, ты приберешься?
В жизни Артуро трудовые будни, с которыми его жена познакомилась в шестнадцать лет и более не расставалась, тем самым предоставляя семье возможность ежемесячно платить за квартиру и растить двоих детей, случались лишь периодически. В строго хронологическом порядке он был: карманником, рабочим на «Луккини», потом на заводе «Дальмине», на предприятии «Магона д’Италия», после чего снова вернулся на «Луккини», уже начальником цеха. Уроженец Прочиды, в девятнадцать лет Артуро уехал в Пьомбино, чтобы устроиться на завод и начать новую жизнь, законопослушную и честную. Членов Федерации рабочих-металлургов он считал неудачниками и твердо верил только в то, что работа убивает.
— Где Анна? На море?
— Да, с Франческой.
— А Алессио?
Точно: завтра ему должно повезти за покерным столом, и на выигранные деньги можно будет развернуться. Он чувствовал: так и будет. Как там говорится? Это судьба. А Сандре с прибыльной сделки он купит бриллиант, как его… Де Бирс, который навсегда.
— Наверное, тоже на море.
— Мне нужно серьезно поговорить с твоим сыном. Он во что бы то ни стало хочет купить «Гольф GT»… Зачем ему такая машина?
Сандра подняла голову от уже высохшего пола и, вся в поту, постояла так какое-то время, подставив лицо солнцу.
— Пусть треплется, все равно у него нет таких денег.
Зайдя в дом, она села за стол на кухне и внимательно посмотрела на своего мужа. За столько лет он ничуть не изменился. «С завтрашнего дня…» — говорил он каждый раз, и она снова и снова верит ему.
— Твой сын голосует за Берлускони, — сказала она, вымученно улыбаясь. — Ему нужна классная машина, а не социальная справедливость. Он хочет повыпендриваться, покрасоваться перед девицами… Ну а ты-то, кстати, о чем говоришь — у тебя самого машина за пятьдесят миллионов. Кстати, ты заплатил налог?
— Налог?
Натянутая улыбка мгновенно слетела с лица Сандры.
— Прежде чем считать деньги сына, попробовал бы хоть раз не проиграть свои.
— Ну, началось… — Артуро надул щеки и фыркнул, как лошадь.
— Да, началось! — Вскочив со стула, Сандра вскинула руки в давящей духоте маленькой кухни. — Нечего тут кривиться. Ты меня не обманешь! Куда делась твоя последняя зарплата?
— Сандра!
— Ты даже на счет ничего не положил! Ты ведь все проиграл, так? Все спустил, не доходя до банка! У меня что, здесь написано «идиотка»?! — Сандра постучала пальцем по взмокшему лбу, на который спускались закрученные на бигуди локоны, доходя до невыщипанных бровей.
Артуро раскинул руки и заворковал:
— Ладно, иди поцелуй меня…
Он так поступал всякий раз, когда крыть становилось нечем, — демонстрировал свою любовь.
Муж с женой исчезли в недрах тесной квартиры. Теперь и жалюзи на окне супругов Соррентино с треском покатились вниз, как и все остальные в доме (за исключением одних), но застряли посреди окна.
— Когда же наконец ты починишь жалюзи, Артуро?!
Ответом ей была тишина. Потом из ванной послышались шум воды из крана, стук бритвы о край раковины и голос Артуро, который напевал свою любимую мелодию, «Маракаибо» Луизы Коломбо, о танцовщице-мулатке. Бежим? — Да, но куда?
В три часа пополудни в июне дети и старики укладываются спать. Снаружи нещадно палит раскаленное солнце. Домохозяйки и пенсионеры, пережившие длительное общение с доменной печью, в неизменных тренировочных костюмах из ацетата, в изнеможении оседают перед телевизором.
В послеобеденный час прилепленные один к другому одинаковые муниципальные дома напоминают кладбищенскую стену с погребальными нишами, вытянувшимися в ряд. Женщины с отечными икрами и дряблыми ягодицами под фартуком спускаются во двор и рассаживаются в тени вокруг пластиковых столов. Они играют в карты, яростно обмахивают себя веерами и разговаривают ни о чем.
Их мужья, если не нужно идти на работу, носа из дому не высовывают. Полуголые, они обливаются потом на продавленном диване и тыкают в кнопки телевизионного пульта. Тех засранцев, что выступают по телевизору, никто из них не слушает. Они смотрят только на девушек из развлекательных программ, потаскушек, которые являют собой полную противоположность их собственных жен. В следующем году точно куплю кондиционер, хотя бы в гостиную. А если мне завтра не заплатят премию — увидят они у меня!
Артуро брил подбородок, напевая песенку своего детства. Когда он был ребенком, муниципалы отстроили типовые дома напротив пляжа для рабочих сталелитейных заводов. Согласно представлениям коммунистической джунты, рабочие-металлурги тоже имели право на дом с видом не на заводские корпуса, а на море.
Спустя сорок лет все изменилось: появились спутниковые навигаторы, платное телевидение и не стало ни христианско-демократической, ни коммунистической партии. Теперь, в 2001 году, жизнь была совершенно другой, но муниципальные дома, завод и тем более море никуда не делись.
Пляж вдоль улицы Сталинграда в такой час был под завязку набит кричащей ребятней, сумками-холодильниками, зонтиками, сваленными в кучу. Анна и Франческа с победным криком с разбегу плюхались в воду, поднимая ворох брызг. Рядом подростки, напрягая мускулы, ловили летающую тарелку или мячики от пинг-понга.
Многие считали, что пляж никуда не годится: он не оборудован, в песке полно ржавчины и мусора, прямо посреди него устроена свалка и ходить сюда могут только уголовники и нищета из муниципальных домов.
А коммуна все никак не находила времени, чтобы дать распоряжение на вывоз огромных куч водорослей.
Напротив, в четырех километрах, манил своим блеском, как недостижимый рай, белоснежный песок пляжей на Эльбе. Там располагалась нетронутая вотчина миланцев, немцев и прочих лощеных туристов в черных спортивных автомобилях и темных очках. Но подросткам из муниципальных домов, детям тех несчастных, что проливали пот на сталелитейных заводах, пляж перед домом казался раем — единственно возможным раем на земле.
Когда солнце плавило асфальт, когда зной валил с ног и токсичные облака, выплюнутые трубами «Луккини», нависали над головой, жители улицы Сталинграда отправлялись на море босиком. Переходишь дорогу — и можно бросаться в воду.
Девчонки вообще не вылезали из воды. С удивительной легкостью, параллельно друг другу, они доплывали до самого последнего буйка. Однажды они собирались добраться вплавь до Эльбы и больше не возвращаться.
Двадцатилетние, прежде чем искупаться, рассаживались кружком в баре. Обычно они перемещались стаями, которые складывались по элементарному принципу: из жителей одного дома, из рабочих одного участка, из потребителей одного и того же наркотика, из болельщиков одной футбольной команды, наконец.
В отличие от тринадцатилетних, эти ребята не спешили бросаться в море. Сначала легкий коктейль, папироска, партейка в покер. У кого-то из них была груда мышц, другие потрясали необъятными животами. Для младших они были сродни олимпийским богам. Пока подростки грезили о прямоточном глушителе и о дискотеке, куда их пока не пускали, они строили всех вокруг на словах и на кулаках, а субботним вечером на своем болиде со спойлером, опустив стекло и высунув локоть наружу, устремлялись вдаль на скорости не менее 190 километров.
