Тимур Кибиров - Лада, или Радость: Хроника верной и счастливой любви
И как, спрошу, далось нам это
Так ни с того и ни с сего?
Федор Иванович Тютчев
Читатель вправе поинтересоваться:
– Ас каких это щей, Тимур Юрьич, заглавная героиня носит такое дикое, отчасти славянофильское имя? И не означает ли это, что вы, уже давно и справедливо заподозренный в религиозном фундаментализме, решились к голимому православию присовокупить до кучи и самодержавие с народностью, и не явится ли ваш, с позволения сказать, роман «смесью Каткова и кутьи», от каковой неаппетитной смеси тошнит уже русскую словесность – «да вот беда, что дело не дойдет до рвоты»? А?
– Нет, милый читатель! Не тревожься и не надейся, ничего такого Лада не означает. Более того, ее кличка никак не связана и с Ладой Владиславовной Афониной, моей давнишней работодательницей и подружкой. Равно как и с популярной некогда песней (музыка Шаинского, слова Пляцковского) или с мало популярным автомобилем.
Дело все в том, что поименовавшая мою героиню Лизка Харчевникова была девочкой необычайно странной, прямо не от мира сего, так что мамаша в сердцах часто даже обзывала ее имбецилкой, а любящий, но глупый отец мечтательно подозревал, что у него растет ребенок-индиго.
А все потому, что их худенькая, белобрысенькая и – увы – очень некрасивенькая пятиклассница ни с того ни с сего пристрастилась к чтению, так что даже предпочитала это необычайное и старинное занятие всем иным забавам и утехам. Правда читала она, бедняжка, в основном всякую попсовую дребедень, которую нежный родитель, невзирая на запреты и угрозы крикливой супруги, покупал для нее на книжных лотках, в киосках и у сладкоречивых книгонош в электричках.
Всю четвертую четверть прошедшего учебного года и начало летних каникул Лизочка была погружена в мистические миры Буй-Тура Воеводина, пожалуй, самого хваткого и беззастенчивого из перелагателей Толкиена и Роберта Желязны на язык «Дома-2» и «Антикиллера-3». (Говорят, кстати, что под грозным псевдонимом скрывается выпускница Литинститута, популярный ди-джей радио «Отрыв» и колумнистка нескольких периодических изданий Ада Минглет.)
Особенно Лизе понравилась седьмая часть буй-туровой эпопеи – «Воительницы Лукоморья». Одна из этих, облаченных, судя по обложке, в бронированные бикини, славяноросских валькирий обладала удивительной способностью обращаться из натуральной блондинки то в белоснежную степную кобылицу, то в белокрылого сокола или среброкрылого лебедя, а то и в белокурую (sic!) волчицу! Что не раз помогало ей наводить ужас на орды зверообразных ворогов земли святорусской. Поэтому, когда юная читательница, зачарованная веселостью и ласковостью не менее белокурого собачьего подростка, выклянчивавшего горелую говядину у придорожной шашлычной, упросила папу, а тот ценой невероятных унижений и несбыточных обещаний умолил главу харчевниковской семьи приютить бездомную собачку, вопрос о кличке решился мгновенно.
Так Лада оказалась на даче у капитана транспортной милиции Алексея Харчевникова. А если говорить честно – какая уж там, прости господи, дача! Обыкновенный среднерусский пятистенок, сложенный еще Лешкиным прадедом и обезображенный стеклопакетами, ламинатом, телевизионной тарелкой и жирной дурой-женой, в отличие от Лады – совсем уж ненатуральной блондинкой.
И было лето, ослепительное щенячье лето, и вспыхнувшая с первого взгляда любовь Лады и Лизы разгоралась с каждым днем ярче и жарче.
Конечно, Ладе случалось в эти два блаженных месяца знавать и печали, особенно в первые дни, когда она никак не могла уяснить, что не все в ее новом доме готовы разделить ее веселонравье и душевную открытость, и бывала нещадно и обидно бита Лизиной мамой, которую бы, по-хорошему, саму следовало выпороть как Сидорову козу за постоянную раздраженность и злобную глупость.
Но вскоре сообразительная Лада научилась тому, что Лиза – увы – умела с младенчества: не попадаться на глаза и под горячую руку этой разжиревшей на немереных ментовских бабках халде. Это было, в общем-то, не сложно, поскольку капитанская жена целыми днями валялась или на кровати перед телевизором или на надувном матрасе с «ТВ парком», загорая – иногда (к восторгу подглядывающего из-за призаборных кустов Жорика и к нашему омерзению) топлесс. Но о Жоре чуть позднее.
Даже категорический запрет брать «эту шавку» в постель подружки довольно часто умудрялись нарушать, стоило только Зойке (так и слышу ее визжащий голос: «Кому Зойка, а кому Зоя Геннадиевна!» Да ради Бога! Хоть мадам Харчевникова) недостаточно плотно припереть дверь на веранду, где шавке положено было ночевать, как Лада, искусно орудуя своим замшевым носом и передними лапками, растворяла эту исцарапанную ею дверь и, цокая коготками в ночной тиши, пробегала к Лизиному дивану, и там, в лунном и соловьином сиянии, льющемся из окна, начинались тихая возня, лизание, девчачьи прысканья в подушку, горячий шепот и уморительные стоны райского наслаждения, когда Лиза чесала пальчиком глубоко внутри нежного Ладиного уха. Главное было, чтобы Зойка не проснулась утром раньше преступной парочки и не застала Ладу лежащей в Лизиных ногах, – так Лиза и не смогла приучить ее спать рядышком, головой на подушке: настоящие собаки этого почему-то не любят, поваляться поваляются, а потом уходят на другой конец кровати и, покрутившись, со вздохами укладываются там. Хотя вообще это, конечно, форменное безобразие, и в немецкой книжке о воспитании собак была, я помню, специальная глава о таком баловстве – «Фриц на кушетке». Но мой покойный немец с моей подначки и попустительства почивал исключительно на кушетках и кроватях, и нынешней моей дворняжке это тем более позволено – так что лично я Лизу понимаю и нисколько не осуждаю.
Помимо всех прочих нечаянных радостей, которыми Лада наполнила Лизину жизнь, благодаря ей в первый и последний раз Лиза стала пользоваться и даже злоупотреблять успехом, впрочем не очень долгим. Сначала малышня, а потом и стайка кичливых отроковиц, никогда доселе не обращавшая на невзрачную и тихую Лизу никакого внимания, стали домогаться Лизиной дружбы и позволения поиграть с веселой собачкой, погладить ее по белой (точнее светло-светло-палевой) шерстке, угостить ее чипсами или шоколадкой, не говоря уже о том, чтобы бросить ей палку на середину пруда и потом, когда она приплывет обратно и, отряхиваясь, забрызжет всю визжащую компанию, пытаться вырвать эту полуизгрызенную палку из пасти расшалившейся, непослушной и мокрой Лады.
Бедненькая Лиза даже немного заважничала: «Господи, ну сколько можно повторять! Ну я ведь говорила, что ей „Чупа-чупс“ категорически нельзя. Ну все, хватит, собака устала. Лада, Лада! Ко мне!». Довольно скоро, однако, Лада потеряла для ветреной младости прелесть новизны, и компания будущих блондинок опять стала недоступной и презрительной. Да и бог с ними с этими дурочками, пусть себе упиваются своими бабл-гамами, ай-подами и биланами, Ладе и Лизе и без них было хорошо и весело на Дальнем пруду.
Этот водоем на месте старого песчаного карьера был не так уж далек от деревни – метров триста-четыреста, Дальним же его прозвали для отличия от другого пруда, который располагался в самой деревне и на сегодняшний день совсем захирел и превратился в заросшую лужу, почти пересыхающую к началу августа.
Дальний пруд, конечно, тоже был сильно испакощен и мало походил на то прохладное кристальное чудо, которое хранилось в памяти Александры Егоровны. Сквозь мутную, взбаламученную кишащей человеческой плотью воду уже нельзя было рассмотреть, как тогда, девственное песчаное дно, берега поросли всякой мусорной ерундой, исполинский сосновый бор на западном берегу был давно истреблен дачным кооперативом Вознесенского химического завода, и не стало тех вкуснейших маленьких карасиков и золотистых линей, которых маленькая Саша ловила с братом на незапамятных рассветах, когда огромное солнце всходило за их спинами, постепенно разгоняя седой туман и превращая оловянную гладь в червонное золото, и там, на этом предутреннем пруду, однажды также медленно и величаво, как солнце, вышел из лесу огромный сказочный зверь с разлапистыми великаньими рогами и отразился в воде, и долго стоял недвижимо, сумрачно глядя на онемевших от восторга и ужаса детей.
Всего этого волшебства уже не было и в помине, но и того, что еще оставалось, хватало с лихвой для тех, кто понимает, а наши подружки были как раз из этого счастливого числа.
Лада оказалась собакой на удивление водоплавающей, просто какая-то выдра, Лиза тоже в этом отношении не знала никакой меры, благо взрослых с ними почти никогда не было – так что и собака, и девочка высыхали только под вечер, а с утра, счастливо ускользнув от Зойки, опять мчались на пруд.
Да что говорить, вы ведь и сами все прекрасно понимаете и помните!
Но недолго – всего полторы недели – наслаждались наши аграфены-купальницы плаванием по-собачьи и нырянием солдатиком со скользких подгнивших мостков. В один прекрасный день (а дни этим летом практически все были прекрасны, как на картинке из рекламы «Домика в деревне») Лизка, выходя из воды, здорово распорола пятку об осколок пивной бутылки. Рана быстро (как на собаке) зажила, но успела страшно перепугать папеньку и разозлить маменьку. Купания в «этой помойке» и «гадюшнике» и с «этими подонками» были категорически запрещены.
