Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда
В коридоре зазвонил телефон. Он на цыпочках выбежал из ванной, взял трубку.
— Ильюша? Ну что?
— Пап, но ведь я уже сказал тебе. Она только в понедельник будет в больнице. У нее дежурство.
— А до этого? Ведь она может вернуться и раньше?
— Но она не вернулась.
— Все же я не могу понять: что это за поездки, когда ты даже не знаешь, где ее искать. А если что-нибудь случится? С тобой, с Олей, с бабушкой? Куда ты будешь звонить?
— В морг, в стол находок, в ООН.
— Эта шутка не для телефона, Илыоша. Пойми, я не стал бы звонить третий раз по междугородному, если б речь шла о пустяках. Но дело серьезное. Меня тут расспрашивали о ней — понимаешь?
— Да? О чем?
— Это не телефонный разговор.
— Я скажу ей, что ты звонил.
— Ты можешь сделать мне одно одолжение?
— Угу.
— Пойди в свою комнату, выгляни из окна на улицу и потом расскажи мне, что ты увидишь. Или кого. Я подожду.
Илья прикрыл глаза, стукнул трубкой о тумбочку и, выждав некоторое время, сказал:
— Ничего там нет. И никого. Все как обычно. Не психуй ты понапрасну.
— Да я и сам себе это говорю. А все равно заснуть не могу. Ты в Ленинград к нам не собираешься? Может быть, на ноябрьские?
— Не знаю еще.
— Или в Новый год? Я уговорю Генриетту, и мы освободим тебе отдельную комнату на это время. Как в прошлый раз.
— В прошлый раз, кажется, была Лиза.
— Теперь это Генриэтта.
— Ладно, может быть. Я постараюсь. Спасибо.
— Как ты вообще-то? Как настроение?
— Все нормально. Гнием помаленьку.
— Ну смотри.
Илья положил трубку, повернулся, чтобы идти к себе. Бабка Наталья стояла как бы в полуобмороке, прислонясь к стене коридора, сжимая у горла халат, другую руку протягивая к нему (хлеба! хлеба!).
— Отдай мне мой сон, Илья. Я не проживу завтрашний день, оставшись опять без сна. Я уже спала, снотворное подействовало, и тут ты, своим криком…
— Я не кричал.
— Если б ты знал, если б только знал, какая это мука — пытаться уловить ускользающий сон, какая боль начинает сверлить виски…
— Отец позвонил из Ленинграда. Что ж мне было — шептать, что ли?
— Ты и сейчас кричишь, кричишь так, что разбудишь Олю, а ей в ее возрасте, когда все такое неокрепшее… ну почему, за что ты так безжалостен, что мы тебе сделали…
Илья замычал, нагнул голову и ринулся мимо бабки в свою комнату. Там рухнул в кресло, посидел с закрытыми глазами, машинально взял книгу.
«…Страшная сила телесного желания, не переходящая в желание душевное, в блаженство, в восторг, в истому всего существа. Она откинулась и легла навзничь. Он лег рядом, привалился к ней, протянул руку…»
Но нет — видимо, на сегодня внутри все выгорело. Слова проскальзывали, не задевая. Он стал думать, отчего после этого всегда такая тоска. Словно ослепляющая волна, эта самая «страшная сила телесного желания», накатывавшая из глубины его существа, поднимала его, разгоняла до точки, с которой можно было бы уже полететь по воздуху, но он каждый раз
— Ладно, я передам.
Он выполз с умолкшей трубкой в коридор, поставил телефон на место.
Потом вернулся в комнату, начал стелить кровать. Никак не удавалось отыскать углы простыней, они упрямо прятались в глубине комка. То ли устал, то ли тайная надежда дождаться маму сковывала пальцы, замедляла каждое движение. Выключил свет, постоял напоследок у окна. Темнота в палисаднике разделяла островки кустов, как поднявшийся прилив. Целлулоидными крошками поблескивал толь на крыше строительного вагончика, и железная дымовая труба все так же отбрасывала свою короткую, бездымную тень.
13 октября, второй год до озарения, Псковщина
Из отчета, представленного начальнику следственного отдела Псковской прокуратуры следователем Фильченко Т. 3.
«…Крестьянка Тихомирова И. Б., 62 лет, беспартийная, проживающая в деревне Волохонка, будучи опрошена мной, показала, что означенная неизвестная женщина (приметы: пальто демисезонное, темное, высокая, лет 35, сумка на молнии коричневая) действительно явилась к ней в воскресенье 13 октября пополудни, назвалась Лидией Игнатьевной, якобы из Ленинграда, с приветом к ней от бывшей соседки Серафимовой К. Г., которая давно уехала из колхоза якобы в домработницы в город, без разрешения и без паспорта, отчего местожительства своего никогда не сообщала, но слала гостинцы для поддержания дружбы и наблюдения за оставленным домом, который стоял заколочен и куда подозреваемая Лидия (якобы) Игнатьевна просила ключа, чтобы зайти за старой иконой, спрятанной на чердаке, за каковой чудодейственной (якобы) иконой Серафимова К. Г. просила ее съездить, находясь в слабом здоровье и почти при смерти, и, выпив чаю с сушками и получив ключ, сразу отправилась в соседний заколоченный дом…»
1Ключ в ржавом замке повернулся неожиданно легко. Дверь тоже открылась без скрипа, и из сеней пахнуло не плесенью и запустением, а запахом свежей клеенки, краски, керосина. Она подумала, что верткая Борисовна, видимо, не одной ей одалживала ключ от дома соседки, — наверно, и постояльцев пускала, не спрашивая разрешения хозяйки. Упитанная мышь нехотя выбралась из комода и, оставляя белый мучной след, по-хозяйски прошелестела за опрокинутое ведро в углу.
На чердак вела лестница с перильцами, но женщина не стала подниматься по ней, толкнула дверь в горницу. Свет, сжатый снаружи досками ставень, разрезал пространство от окна до пола дымящимися полосами. Она огляделась, задвинула щеколду на дверях, подошла к столу, поставила на него сумку. Фанерная переборка была оклеена новыми газетами, и только в одном месте, пожалуй не без умысла, были оставлены старые, разной степени пожелтелости, выглядывавшие друг из-под друга, так что все вожди на портретах, правившие страной последние пятьдесят лет, забыв свои распри, заговоры, разоблачения, убийства, оказались рядом и дружно слали зрителю свои неумелые деревянные улыбки.
Она открыла сумку. Вынула большую конфетную коробку, извлекла оттуда портативный магнитофон. Опробовала его.
— Тринадцатое октября, воскресенье, деревня Волохонка, проверка.
Нарочито обесцвеченные лабораторные слова звучали странно, отражаясь от грубых бревенчатых стен. Затем из сумки появилась спиртовка, за ней спички, стерилизатор, коробка с хирургическими инструментами, несколько бутылочек. Пальцы ее уверенно находили в полумраке нужные вещи. Синее пламя спиртовки прыгнуло вверх с едва слышным хлопком, но, придавленное сверху дном стерилизатора, распласталось, пожелтело. Вслед за ланцетом в закипающую воду нырнул инструмент, похожий на большой нержавеющий гвоздь.
Вода кипела. Она расстегнула пальто, высоко подняла передний край юбки, села на лавку. Всмотрелась в кожу бедра, белевшую над краем чулка. Слева от подвязки поблескивал едва заметный шрам. Она потрясла бутылочку со спиртом, стала протирать справа. Потом взялась за йод, но передумала, отставила в сторону. На протертом участке узор жилок в глубине проступал особенно ясно.
Она взглянула на часы, подождала еще немного и выключила спиртовку. Вскрыла гигиенический пакет, достала оттуда плотную марлевую прокладку. Едва дождавшись, когда остынет, извлекла блестящий гвоздь, обернула тупой конец прокладкой. Острый обмакнула в спирт, подержала там. Потом прижала к коже и, сморщившись и закусив губу, с напряжением наклоняясь вперед, будто ей нужно было удерживать на месте протестующее и вырывающееся тело, провела длинную рваную черту.
Кровь проступила сперва в нескольких точках и вдруг заполнила белую бороздку сплошной вспухшей чертой. Стараясь не размазать ее, она начала поспешно собирать в сумку все разложенное на столе. Дымящуюся воду из стерилизатора вылила прямо в щель в полу. Ланцет уже поостыл — его можно было взять рукой. Передвинувшись так, чтобы свет из оконной щели упал прямо на ранку, она всмотрелась, разглядела то место, где кровеносный сосуд нырял под царапину, как ручей под мост, и, негромко охнув, вдавила лезвие в точку пересечения.
Кровь ударила фонтанчиком.
2— Ох, лихо мое, ох, Игнатьевна, — да как же ты так? чем же? Ох, батюшки-светы, а у меня и бинта нет чистого… Да ты садись пока и ногу подними, повыше держи… Ох ты, крови-то сколько!
— Вот так оно, так всегда со мной, Борисовна. Неудачливая я — хуже нет. И в прошлом году руку вывихнула, и в запрошлый год ребро на лыжах сломала. А бюллетеня мне ни в те разы не дали, ни сейчас не дадут. Потому — воскресенье.
— Погоди ты, погоди, где-то была у меня тряпица чистая… сейчас… не в сундук ли я ее сунула…
— А иконы никакой не нашла. Ни где Григорьевна сказала искать, ни в других местах… Видно, побывал там кто-то уже…
— Да кому же?… Господь с тобой, запертый дом стоит всегда, в аккурате… Племянницу с мужем однажды пускала пожить, а больше никого…
