Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки
Пришел в очередной раз на бровях, дополз до полки и сел в изнеможении. А тут и Капа. И вертится у него перед лицом:
— Что, Ванька, небось за свое сало так в лоб бы мне и дал? Дай, дай, а я тебя в милицию сдам!
Дед слушал-слушал, молчал, а потом размахнулся коротко да и впечатал рабочей рукой ей промеж глаз. Ну, то есть повыше, в лоб. Капа закричала страшно и побежала вызывать милицию. Мол, сосед пьяный в жопень, передвигаться не может, дерется. Милиция приехала тут же — они привычные были, частенько приезжали, правда, до этого она по лбу не получала. Приезжают — а деда-то и нет. Пьяный-то он пьяный, однако ботинки в руки — и вон из квартиры. И через чердак — на вторую лестницу (у нас лестницы в подъезде были как ДНК, спиралью). Сидит, слушает, как менты с соседкой разговаривают. А у той беда: что в лоб ей дали — не видно, а соседа недвижимого и след простыл.
Бои в коммунальной квартире могли случаться и из-за мелочей. Главное в этом деле было не допустить психотравмирующей ситуации, чтоб соседи не возбудились. Но не всегда же можно удержать себя в рамках!
Кухня была главным плацдармом боевых действий, поэтому все ели в комнатах. Чтобы пищеварение не нарушать. Сразу слева от входа в квартиру была дверь на кухню. Потом коридор — метров десять. А в конце коридора три двери. В торце — в комнату соседки, слева — дверь в туалет, справа — дверь в наши комнаты. То есть приготовил, поел, убрал — сто раз по коридору — и километр твой. Не растолстеешь. Но ходить лень.
Вынося оставшееся от ужина на кухню, тетушка моя на разделочную доску с хлебом поставила еще и банку с кабачковой икрой и положила вилки. В другой руке у нее был чайник, а под мышкой — кастрюля, прижатая к крутому бедру. На ручку двери, следовательно, пришлось нажать локтем. Ну, открыть дверь она, конечно, открыла, но не оставлять же ее распахнутой в свете добрососедских отношений. И, выйдя в коридор, стала она дверь таким же макаром закрывать. И так увлеклась процессом, что не заметила, как банка с кабачковой икрой ползет… ползет… к краю доски. И доползла. Так это она удачно доползла, что упала стоймя. И не разбилась. Правда, вся икра оказалась на соседской двери.
И вот представьте, народ высовывается из комнаты на Ольгин хохот со всхлипами. Мы-то не видим банку, мы видим только дорогую сестру, которая демонически хохочет перед измазанной не пойми чем соседской дверью. А соседка, между тем, дома была. Поэтому пришлось убирать содеянное очень оперативно. Хорошо еще, она в коридор не выглянула…
Глава вторая
ШРМ
Однажды маменька моя надумала вдруг в институт поступать. В тот же, где муж учился, в ЛЭТИ. Тем более, учился он хорошо, поэтому всегда был готов помочь в подготовке.
Людмила Ивановна поступала в ЛЭТИ трижды. И, кстати, все три раза успешно. В результате, проучившись в этом славном заведении в общей сложности шесть лет, она его так и не закончила.
Так вот, в первый раз, когда она туда поступала, на экзамене по физике преподаватель засек, что нежная девушка внимательно смотрит в парту, что-то там изучает, а потом накидывается на экзаменационный лист с новыми силами.
Обидевшись на нее, преподаватель веселым козликом подскакал к парте и с торжествующим криком выудил из парты… Ну конечно, там был справочник.
Исполненный праведного гнева, преподаватель побежал к своему столу, чтобы порвать экзаменационный лист. Но перед актом уничтожения взгляд его упал на строчку «учебное заведение, которое заканчивал абитуриент». Там стояли гордые буквы — ШРМ. Он заинтересовался — что же это за зверь такой. Мама, уже копившая слезу, ответила, что это школа рабочей молодежи.
— И вы умеете пользоваться справочником?! — восхищенно вскричал преподаватель и дал-таки дописать работу.
Справочник, надо отметить, отобрал. Но она поступила.
Проучилась, правда, недолго — пора пришла и мне появиться на свет. Врачи были совершенно против — не, действительно, зрение у маменьки настолько не ахти, что существовала вероятность ослепнуть. Но маменька моя была в те годы молода и беспечна. Как только ей стали намекать на опасность, она тут же снялась с места, как перелетная птица, и уехала в деревню. А к злым тетям-докторам явилась, когда было уже поздно что-либо менять и можно было делать только одно — принимать роды.
Родилась я 8 июля в клинике Отта, на Васильевском острове. Выдавая меня взволнованным родителям (конечно, взволнованным — с папой у нас было первое знакомство, а мама была босая, потому что туфли молодой отец привезти ей забыл), акушерка развернула пеленку и скучным голосом произнесла:
— Девочка опрелая, брать будете?
Спасибо, дорогие родители, что взяли такой некондиционный товар. И привезли в ту самую коммуналку.
Отношения с соседями еще обострились — вообще страшно стало. Меня, маленькую, в ванночке на кухне купали. Когда Капа в ванночку с младенцем пыталась кипяточку плескануть, тут уж бабушка с ней не то что фехтованием, борьбой нанайских девочек занялась. С той поры меня купали только втроем: один держал ковшик с водой, второй — меня, а третий — дверь на кухню. Впрочем, Капу, в общем, понять можно — это ж соседей сначала было пять человек, а потом стало семь. Кошмар и ужас.
Посидев немножко со мной в декрете, мама устроилась на работу (и опять поступила в институт, уже на вечернее отделение). Работа у нее называлась красиво — номер и несколько цифр. Потому что это был военно-морской институт, и везде он проходил под номером — ВЧ… Но проработала она там в первый раз не очень долго — папа закончил институт, и его отправили служить. Лейтенантом-срочником. На север.
Глава третья
«Увезу тебя я в тундру…»
Я себя начала идентифицировать года в три. То есть, конечно, воспоминания мои разрозненны, и это, скорее, некоторые вспышки сознания, но они есть, причем яркие, незамутненные и неуходящие.
Коварные родственники пытались поймать меня на вранье — типа, это ложная память, и помню я только то, что рассказали мне взрослые, но не тут-то было! В моей памяти запечатлены такие факты и события, о которых рассказать мне никто не мог.
Так вот, папу моего после института послали служить в армию. А мама, поскольку была нечеловечески молода, вообразила себя женой декабриста, взяла ребенка (то есть меня) под мышку и поехала за мужем осваивать районы Крайнего Севера.
Часть ПВО, где служил Александр Васильевич, дислоцировалась в точке удаленной и безлюдной. Байдаратская губа находится на омываемом Карским морем полуострове Ямал. Именно там и базировались тридцать солдат и десять офицеров, охранявших воздушные просторы родины; на карте, конечно, это не отмечено.
Папа уехал туда первым. Маме пришлось увольняться с работы, ждать, пока его там, в Заполярье, обеспечат каким-никаким жильем, а потом уже собирать манатки, паковать баулы и двигать к воссоединению семьи.
ДорогаМои воспоминания об этом путешествии обрывочны. До Воркуты мы добрались достаточно быстро, поселились в гостинице и стали ждать попутного транспорта в Усть-Кару. А попутный транспорт — это вертолет. Погода почему-то установилась нелетная. Живем мы в гостинице, живем, стало холодать. Очень ярко, в подробностях, помню, как мы замазывали щели в гостиничных окнах пластилином, потому что замазки было не достать.
АнгинаИ тут я заболела. Ангиной. Вообще это было мое самое любимое заболевание детства. Разнообразные вариации ангины потоптались по моему многострадальному горлу вволюшку. Их приход был таким частым, что годам к шести я уже научилась определять, заглянув себе в горло, какая именно ангина — фолликулярная, лакунарная или еще какая — посетила меня на этот раз.
Так вот, я лежу в гостиничном номере с высокой температурой и больным горлом. Врача, конечно, вызвали. И он пришел. Дядька такой возрастной, осмотрел меня очень внимательно, назначил лечение. И навещал, пока я не вылечилась.
Это был 1971 год. А в 1982 году в крымском городе Судаке, в очереди за билетами в Питер, когда на руке записывали номерок и приходили отмечаться, начиная с пяти утра, мама машинально поздоровалась с каким-то мужчиной:
— Здравствуйте, доктор! — Потом решила пояснить: — Вы лечили мою дочь!
А дочь — я — рядом стоит. Доктор строго мне сказал:
— Откройте рот!
Я от неожиданности открыла. Он заглянул туда с интересом и изрек:
— Воркута, начало семидесятых…
Чем нанес по моей нежной психике сильный удар. Рот я еще некоторое время закрыть не могла.
Дорога дальше…Да, так вернемся к нашей нелетной погоде. Надо было что-то делать. И мама моя, женщина решительная, несмотря на нежный возраст и отсутствие валенок отправилась к командиру войсковой части, базировавшейся в Воркуте, — и стала каждый день туда ходить и плакать. Она умеет — пара минут сосредоточения, мысль о спустившей петле на колготках — и вот уже слезы. Мама не просто плакала, а требовала, чтобы ее уже или отправили к мужу, или устроили на работу. Но если устроят на работу, то ребенку нужен детский сад.
