Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Подкупает добрая, немного простодушная интонация, подкупает самоирония, «Дневники» легко читаются и долго не забываются, от них веет настоящей, непридуманной, жизнью…
Есть поразительная динамика в том, с каким мироощущением автор начинает свои дневники в 1983 году и с каким заканчивает в 1992-м. Материал, который отбирался в начале и в конце написания дневников, говорит в пользу автора, свидетельствует о его подъеме на новый виток развития. Есть, как говорится, «положительная динамика».
Скорее всего, автор смог бы стать преуспевающим бизнесменом — при его способностях, энергии, молодости, очевидном добродушии и незлобивости. Но он семидесятник, к тому же человек творческий, «ушибленный литературой» и отвергает бизнес как способ существования. Дневник заканчивается в 1992 году выходом двух первых книг прозы и приемом в Союз писателей. Закономерно? Пожалуй, да.
Думаю, дневник продолжаться не будет. И вот по какой причине: автору не хватит простодушия, чтобы вести его в той же манере. Дневник простодушного молодого человека ушел вместе с той эпохой, в которой жил автор…
Ну что же, у каждой эпохи свой вкус, цвет, запах, своя неповторимая интонация. Восьмидесятые годы ушедшего тысячелетия отчетливо отразились в «Дневниках» Дмитрия Каралиса: читайте и вспоминайте, сравнивайте с собственными наблюдениями. Приятного вам чтения.
Июль 2004 г.
Борис Аверин
1983 год
4 мая 1983 г. Гатчина.
Ранняя весна. Тихо, хорошо. Трава высокая, сочная — хоть коси. Дежурю в гараже на тихой 3-й площадке — от начальства вдалеке.
В выходные были в Зеленогорске. Копал грядки под картошку и проч. Руки чешутся, к земле тянет. Ольга собирала лист, Максим ходил по участку и всё внимательно разглядывал: бочку для воды, бревна под навесом, деревья в зеленой дымке, лопату, мотыгу, нюхал траву, грыз камни, долго смотрел на бледного весеннего червяка, ползущего по черной рыхлой земле в грядке. Топили печку. Потом все вместе ходили на залив. Макс, увидев воду и остатки льда у берега, радостно завопил.
По Тургеневу, писатель должен быть хозяином грамматических законов и бить грамматику и синтаксис по носу. Читаю Сергея Антонова, дал Андрей Мурай. Книга называется «Я читаю рассказ». Хорошая книга, полезная.
«Событие — сердце рассказа, мотивировка — его душа».
Совет литератору: «Когда допишешь рассказ — выброси начало». И еще: иногда, чтобы разобраться в идее, сначала пишут конец. Для «увеличения протяженности чувствования» применяется замедление повествования — ретродация. Мысли и чувства должны созреть и усвоиться.
Двор гаража выложен бетонными плитами. Тридцать «камазов»-панелевозов потрескивают и покряхтывают, сбрасывая усталость и делясь дневными воспоминаниями. Им поддакивают двадцать бортовых лохматок и «зилов»-самосвалов. Молчит лишь старый американский «виллис», который Юрка Ласточкин выиграл в карты у кладовщика, и теперь не знает, что с ним делать — всерьез заняться ремонтом некогда по причине ежедневной поддачи, а снова поставить на кон не удается.
Тишина. Никто не бьет по железу, никто не гавкает по селектору, никто не врывается в вагончик с вопросом: «Мишка не проезжал? Если появится, скажи, что я ему глаз на задницу натяну и телевизор сделаю! Так и передай!». В открытое окно моего вагончика доносятся голоса проходящих мимо дачников: «И вы на этой электричке приехали? А сколько сейчас градусов, не знаете?» Щенки лежат в тени под вагончиком — на сене и ватниках. Подросли, гавкают, вцепляются мелкими зубами в тряпку и носятся с ней.
Это не площадка № 3, а санаторий ЦК. Тьфу, тьфу, не сглазить бы!
Раз в четверо суток я еду электричкой от Балтийского вокзала до станции Татьянино, иду полтора километра пешком по гравийной дороге через промзону (гудки маневровых тепловозов, бетонные заборы, пар, дым, лязг, гул) и оказываюсь почти в дачной местности — тихий гараж за бетонным забором.
Вагончик с кроватью и электрической печкой. Телевизор, приемник, плитка…
Но самое главное — стол-аэродром. Вечером, когда шофера разойдутся и ворота закрыты, можно спокойно разложить бумаги на столе, закурить, взять авторучку, начать первую фразу и взлететь высоко…
Жду этого состояния с подрагиванием в кончиках пальцев.
Подъем в шесть. Умываешься, пьешь крепкий чай и начинаешь выпускать парк на линию — проверяешь рулевые тяги, тормозные и габаритные огни, ставишь в путевку штамп и машешь рукой: «Поехал!» Вечером то же самое, только наоборот — принимаешь автомобили с линии, пишешь заявки на ремонт, отмечаешь время возврата, ставишь штамп в путевку и приглядываешься, нет ли вмятин на бампере или кабине…
В аспирантуре мне казалось, что лучше занятий не бывает — показался на кафедре три раза в неделю, и свободен: ходи в Публичку, пиши дома диссертацию или роман, сиди с друзьями в пивбаре, халтурь, если можешь. Оказывается, бывает. Только долго и путано я шел к такой работе, даже вспоминать не хочется.
Открыл крышку приемника. Пыльная пластинка Магомаева, засохшая муха, скрюченные апельсиновые корки и затвердевший папиросный окурок с обкусанным мундштуком…
За высоким забором гаража — волейбольная площадка садоводства. Мальчишки играют в войну. Слышны голоса: «Я буду запасной, если кого-нибудь убьют!» Или: «Стреляй, фашистская морда, ты увидишь, как умрет капитан Максимов!»
8 мая 1983 г. Дома.
Заезжал Серега Барышев — бросил пить, курить, бегает кроссы. Вспоминали наш класс, пили кофе. Говорит, стал понимать смысл жизни. Жить надо проще и заниматься тем, к чему лежит душа. Совсем, как я. Я намерен работать в гараже и писать. К этому у меня душа лежит. Еще как.
Барышев — прообраз главного героя моей повести «Феномен Крикушина». Но в таком виде, какой он есть в жизни, пускать на страницы повести его нельзя. Его надо «причесать» и слегка подлакировать. Иначе он к третьей странице напоит всех действующих лиц, сам упьется, и от персонажей ничего, кроме похмельных стонов не услышишь. Так я Сереге и сказал. Он заржал радостно.
Еще я сказал, что стоит мне его увидеть или услышать, как меня по старой привычке тянет бесшабашно выпить. Серега сказал, что его тоже, бывает, тянет. И мы с ним быстренько расстались.
Если он в загуле потеряет мой рассказ, то вполне может успокоить примерно так: «Не горюй, Дмитрий, я тебе новый напишу. Еще лучше». Это в его стиле.
Золотой медалист нашего класса. Поступил на факультет журналистики. Бросил. Поступил в Военмех. Бросил. Сейчас работает на кафедре вычислительной техники в СЗПИ и никак не может получить высшее образование. Мы с Михом уже перестали его спрашивать о дипломе, чтобы не расстраиваться. Развелся давно. Есть дочка. Пил, и обязательно с фантастическими последствиями — то ментовский «уазик» остановит, приняв его за такси, то в Фонтанку рухнет, то в Зимнюю канавку, то с яхты в Финский залив, на работу с похмела не выходит — лишь жалобно стонет и мычит, а когда похмелится, вытаскивает из дивана баян и играет что-то невнятное — в детстве ходил в музыкальную школу и пытался сочинять музыку. Еще ведомости на выплату зарплаты всему институту теряет — программист. Но любим мы его, дурачка. За беззлобие и добрую душу.
Накрапывал дождь. Шла женщина с поднятым вверх лицом. Казалось, что под просторным сарафаном она спрятала школьный глобус.
17 мая 1983 г. Дежурю в ОТХ.
Написал сегодня рассказик «Зеркало» и новеллу «Двое». Первый дался тяжеловато, писал с перерывами, а новелла — в один присест. Пока это, естественно, заготовки.
Час ночи. Тепло. Сижу у открытого окна. Вокруг нашего гаража набирающие силу рощицы. Цветет черемуха. Со всех сторон заливаются соловьи.
Прогрохотала над Гатчиной весенняя гроза. В землю зло били короткие оранжевые молнии, лупил крупный дождь. Теперь чисто, свежо, птицы делятся впечатлениями.
В электричке читал «Автобиографию» Бронислава Нушича. Эту книгу хвалил брат Володя. Давно это было. Ничего книга.
Залпом прочитал В. Токареву — «Талисман», в «Юности». Перед этим читал ее же рассказ «Ничего особенного» в «Новом мире». Удивительная манера письма. Очень просто и интересно. Делаю вывод: не умею находить оптимальное соотношение между повествовательным и изобразительным. У нее всё в элегантной пропорции.
Прочитал В. Санина «Мы — псковские». Забавно. Хороший стиль.
Рассказ А. Житинского «Прыжок в высоту» состоит из одного предложения. Точнее, написан с одной заглавной буквой — в начале. Рассказ на четырех книжных страницах. Хороший текст. И название символическое.
Прочитал в «Лит. учебе» рассказ Михаила Веллера — «Учитель». Веллера я встречал на страницах «Искорки», у него там печаталась фантастическая повесть.
