Курт Воннегут - А кто я теперь?
Дорис ответила единственной фразой, которой утешают в таких случаях расстроенных актеров-любителей:
— Ну что вы, дорогая, вы… вы чудесно сыграли.
— Ничего подобного, — сказала Элен. — Я ходячий холодильник, сама знаю.
— Она расплакалась еще горше. — А что я могу поделать, если у меня такая жизнь? Я только и знала, что мечтать о кинозвездах, как идиотка. А когда я встречаю славного человека в жизни, я вдруг чувствую, словно меня посадили под стеклянный колпак, и, как бы я ни рвалась, мне даже и дотянуться до этого человека нельзя.
И Элен оттолкнула что-то, словно и вправду ее окружал стеклянный колпак.
По лестнице кто-то гулко затопал. Похоже было, что водолаз выбирается из бездны в своих ботинках, подкованных свинцом. Это Гарри Нэш на ходу превращался в Марлона Брандо. Вот он показался в дверях — руки у него свисали чуть не до самого пола. Он уже настолько вошел в роль, что при виде плачущей женщины презрительно скривил губы.
— Гарри, познакомьтесь, пожалуйста, — сказал я, — это Элен Шоу. Элен — Гарри Нэш. Если вы будете играть Стеллу, он будет вашим мужем.
Гарри и не подумал пожать ей руку. Он сунул руки в карманы, набычился и окинул ее с ног до головы таким взглядом, будто сразу содрал с нее всю одежду. Слезы у нее высохли в мгновение ока.
— Хотелось бы, чтобы вы сыграли сцену ссоры, — сказал я. — А потом — сцену примирения.
— Идет, — сказал Гарри, не спуская глаз с Элен. От этого взгляда одежда на ней испарялась так быстро, что она и. прикрыться не успевала. — Идет, если Стелл не будет ломаться.
— Что? — сказала Элен.
Она стала красная, как помидор.
— Стелл — Стелла, — бросил Гарри. — Это вы — Стелл, моя жена.
Я раздал им тексты. Гарри выхватил у меня роль и «спасибо» не сказал. У Элен руки что-то не слушались, и мне пришлось вложить тетрадь в ее онемевшие пальцы. —
— Что тут можно выбросить? — спросил Гарри.
— Что? — я не понял.
— Тут в одном месте написано, что я выбрасываю из окна приемник, — сказал Гарри. — Что бросать?
Я сказал, что приемником будет железное пресс-папье, и открыл окно пошире. Элен Шоу перепугалась до смерти.
— Откуда начинать? — спросил Гарри, повел плечами, и мышцы у него заходили ходуном, как у боксера, разминающегося перед боем.
— Начните на несколько реплик раньше того места, где вы бросаете приемник, — сказал я.
— О-кэй, о-кэй, — сказал Гарри, а сам все раскалялся, раскалялся. Он пробежал глазами ремарки. — Так-так, — сказал он. — Я выброшу приемник, она побежит за сцену, я ее догоню и врежу ей разок.
— Верно, — сказал я.
— О-кэй, детка, — сказал он Элен, и глаза у него сузились в щелки. — На старт! Внимание, крошка! Пошли!
Когда сцена кончилась, Элен Шоу была вся в поту, как портовый грузчик, и обмякла, как угорь без воды. Она села, приоткрыв рот, и голова у нее свесилась набок. Разлетелся вдребезги тот стеклянный колпак, под которым она чувствовала себя в целости и сохранности. Какой там колпак!
— Даешь роль или нет? — зарычал на меня Гарри.
— Даю, — сказал я.
— Давно бы так, — проворчал он. — Ну, я пошел… До скорого, Стелла, — бросил он Элен и вышел, изо всех сил грохнув дверью.
— Элен? — позвал я. — Мисс Шоу?..
— M-м? — сказала она.
— Вы будете играть Стеллу, — сказал я. — Это грандиозно!
— Да? — сказала она.
— Не знала, что в вас столько огня, милочка, — сказала Дорис.
— Огня? — повторила Элен. По-моему, она еще не соображала, что под ней — стул или мустанг.
— Ракета! Фейерверк! Ведьмино колесо! — сказала Дорис. И вот мы начали репетировать по четыре раза в неделю. В первую же репетицию Гарри с Элен задали такой темп, что измотали всех участников, хотя те были увлечены как никогда. Обычно режиссер ходит и умоляет всех учить роли, но мне об этом заботиться не приходилось. Гарри и Элен работали так здорово, что все остальные считали делом чести и совести поддержать их, и старались вовсю.
Мне здорово повезло — по крайней мере, я так считал. Все шло блестяще, с такой отдачей и накалом, что как-то мне пришлось сказать Гарри и Элен после одной любовной сцены:
— Знаете, оставьте хоть немного про запас. А то вы оба до премьеры не дотянете, понятно?
Я это сказал на четвертой или пятой репетиции, и рядом со мной в зале сидела Лидия Миллер — она играла Бланш, увядшую сестрицу. В жизни она была женой Верна Миллера. Берн — владелец миллеровских скобяных лавок и хозяин Гарри.
— Лидия, — спросил я. — Ну как, есть спектакль?
— Спектакль-то есть, это точно, — ответила она. Но она сказала это с таким выражением, будто я натворил Бог знает что, будто я ужасный преступник. — Можете гордиться.
— Что вы хотите сказать? — спросил я. Мне-то казалось, что я вправе радоваться и гордиться. — Разве что-то происходит за моей спиной?
— А вы не заметили, что эта девушка влюблена в Гарри?
— По пьесе? — спросил я.
— Причем тут пьеса! — сказала Лидия. — Вы только посмотрите на нее — сейчас-то никакого спектакля нет. — Она невесело усмехнулась. — Эту пьесу ставите вовсе не вы.
— А кто же? — спросил я.
— Мать-природа, и она уж спуску не даст, — сказала Лидия. — Только подумать, что станется с бедной девочкой, когда она поймет, какой Гарри на самом деле. — Но она сразу же поправила себя: — То есть поймет, что он — никакой.
Я вмешиваться не стал — решил, что не мое это дело. Я слышал, как будто Лидия пыталась что-то предпринять, только ничего у нее не вышло.
— Знаете, — сказала Лидия Элен однажды вечером, — я как-то играла Энн Рутледж, а Гарри был Авраамом Линкольном.
Элен всплеснула руками.
— Это был рай, да?
— Более или менее, — сказала Лидия. — Порой я настолько увлекалась, что любила Гарри так, как Энн должна была любить Авраама Линкольна. Приходилось себя одергивать, вспоминать, что Гарри никогда в жизни не будет освобождать рабов и что он всего-навсего продавец в лавке моего мужа.
— Он самый изумительный человек на свете, — сказала Элен. — Я никогда таких не встречала.
— Но, конечно, когда играешь вместе с Гарри, нужно заранее быть готовой к тому, что случится после окончания последнего спектакля, — сказала Лидия.
— О чем вы говорите? — спросила Элен.
— Когда представление окончено, — сказала Лидия, — то все, что вы там себе ни выдумали про Гарри, — все исчезает как сон.
— Не верю, — сказала Элен.
— Знаю, что поверить трудно, — согласилась Лидия.
Тут Элен вдруг обиделась.
— А зачем вы это рассказываете мне? — спросила она. — Даже если это чистая правда, мне-то какое дело?
— Я… я не знаю, — Лидия явно пошла на попятный. — Мне… просто показалось, что вам это будет интересно.
— Ни капельки, — сказала Элен.
И вот подошла премьера. Мы показывали спектакль три вечера подряд — в четверг, пятницу и субботу, и все зрители были прямо-таки сражены наповал. Они ловили каждое слово, верили всему, что происходило на сцене, и когда малиновый занавес пошел вниз, их можно было тепленькими везти в желтый дом следом за Бланш, увядшей сестрицей.
В четверг девушки из телефонной компании прислали Элен двенадцать алых роз. Элен вышла на вызовы к краю сцены, взяла розы и выбрала одну — для Гарри. Но когда она обернулась и протянула ему розу, Гарри уже исчез. Это была дополнительная сценка под занавес — девушка, протягивающая розу никому, в никуда.
Я пробежал за кулисы, отыскал ее — она все еще сжимала в руке эту розу. Букет она куда-то забросила. В глазах у нее стояли слезы.
— Что я ему сделала? — спросила она меня. — Разве я его чем-нибудь обидела?
— Да нет, — сказал я. — Это у него такая манера. Как только спектакль кончается, Гарри удирает со всех ног.
— А завтра он тоже исчезнет?
— Не снимая грима.
— И в субботу? — спросила она. — Он же должен остаться на банкет — банкет ведь для всей труппы?
— Гарри в жизни не ходил на банкеты, — сказал я. — После того, как дадут занавес в субботу, никто не увидит Гарри до понедельника, когда он придет на работу в свою лавку.
— Какая жалость! — сказала она.
В пятницу Элен играла намного хуже, чем в четверг. Видно было, что она думает о чем-то другом. Она видела, как Гарри убежал после поклонов. И не сказала ни слова.
Зато в субботу она превзошла самое себя. Как правило, темп задавал Гарри. Но в субботу ему пришлось поднажать, чтобы угнаться за Элен.
Когда занавес опустился после всех вызовов, Гарри собирался смыться, но ничего не вышло. Элен не отпускала его РУКУ.
— Ну, мне пора идти, — пробормотал он.
— Куда? — спросила Элен.
— Э-э… домой, — сказал он.
— Прошу вас, пожалуйста, пойдемте со мной на банкет, — сказала Элен.
Гарри ужасно покраснел.
— Боюсь, что для банкетов я не гожусь, — сказал он.
Куда девался Марлон Брандо! Язык его не слушался, сам он стал робким и перепуганным — словом, он стал тем Гарри, каким всегда был в промежутках между пьесами, — и это знал весь город.
