Кадзуо Исигуро - НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках
— Это Линди, моя жена.
Миссис Гарднер одарила меня улыбкой, явно натянутой, затем спросила мужа:
— И кто это? Ты завел себе приятеля?
— Да, лапочка. Я с удовольствием скоротал время за разговором с… Простите, дружище, не знаю вашего имени.
— Ян, — быстро ответил я. — Но друзья зовут меня Янеком.
Линди Гарднер спросила:
— То есть ваше уменьшительное имя длиннее полного? Такое бывает?
— Лапочка, давай без грубостей.
— Разве это грубость?
— Милая, не стоит издеваться над чужим именем. Будь умницей.
Линди Гарднер взглянула на меня с обескураженным видом:
— Вам понятно, о чем он толкует? Я что, вас оскорбила?
— Нет-нет, миссис Гарднер, — возразил я, — нисколько.
— Он вечно внушает мне, будто я грубо обращаюсь с публикой. Но я вовсе не грубиянка. Я что, вам сейчас нагрубила? — И к мистеру Гарднеру: — С публикой, дорогуша, я разговариваю непринужденно. Такой уж у меня обычай. В жизни никому не грубила.
— Хорошо, лапочка, хорошо, — согласился мистер Гарднер, — давай не будем делать из мухи слона. Так или иначе, этот человек вовсе не из публики.
— Ах, вот как? И кто же он? Твой давно потерянный племянник?
— Полегче, лапочка. Этот человек — наш коллега, музыкант, профессионал. Он только что помогал нам приятно провести досуг. — Мистер Гарднер указал на наш тент.
— Прекрасно! — Линди Гарднер вновь повернулась ко мне. — Вы только что там играли? Ну да, это прелесть что такое. На аккордеоне, не так ли? Одно слово — прелесть!
— Большое вам спасибо. Я, собственно, гитарист.
— Гитарист? Да вы шутите! Я всего лишь минуту назад за вами наблюдала. Вы сидели вон там, справа, рядом с контрабасистом, и расчудесно наигрывали на аккордеоне.
— Прошу прощения, но на аккордеоне играет Карло. Такой лысый толстяк…
— Вы уверены? Вы надо мной не подтруниваете?
— Лапочка, я уже тебе сказал. Незачем человеку грубить.
Мистер Гарднер не выкрикнул эти слова, но голос у него внезапно напрягся, и фраза прозвучала жестко, после чего наступила странная пауза. Ее прервал сам мистер Гарднер, кротко заметив:
— Лапочка, извини. Я вовсе не хотел тебе перечить.
Он протянул руку и, ухватив ладонь миссис Гарднер, стиснул ее в своей. Я почему-то ожидал, что рука отдернется, но вместо того миссис Гарднер придвинулась со стулом поближе к мужу и положила вторую ладонь на сплетенную пару. Так они просидели две-три минуты: мистер Гарднер поник головой, а миссис Гарднер поверх его плеча устремила пустой взгляд через площадь на базилику, хотя глаза ее, казалось, ничего не видели. Оба, похоже, забыли не только обо мне (я сидел напротив), но и обо всех, кто был на площади. Наконец миссис Гарднер проговорила, едва слышно:
— Все хорошо, дорогуша. Я сама виновата. Взяла и расстроила тебя ни с того ни с сего.
Они еще немного так посидели, не разнимая рук. Потом миссис Гарднер вздохнула, высвободила свои руки и посмотрела на меня. Она смотрела на меня и до того, но на этот раз ее взгляд был иным. Я вдруг ощутил ее обаяние. У нее внутри словно имелась шкала с разметкой от нуля до десяти, и применительно ко мне она в этот момент решила задержать стрелку на цифре шесть или семь, я и вправду остро это прочувствовал, и если бы она попросила меня сейчас о чем-нибудь — скажем, пересечь площадь и купить ей цветы, — я сделал бы это с радостью.
— Янек, — повторила она. — Это ваше имя, верно? Простите меня, Янек. Тони прав. Я не должна была разговаривать с вами в таком тоне.
— Миссис Гарднер, ну что вы, не беспокойтесь, пожалуйста…
— И я помешала вашей беседе. Держу пари, беседовали вы о музыке. Знаете что? Я сейчас уйду, а вы еще побеседуйте.
— Лапочка, для чего же тебе уходить? — вмешался мистер Гарднер.
— Да нет, есть для чего, дорогуша. Смерть как хочется заглянуть в магазин «Прада». Я и подошла-то сюда сказать тебе, что задержусь дольше, чем собиралась.
— Хорошо, лапочка. — Тони Гарднер впервые выпрямился и глубоко вздохнул. — Побудь там столько, сколько захочется, — пока не надоест.
— Уж я отведу себе там душу. А вы, музыканты, всласть наговоритесь. — Миссис Гарднер встала и тронула меня за плечо. — Всего вам наилучшего, Янек.
Мы проводили ее взглядом, а потом мистер Гарднер стал расспрашивать меня о жизни музыкантов в Венеции — и поподробнее об оркестре в кафе «Кваддри», который как раз в эту минуту начал выступление. В мои ответы он как будто не очень вслушивался, и я уже готов был с извинениями попрощаться, как вдруг он произнес:
— Дружище, у меня к вам предложение. Давайте-ка я изложу свой план, а вы скажете «нет», если он придется вам не по вкусу. — Он подался вперед и понизил голос: — Знаете что? Впервые мы с Линди оказались здесь, в Венеции, в наш медовый месяц. Двадцать семь лет тому назад. И, несмотря на все счастливые воспоминания, какие у нас связаны с этим городом, мы ни разу сюда не возвращались — во всяком случае, вместе. И вот, задумав эту поездку — поездку особую, — мы договорились, что непременно проведем несколько дней в Венеции.
— У вас годовщина, мистер Гарднер?
— Годовщина? — удивленно переспросил он.
— Простите. Я так подумал потому, что вы назвали поездку особой.
Мистер Гарднер озадаченно наморщил лоб, а потом расхохотался громким раскатистым смехом, и мне внезапно вспомнилась пластинка, которую мать слушала постоянно: где-то посередине песни Тони Гарднер произносит несколько слов — что-то насчет того, как ему нет дела до женщины, его бросившей, и дальше следует этакий сардонический смех. Именно таким смехом мистер Гарднер сейчас, сидя на площади, и рассмеялся:
— Годовщина? Да нет, какая там годовщина?
Впрочем, мое предложение отчасти с этим связано. Мне захотелось чего-нибудь очень романтического. Хочу исполнить для Линди серенаду. По-настоящему, в венецианском стиле. Вот тут-то и понадобится ваше участие. Вы сыграете на гитаре, а я спою. Исполню для нее серенаду в гондоле, которая медленно проплывет под ее окном. Мы арендуем палаццо недалеко отсюда. Окна спальни выходят на канал. В сумерках это получится идеально. Фонари на стенах дают достаточно света. Мы с вами-в гондоле, Линди подходит к окну. Исполним все ее любимые номера. Затягивать надолго необязательно, вечерами все еще бывает довольно прохладно. Три-четыре песни, я так думаю. Хорошее вознаграждение будет вам обеспечено. Что скажете?
— Мистер Гарднер, большей чести я и представить себе не могу. Я уже говорил вам, какое важное место вы занимаете в моей жизни. Когда вы собираетесь это сделать?
— Если не будет дождя, то почему бы не сегодня вечером? Примерно в половине девятого. Обедаем мы рано и к этому часу вернемся к себе. Я выдумаю какой-нибудь предлог, чтобы уйти, и встречусь с вами. С гондольером я договорился, мы проплывем по каналу и задержимся под нашим окном. Все получится идеально. Что скажете?
Думаю, вы согласитесь, что о таком я и мечтать не мог. И к тому же сама идея выглядела совершенно дивной: супружеская пара — ему седьмой десяток, ей за пятьдесят, — а поведут себя как влюбленные тинейджеры. Идея, сознаться, представилась мне такой дивной, что я почти напрочь, хотя и не до конца, забыл о только что разыгравшейся передо мной сцене. Хочу лишь сказать, что уже тогда, где-то втайне, догадывался: все пройдет не совсем так гладко, как изобразил это мистер Гарднер.
Мы с ним еще посидели и обсудили все детали: что именно из своего репертуара он выберет, какие тональности предпочитает и прочее. Подошло время возвращаться под тент — исполнять очередную программу, поэтому я встал, пожал мистеру Гарднеру руку и пообещал, что не подведу.
Когда я отправился на встречу с мистером Гарднером, на вечерних улицах было темно и тихо. В те дни, стоило мне подальше отлучиться с площади Святого Марка, я неизменно сбивался с дороги, а потому вышел с изрядным запасом времени, и хотя мостик, названный мистером Гарднером, был мне хорошо известен, я все равно на несколько минут опоздал.
Он стоял прямо под фонарем — в мятом темном костюме и в рубашке, расстегнутой на три или четыре пуговицы, так что виднелась волосатая грудь. Я начал было извиняться за опоздание, но он возразил:
— Что такое пара минут? Мы с Линди женаты двадцать семь лет. Что такое пара минут?
Раздраженности в его голосе не слышалось, однако настроение у него было подавленное, даже сумрачное — и уж никак не романтическое. Позади плавно покачивалась на воде гондола: гондольером оказался Витторио, а я его недолюбливал. Со мной Витторио держится неизменно дружелюбно, но я-то знаю (знал и тогда), что он всюду разносит всякие пакости: плетет кому попало полнейшую чушь о людях вроде меня, которых он называет «чужаками из новоиспеченных государств». Вот почему в ответ на его братское с виду приветствие я только слегка кивнул и молча дождался, пока он поможет мистеру Гарднеру войти в гондолу. Затем передал ему мою гитару (я взял с собой испанскую, а не ту — с овальным резонаторным отверстием) и тоже забрался на борт.
