Марк Леви - Семь дней творения
– Проваливайте отсюда, мэм, сами видите, вы мешаете!
– Мешаю не я, мешает туман. Придется вам расплатиться с докерами другим способом. Уверена, их дети предпочтут увидеть своих отцов сегодня вечером, а не получить от профсоюза страховку за их гибель. Пошевеливайтесь, Манча, еще две минуты – и я выпишу вам повестку в суд и сама дам свидетельские показания.
Бригадир посмотрел на Софию и сплюнул в воду.
– Полюбуйтесь, кругов на воде и то не разглядеть!
Манча пожал плечами, взял рацию и нехотя распорядился прекратить все работы. Через несколько секунд прозвучало четыре гудка, разом остановившие балет кранов, грузоподъемников, погрузчиков, отвальщиков и всей остальной техники, работавшей на пирсе и на борту грузовых судов. Портовым гудкам ответил издали туманный горн буксира.
– Из-за простоев порт в конце концов закроется.
– Не я управляю хорошей погодой и дождями, Манча. Мой долг – спасать ваших людей от самоубийства. Хватит смотреть на меня, как на врага! Терпеть не могу, когда мы цапаемся. Лучше идемте, я угощу вас кофе и яичницей.
– Можете сколько угодно упрекать меня своим ангельским взором. Учтите, при видимости десять метров я возобновлю работы.
– Сначала сумейте прочесть название на носу корабля! Вы идете?
В «Рыбацкой закусочной», лучшей в порту, уже было не протолкнуться. Всякий раз в туман докеры набивались сюда, не оставляя надежды, что погода вот-вот прояснится и день не пропадет даром. Пожилые сидели за столиками в глубине зала, молодые стояли у стойки, грызли ногти и пытались разглядеть в окно корабельный нос или стрелу бортового крана – первые признаки прояснения. Болтали о всякой чепухе, но каждый истово молился в душе о везении. Для этих разнорабочих, вкалывающих днем и ночью без жалоб на ржавчину и соль, вытеснивших, кажется, из их суставов костную ткань, для всех этих мужчин с бесчувственными мозолистыми ладонями не было ничего хуже, чем вернуться домой всего с несколькими долларами гарантированной профсоюзной получки в кармане.
В закусочной было оглушительно шумно: звенела посуда, вырывался из кофейной машины пар, бренчали в стаканах кубики льда. Докеры теснились группами по шесть человек на скамейках, обтянутых красным дерматином, и почти не пытались перекричать общий гвалт.
Матильда, официантка со стрижкой под Одри Хепберн, хрупкая женщина в клетчатой парусиновой блузке, несет поднос, так тесно уставленный бутылками, что ее умение сохранять равновесие кажется чудом. С торчащим из кармана передника блокнотиком заказов она снует между кухней и стойкой, между баром и столиками, между залом и кассой. В такие туманные дни она носится без передышки, но все равно предпочитает эту суету одиночеству при ясном небе. Она щедра на улыбки, умеет и состроить глазки, и хлестко отбрить нахала – все это ее способы поднять посетителям настроение. Дверь открывается, она оборачивается и улыбается: она хорошо знакома с только что вошедшей.
– София! Пятый столик! Поторопись, я уже собиралась за него сесть, иначе ты бы его не получила. Сейчас я принесу вам кофе.
София садится за столик вместе с не прекращающим ворчать бригадиром.
– Пять лет им твержу: установите, наконец, вольфрамовые светильники, так мы получим лишние двадцать рабочих дней в году. А нормы эти дурацкие: мои парни умеют работать и при видимости в пять метров, это же сплошь профессионалы!
– Бросьте, Манча, у вас тридцать семь процентов новичков!
– Новички для того и приходят, чтобы учиться! Наше ремесло передается от отца к сыну, здесь никто не играет чужими жизнями. Докерскую карточку во все времена надо было заслужить.
Физиономия Манчи смягчается, когда Матильда прерывает их. Она приносит заказ, гордая своим проворством, достигнутым долгой тренировкой.
– Ваша яичница с беконом, Манча. Ты, София, наверное, не станешь есть, как всегда. Я все равно принесла тебе кофе с молоком, без пенок, хотя ты и его не станешь пить. Хлеб, кетчуп – все, что полагается!
Манча благодарит ее с набитым ртом Матильда спрашивает неуверенным голосом, свободна ли София вечером. София обещает заехать за ней в конце смены. Официантка с облегчением исчезает в густеющей с каждой минутой толпе посетителей. Из глубины закусочной проталкивается к выходу мужчина внушительного вида. У их столика он задерживается, чтобы поприветствовать бригадира. Манча вытирает рот и встает для рукопожатия.
– Что ты тут делаешь?
– То же, что и ты: заглянул на огонек к лучшей яичнице в городе.
– Ты знаком с нашим инспектором по безопасности лейтенантом Софией?…
– Мы еще не имели удовольствия познакомиться, – прерывает Манчу София, поднимаясь.
– Тогда я представляю вам своего старого друга, – говорит тот, – инспектор Джордж Пильгес из полиции Сан-Франциско.
Она радостно протянула руку детективу. Тот смерил ее удивленным взглядом. На поясе у Софии ожил пейджер.
– Кажется, вас вызывают, – сказал Пильгес. София посмотрела на приборчик у себя на талии.
Над цифрой 7 настойчиво мигал светодиод.
– У вас доходит до семи? Видать, важная у вас работенка! У нас выше четверки не бывает.
– Этот диод загорелся впервые, – взволнованно ответила она. – Извините, мне придется вас оставить.
Она попрощалась с обоими, помахала Матильде, которая этого не заметила в суете, и кинулась сквозь толпу к выходу.
Бригадир успел крикнуть ей вдогонку из-за столика, где инспектор Пильгес уже успел занять ее место:
– Не гоните слишком быстро, при видимости меньше десяти метров движение транспорта на пристанях запрещено!
Но София не услышала предостережения: защищая от ветра затылок поднятым воротником кожаной куртки, она бежала к своей машине. Захлопнув дверцу, она повернула ключ зажигания. Двигатель завелся с пол-оборота Служебный «Форд» понесся вдоль доков, завывая сиреной. Со стороны казалось, что води-тельницу совершенно не тревожит ежесекундно сгущающийся туман. Она ловко лавировала между опор кранов, огибала контейнеры и замершие механизмы. Ей хватило считанных минут, чтобы домчаться до границы торгового порта У поста контроля она притормозила, хотя в такую погоду путь должен был быть свободен. Красно-белый шлагбаум был поднят. Охранник пристани № 80 вышел из будки, но из-за тумана ничего не увидел: собственную вытянутую руку и то трудно было разглядеть. София поехала по Третьей стрит, тянущейся вдоль портовой зоны. После Китайской гавани Третья стрит устремлялась в сторону центра города. София уверенно маневрировала по пустынным улицам. Снова подал голос ее пейджер.
– Я делаю все, что могу! – возмутилась она вслух. – Крыльев у меня нет, а скорость ограничена!
Едва она произнесла эту фразу, как завесу тумана пронзила яркая вспышка. От могучего громового раската задрожали все окна вокруг. София чуть сильнее надавила на акселератор, стрелка спидометра поползла вправо. Перед Маркет-стрит она затормозила: сигналы светофора невозможно было различить. Дальше путь ее лежал по Кирни-стрит. От места назначения ее отделяло еще восемь кварталов, вернее, девять в случае соблюдения одностороннего движения, которое она не собиралась нарушать.
На ослепших улицах оглушительно шумел ливень, напоминавший потоп, от стука воды по ветровому стеклу впору было оглохнуть, «дворники» при всем усердии не справлялись со своей задачей. Из густой черной тучи, окутавшей город, торчал только кончик величественной пирамиды «Трансамерика Билдинр»
* * *
Развалившись в кресле салона первого класса, Лукас любовался в иллюминатор дьявольским зрелищем божественной красоты. «Боинг-767» кружил над заливом Сан-Франциско, дожидаясь маловероятного разрешения на посадку. Лукас в нетерпении постукивал пальцем по пейджеру у себя на брючном ремне. Диод номер 7 мигал не переставая. Стюардесса подошла к нему и попросила выключить прибор и поднять спинку кресла; самолет шел на посадку.
– Оставьте меня в покое, мадемуазель! Лучше посадите, наконец, этот дрянной самолет, я тороплюсь.
В динамиках раздался голос командира корабля: невзирая на сложность метеорологических условий на земле, они вынуждены садиться из-за малого количества топлива. Просьба к экипажу занять свои места, старшая бортпроводница приглашается в кабину пилотов. Самообладание стюардессы в салоне первого класса заслуживало «Оскара»: ни одна актриса на свете не сумела бы в такой момент состроить, как она, улыбку Чарли Брауна Пожилая пассажирка, соседка Лукаса, не сумела сладить с испугом и крепко схватила его за руку. Лукаса позабавила влажность ее ладони, ее нервная дрожь. Фюзеляж сотрясали все более сильные толчки. Казалось, металл страдает так же сильно, как пассажиры. В иллюминатор было видно, как отчаянно трясутся крылья лайнера – наверное, это был максимум вибрации, предусмотренный конструкторами «Боинга».
