Сид Чаплин - День сардины
Будущий отчим Артура — рабочий Гарри — рассказывает подростку своего рода притчу о сардине — глупой мелкой рыбешке, плавающей косяками и бессмысленно лезущей прямо в сети, а также о людях-сардинах, не имеющих собственной воли и позволяющих навязать себе чужую Артур не желает быть сардиной, он решает плавать сам по себе.
Начинается его самостоятельное «плавание», а вернее, мытарства в поисках работы и своего места в жизни. Подручный угольщика, мальчишка на побегушках в пекарне, рабочий на прокладке канализации — эти «профессии» Артур меняет одну за другой, каждый раз бросая работу не по своей воле. Собственный опыт и опыт взрослых, с которыми встречается Артур, — Гарри, старика Джорджа, одноногого сержанта — убеждает юношу, что честному работяге приходится очень плохо: как ни старайся, а тебя все равно обманут, да еще и за человека не посчитают. Зато мошенники вроде дяди Джорджа и его помощника Спроггета живут припеваючи. А как же иначе: либо ты обманывай, либо тебя обведут.
Тупой, надутый, спесивый лейбористский выскочка дядя Джордж — великолепное сатирическое обобщение. Лейбористская партия неоднородна. Большинство рядовых членов партии и некоторые из лидеров — такие, как Казенс, — честно относятся к своим обязанностям и понимают интересы страны. Именно они провели в 1960 году на конференции в Скарборо резолюцию о ядерном разоружении Великобритании вопреки оппортунистическому правому крылу партии во главе с недавно умершим Гейтскеллом. Но для многих лейборизм — всего лишь средство протолкнуться к «кормушке». К таким и относится дядя Джордж, подлинный «раб демократии» по-западноевропейски.
Не мудрено, что в поисках работы по душе Артур снова и снова терпит неудачу. Но, может быть, он сумеет чего-нибудь добиться хотя бы в личной жизни?
Два года юности Артура — история бесконечных поисков чего-то надежного, верного, правдивого, такого, к чему можно было бы «прилепиться сердцем». А находит он только грязь, продажность и жестокость. Некому помочь Артуру: в жизни он встречает только таких же одиноких неудачников, как он сам. Долгая бессмысленная вражда двух молодежных компаний — Носаря, к которой принадлежит Артур, и портовых Мика Келли; побоища, едва не завершившиеся убийством; цинизм, моральная нечистоплотность — откуда пришло все это в мир подростков? Ответ прост: на это их толкает сама жизнь. Вот они и пытаются отомстить этой жизни, устраивая кровавые драки, дебоши, преследуя своего бывшего учителя, воруя, околачиваясь в старом кинотеатре и на танцплощадке, маленькие, злые, всегда готовые «дать сдачи», а если присмотреться, то просто несчастные, бессильные. Ведь никто ими не интересуется, разве что их домашние да время от времени полиция. Что их ждет? В лучшем случае работа «немногим хуже смерти», в худшем — Борстал или другая колония для трудновоспитуемых.
Артур многого еще не понимает. Но он безошибочно чует, кто должен нести ответ за все эти мерзости, когда с ненавистью вспоминает о богачах: «Этим-то начхать на трудных детей… им небось и в голову не приходит, что их барыши ничем не лучше краж у нас на окраинах».
Последняя надежда Артура — такие, казалось бы, ясные и простые человеческие отношения, как любовь и дружба. Слишком поздно узнает он, что век, страна и образ жизни, в которые он выброшен, не позволят ему наслаждаться подобной «роскошью». Все продается, и все покупается, а если найдутся гордые люди, не пожелавшие стать предметом грязной сделки, то общество живо с ними расправится — так же, как расправилось с братом Носаря Крабом Кэрроном. Закону нет дела до того, что Краб убил, стремясь вернуть себе утраченное достоинство человека, убил женщину, которая заставляла его брать деньги «за любовь». Закону вообще нет дела до человека. И Краба в обычном порядке отправляют на виселицу. А ведь он такая же жертва аморальных порядков, как и убитая им Милдред.
Артур долгое время считает, будто Носарь — его настоящий друг, а Дороти — девушка, которая может его полюбить. Но друг оказывается предателем, а любовь Дороти Артуру так и не удается заслужить. Да и могла ли девушка, получившая религиозное воспитание, полюбить юношу, поддерживающего связь с женщиной вдвое старше его? С точки зрения христианских заповедей отношения Артура и Стеллы выглядят грязными. Но в тысячу раз грязнее образ жизни, который портит подростков и растлевает взрослых, который чуть ли не насильно сводит этих двух одиноких и несчастных людей. Потребность тепла, человеческой ласки и участия — всего того, в чем жизнь отказывает Артуру, толкает его к Стелле. И в этом главное.
«День сардины» — книга мужественная, беспощадная и честная. Горький накал прозы Чаплина не оставляет места для презрительной брезгливости, ведущей к умолчанию о мерзостях жизни. Такова одна из особенностей Чаплина-художника. Большие писатели, однако, никогда не боялись во имя утверждения человечного в человеке открыто говорить о грязи существования. Ярчайший пример — творчество Максима Горького. Недаром в одном из писем к своим советским друзьям Чаплин пишет: «Горький всегда имел и имеет для меня огромное значение; я чувствую, что меня с ним многое роднит. День, когда я открыл его, был великим днем. Еще более памятным для меня был тот день, когда один критик, чье мнение я уважаю, назвал мое имя рядом с именем Горького».
Человечность. «А если, кто вздумает смеяться, я ему напомню, что золото чувства лежит под твердой породой, а не только под толщами, пропитанными пивом», — замечает Артур. В каждом из людей, появляющихся на страницах книги Чаплина, общество пыталось вытравить человеческое, превратить человека в «живого мертвеца». Одних это сломило, другие выдержали. Но даже в сломленных живы крупинки «золота чувства». Иначе зачем было бы старику Джорджу принимать участие в непутевом мальчишке-подмастерье, а Носарю идти в самую страшную ночь своей жизни за помощью к другу, которого он предал?
«Не такой уж я отпетый, как может показаться», — с печальной иронией произносит Артур. И в нем тоже жизнь глубоко загнала «золото чувства»: нерастраченную ласку, робкое благородство, беззащитную веру в людей. Так глубоко, что подчас он и сам не знает об этом. Но его до времени познакомили с «изнанкой» бытия, и ему стало «грустно, одиноко и страшно». Да, он постоянно на ножах со своей «старухой» — потому что «у меня, кроме нее, никого на свете не было» (его собственные слова). Да, он дерется, но не за себя, а за друга и дружбу: для друга Артур готов на все. Да, он все время убегает от людей, но это потому, что его терзает мысль об их разобщенности, потому что все как будто сговорились дать ему острее почувствовать собственное одиночество. Мальчишка, рисующий себя сверхчеловеком, миллионером или великим гением (дешевые мечты, навеянные киномакулатурой), беспощадным, жестоким и гордым, смотрит в зеркало: «…несмотря на шрам, лицо было самое безобидное… Сразу видать, что я никому зла не желаю».
Артур добр и доверчив. И в то же время слаб. Он тянется к людям, но люди подводят его: на работе — мошенники, религия — утешение рабов, «настоящие, крепкие веревки для уловления душ». Нужно стать «живым мертвецом», безоговорочно капитулировать, чтобы, как Носарь, обратиться в веру. Одиночество Артура не жизненная программа и даже не поза, свойственная юности, а тупик, из которого он безуспешно пытается выбраться. Как издевается Чаплин над избитыми «счастливыми концами» низкопробных романов! Зло наказано (Краба повесили), грешник раскаялся (обращение Носаря), добродетель торжествует (Артур получает хорошо оплачиваемую постоянную работу).
Собственно говоря, все обернулось к лучшему. Мальчишка «перебесился», «стал человеком», и если ему не дает жить щемящее чувство собственной несостоятельности, так в этом виноват он сам: никто не просит его терзаться из-за чепухи! Новый костюм, хрустящие фунтовые бумажки, приличная работа — чего еще требовать человеку от «государства всеобщего благосостояния», которое столь ревностно печется о благе своих подданных? А мальчишке почему-то страшно… «У меня есть проигрыватель, — пишет он, — но ведь с ним долго не просидишь — он не заменит друга».
III
Говоря о писателях, под чьим влиянием он формировался как художник, Сид Чаплин называет, помимо Горького, таких выдающихся гуманистов, как англичане Филдинг, Дефо, Диккенс и Томас Гарди, американцы Мелвилл, Уитмен, Фолкнер и Томас Вулф и, наконец, русский — Лев Толстой. Но с особой теплотой Чаплин вспоминает о рассказчиках из народа, истории которых он любил слушать в детстве: «Мои соотечественники — великие мастера по части всяких рассказов, и мне иногда кажется, что я пытаюсь соревноваться с ними — разумеется, только на бумаге, — пишет Чаплин. — Мне, конечно, никогда не стать таким же хорошим рассказчиком, как те шахтеры-самоучки, которых я знал еще мальчишкой. Но я стараюсь, как положено прилежному подмастерью, потому что эти люди были моими учителями задолго до великих писателей».
