Валерий Залотуха - Свечка. Том 2
Нет-нет, меня не обрадовало взбудоражившее всех известие об аресте Наума, но, сказать по правде, и не огорчило. Как вспомнишь, что он творил с огромной растерянной страной, то невольно думаешь: «Так ему и надо», а прочтешь в «ДН» статью Юлия Кульмана на ту же тему, и хочется воскликнуть: «Свободу Юрию Деточкину!» – вот что значит сила журналистского слова, вот что значит публицистический талант!
И еще об одном журналистском таланте.
Катя Целовальникова – она же Катя Ц., она же Цел. Ка из «Столичного молодежника». Думая о повороте ее судьбы, так и хочется воскликнуть: «Чудны дела Твои, Господи!» – потому что нет теперь никакой Цел. Ки не только в «СтоМе», но и во всем российском медийном пространстве. Помните, какой страшненькой она оказалась, что Золоторотов при первом на нее взгляде все понял, простил и руку прощения протянул.
Внешность ее была настолько отталкивающей, что мужчины оглядывались вслед не для того, чтобы на ножки посмотреть, а все еще не веря, что такое может быть.
Но нашла, нашла свое счастье страшила московская – вышла замуж за парня неброского и немудрящего, но порядочного и с принципами. Из Белоруссии товарищ приехал, автобус здесь водил, обеспечивая материально многочисленную гомельскую родню. Катю в том автобусе дверью прищемило, несильно впрочем, – началось скандалом, а кончилось, как в кино, любовью и свадьбой. Но, правда, он сразу сказал: «“Молодежник” не “Молодежник”, а если хочешь со мной жить, рассчитывайся». И рассчиталась, как миленькая, и с ребеночком дома, как примерная мать, сидит – я же говорю: чудны дела Твои, Господи, а если Цыцу вспомнить, тут и говорить ничего не станешь – руками просто разведешь.
Суламифь Ираклионовна Цыцынашвили, или просто Цыца, восьмипудовая усатая айсорка, коллега нашего главного героя по работе в ветеринарной клинике, тайно в него влюбленная, вспомнили? Помнится, она обещала в случае осуждения Евгения Алексеевича убить кого-нибудь из тех, кто это сделает, или уйти в монастырь, но, слава Богу, никого не убила, а вот в монастырь ушла! И не вернулась, и который год невеста Христова. Это даже не монастырь, а девичество, только девы в него как будто принимаются – в чудном месте под Медынью, где настоятельницей умнейшая игуменья Ф., с которой имею счастье лично быть знакомым и которая такую замечательную атмосферу в обители создала, что Цыца не представляет для себя другой жизни. Теперь она матушка Сергия, и так как в прошлой жизни была ветеринаром, то и в новую профессию взяла, и за живностью ходит, а там одних кошек аж шестьдесят штук.
Катя Целовальникова нашла счастье в любви, а Цыца (будем все же по-прежнему ее называть) – в дружбе. В дружбе с матушкой Николаей, которая на скотном дворе несет уход за скотиной во главе с осликом-альбиносом. Сергия черна и восточна, Николая белеса и русопята, лучшие на свете подруги совершенно во всем разные – во всем, за исключением телесной полноты. Ну просто кадушки на ножках! Настолько обе неохватны, что, христосуясь на Пасху, не могут друг до дружки губами дотянуться. Ох и смеются они при этом, да и все вокруг хохочут, данную картину наблюдая, да и что ж не посмеяться в день, когда смерть побеждена.
А между тем матушка Николая тоже наша хорошая знакомая! В миру – Фекла Серапионовна Творогова, родная и самая любимая сестра человека, которого мы вообще как облупленного знаем – о. Мардария, до чего же все-таки тесен мир, так тесен, что иногда не знаешь – хорошо это или плохо.
О. Мардарий…
С этим славным жиртрестиком, с этой православной сарделькой мы расстались сколько-то лет назад в К-ской областной больнице, где больничные охранники из своих жестких лап передали его в крепкие руки священнослужителей во главе с епископом Иоанном (Недотроговым). Тот сразу взял дальнего родственничка под владычную опеку, устроив в личный секретариат отвечать на телефонные звонки, и, набрав сегодня определенный номер в центральном аппарате РПЦ, можно услышать знакомый до боли голосок:
– Алё-нат…
Признаюсь, я делаю так иногда, когда мне совсем плохо, или слишком хорошо, чем выравниваю душевное состояние. Вот и сейчас, прежде чем написать эти строки, набрал номер, который помню наизусть, и вновь услышал родное и печальное:
– Алё-нат…
Ничего я, конечно, не говорю, нечего мне сказать о. Мардарию, не знаю слов, которые могли бы ему помочь. Словно воздух из веселого красного шарика выпустили – сдулся о. Мардарий, во всех смыслах умалился. Не заболел, нет, слава Богу, анализы в порядке, тут болезнь не внутренняя – внешняя, не сам человек больной, а воздух вокруг тяжелый, вот он и хиреет.
А мог бы, если б только захотел, быть ого-го, ведь четвероюродный его дядя Иоанн (Недоторогов) до таких карьерных вершин добрался, что выше, кажется, только Бог – он теперь не епископ, и даже не арх… Арх, арх – ах, ах, умолкаю, на всякий случай умолкаю…
Но нет, не только в атмосфере дело, не главная она. Думаю, потеряв своего главного, единственного, первого и последнего в жизни друга – о. Мартирия, о. Мардарий потерял в жизни самое важное, самое нужное, ибо не знаю ничего более страшного, чем потеря друга.
В самом деле, что может быть страшней потери друга?
Разве что потеря собаки.
3Ну всё, кого хотели вспомнить – вспомнили, а кого не хотели – забыли? Выходит так.
Но есть, остался один, о ком не забывал, рассказывая о любимых и нелюбимых своих героях. Сам не знаю почему, но прикипело к нему мое сердце, приварилось, приросло так, что не оторвать. Да, сказать по правде, и не пытаюсь – хорошо мне с ним.
Думая об этом необыкновенном человеке, я думаю об очень важном, может быть о самом для человека важном – о силе, человеческой силе, о том, как она появляется, на что расходуется и почему исчезает.
Почему в горячо любимой мною и куда более достойными моими соотечественниками стране она никогда не побеждает, а ее – всегда, что делает всех нас несчастными.
«Но что за силу ты имеешь в виду, что ты носишься тут с ней как с писаной торбой?» – закономерно и раздраженно спросите вы, и я испытаю с ответом очевидные затруднения, потому что не знаю, как ответить.
«Сила – это добродетель», – сказал великий Лао Цзы, и я, ничтожный, позволю от себя добавить, наболевшую тему развивая: сила – это правда, сила – это красота, сила – это… сила…
Нет, не знаю.
А какую, скажите, силу имел в виду неведомый автор апокрифического Евангелия от Петра, когда вложил в уста Умирающего на кресте слова, полные отчаяния и боли: «Сила моя, сила, ты оставила меня!» – Спросите его, а меня не спрашивайте.
Я стал размышлять о силе вслед за своим героем, не главным, но любимым, одним лишь видом самую силу являвшим, но что значили мелкие нервные мыслишки человека слабого и мирского за торопливой утренней сигаретой или тягучей вечерней рюмкой в сравнении со скорбными и глубокими раздумьями монаха-великана в разгар Великого поста после заутрени или во время бесконечного всенощного бдения? И вот теперь, аз грешный, не пытаясь никому подражать и, ни на что не намекая, вынужден воскликнуть: «Сила, зачем ты оставила моего любимого героя?»
