Александр Проханов - Красно-коричневый
Крытые брезентом грузовики спешно уезжали по Садовой. Одна машина задержалась, не заводилась. Шофер-солдатик, белобрысый, без каски, возился в кабине. Его вытащили, дали пинка. Умелец из толпы запустил двигатель. Народ карабкался в кузов, сдирал брезент. Мужичок в желтом канареечном картузе извлек из-под стеганки красный флаг, примотал к железной стойке. Машина, без брезента, с металлической клетью, в которой битком стоял народ с красным трепещущим флагом, двинулась по Садовой. Хлопьянов схватился за борт, чувствовал, как колотят его со всех сторон крепкие бока, локти, плечи, ехал в грузовике. Мимо проплывали солнечные окна, фасады. На балконах стояли люди, кто-то вывесил красную скатерть, кто-то спустил с балкона красный ковер. Толпа поспевала за грузовиком. Хлопьянов, оглядываясь, видел, что вся улица, насколько хватало глаз, шевелится, струится, катит черные глянцевитые валы. И он повторял: «Свободен!.. Я свободен!..»
У Нового Арбата, где разом блеснули стеклами высотные здания, толпа повернула вниз, к реке. Мэрия, зеленая, как глыба морского льда. Гранитный пандус с автоматчиками. Блеск реки. Выпуклый мост. Белый сверкающий Дом Советов. Разноцветные капельки флагов. Хрупкая удаленная баррикада с горсткой людей. Рыжие поливальные машины, преградившие путь. Зубастая спираль Бруно, острая, как челюсти акулы. Сомкнутый ряд ОМОНа. И в это скопище щитов, шлемов, поливальных машин, витков колючей проволоки ударил грузовик, гулко, с хрустом сдвигая рыжую цистерну поливальной машины, натягивая трепещущую колючую изгородь. За грузовиком, в прорыв, с клекотом, ревом устремилась толпа. Расталкивала руками ограждение, раздвигала мускулами цистерны, раздирала голыми пальцами отточенные зубцы проволоки, разваливала, разгоняла ОМОН.
Хлопьянов, стоя в кузове грузовика, среди рева и стука железа, готовый спрыгнуть, ввязаться в драку, окунуться в черное дымное варево, поднял в небо глаза. В хрустальной синеве над белым Дворцом, над черной, разодранной в клочья землей летел журавлиный клин. Прозрачно-стеклянный, туманный, медленно, в колыханье пролетал над Москвой. Словно печально прощался с этим осенним городом, оставляя его среди безумия, боли и ненависти. Прощался и с ним, с Хлопьяновым, отпуская его в земное черное варево, отлучая от хрустальных небес.
Это длилось секунду. Журавли исчезали в золотой синеве. Хлопьянов забывал о них, прыгал через борт, проваливался в пузырящееся, ревущее месиво.
От баррикады, раскрыв объятия, бежали люди, словно хотели обнять, расцеловать всю толпу разом. Сталкивались с лавиной, мешались с ней, кричали «ура!», подбрасывали вверх шапки. Толпа разрасталась, прибывала, заливала все вокруг. Минуту назад гневная, ненавидящая, готовая крушить, убивать, толпа ликовала, превратилась во множество наивных, счастливых, восторженных людей. Хлопьянова обнимала какая-то хрупкая пожилая женщина в шляпке, что-то несвязно лепетала и плакала. После нее он попал в лапищи мужика в драном плаще, который обхватил его за пояс, пытался поднять, гоготал, кричал: «Растуды твою мать!», и изо рта его пахло луком. Изможденный, похожий на послушника, черногривый юноша крестил баррикаду, приговаривая: «Слава тебе, Господи!», а его сгреб за грудки и поцеловал в губы какой-то камуфлированный баррикадник. Две нарядные девушки, похожие, как сестры, тормошили парня с красным флагом, и тот радостно позволил себя тормошить, а потом, не отпуская флаг, целовал их, и они подставляли ему свои свежие пунцовые губы. Кругом все клокотало, смеялось, вопило. Казалось, вот-вот заиграет гармонь, и люди пойдут плясать, и в небе полыхнут и распустятся гроздья салюта.
Хлопьянов увидел, как из Дома Советов появился Руцкой. Без шапки, седовласый, усатый, окруженный охраной, торопился к толпе. Рядом с ним возник человек с мегафоном, загудел, зарокотал, выкликая пылкие призывы и лозунги, упиваясь своей ролью глашатая:
– Да здравствуют трудящиеся Москвы, поднявшие знамя народного восстания!.. Да здравствует свободный народ России, сбросивший тиранию!..
Руцкой приближался под эти мегафонные выклики, решительный, твердый, беря в свои руки управление этой толпой, принимая от нее завоеванную желанную власть, простирая эту власть над всей измученной, изведенной страной, которая прислала к нему, Руцкому, возбужденные толпы, и они зовут его в Кремль, призывают властвовать, сменить в кремлевских палатах ненавистного узурпатора.
Мегафон продолжал рокотать, и в его металлических речениях вдруг появились стуки, как удары гвоздя. Еще и еще. Автоматные очереди пробивали жестяные звуки, Хлопьянов искал глазами огневые точки, а среди автоматных очередей длинно, твердо и громко задолбил пулемет.
Рядом кувыркнулся, зажав руками живот, худой человек в долгополом пальто, воткнул голову в землю, завалился на бок. Молодой, в распахнутом бушлате баррикадник поскользнулся и рухнул, дергался на земле, зажимая руками бедро. Сквозь ткань кровянилось пятно.
Толпа колыхнулась, как хлебное поле от ветра. Ее повело в одну сторону, потом в другую. Как ветер, упавший с высоты, раздувает хлеб до земли, обнажая пустую пашню, так кинулись врассыпную люди, открывая пустое пространство, по которому ползли, замирали раненые и убитые.
Руцкой продолжал шагать. Человек с мегафоном радостно и торжественно рокотал. Но из здания мэрии, из невидимых бойниц било стрелковое оружие. На Руцкого наваливались, тащили его на землю охранники. Один взгромоздился на него, уткнул лицом в землю, а двое других, припав на колено, слепо водили по сторонам стволами.
– Подавить!.. – Хлопьянов слышал сиплый голос Руцкого, выбивавшегося из-под грузного охранника. – Сволочи!.. В народ!.. Приказываю взять мэрию!.. А этих сук расстрелять на месте!..
Его приказ, переданный по рации, и действующая вне всяких приказов, разливавшаяся по толпе ярость и ненависть снова собрали людей и черными косыми клиньями двинули к мэрии. Хлопьянов, сначала снесенный в сторону, а потом единым, дунувшим в толпу порывом возвращенный в бегущее толпище, впервые за эти часы вспомнил, что под мышкой у него в кобуре пистолет. Выхватил его и, держа стволом вверх, кинулся вслед за охранником, за его локтями, спиной, стволом автомата. Отовсюду прыгали, нагибались, бежали к мэрии люди, стараясь миновать открытое, поражаемое пространство. Среди бегущих Хлопьянов увидел Вождя, сосредоточенного, быстрого, с пшеничными усиками, вооруженного автоматом. За ним поспевали двое, мощных, сильных, перетянутых портупеями, с красно-белыми нашлепками на рукавах, оба с оружием, не отстававшие от своего командира.
Остановленная выстрелами толпа напирала с проспекта. Другая ее половина, обстрелянная и сметенная, лежала на земле, за парапетом, в кустах и деревьях. Но уже шевелилась, поднималась, бежала к мэрии. Грузовик, который недавно таранил заграждения, снова двинулся, въехал на пандус. Водитель в кабине крутил баранку, в кузове примостились стрелки, трепетал, развевался на металлической стойке красный флаг.
